Адольф - Бенжамен Констан

Особливо же здѣсь, я это чувствую, обвинятъ меня въ малодушія. Я хотѣлъ быть свободнымъ, и могъ быть свободнымъ при всеобщемъ одобренія; я въ тому и былъ обязанъ, можетъ быть; поведеніе Элеоноры подавало мнѣ право, и казалось, вынуждало меня на то, Но не зналъ ли я, что сіе поведеніе было плодомъ моимъ? Не зналъ ли я, что Элеонора въ глубинѣ сердца своего не переставала любить меня? Могъ ли я наказывать ее за неосторожность, въ которую вовлекалъ ее? Могъ ли я холоднымъ лицемѣромъ искать предлога въ сихъ неосторожностяхъ для того, чтобы покинуть ее безжалостно?

Рѣшительно не хочу извинять себя; осуждаю себя строже, нежели, можетъ быть, другой на моемъ мѣстѣ осудилъ бы себя: но могу по крайней мѣрѣ дать за себя торжественное свидѣтельство, что я никогда не дѣйствовалъ по разсчету, а былъ всегда управляемъ чувствами истинными и естественными. Какъ могло случиться, что съ такими чувствами былъ я такъ долго на несчастіе себѣ и другимъ?

Общество однако же наблюдало меня съ удивленіемъ. Мое пребываніе у Элеоноры могло быть объяснено одною моею чрезмѣрною привязанностью къ ней; а равнодушіе, оказываемое мною при видѣ новыхъ узъ, которыя она вязалась всегда готовою принять, отрицало эту привязанность. Приписывали мою непостижимую терпимость вѣтренности правилъ, безпечности въ отношеніи въ нравственности, которыя (такъ говорили) изобличаютъ человѣка, глубоко проникнутаго эгоизмомъ и развращеннаго свѣтомъ. Сіи заключенія, тѣмъ болѣе способныя къ впечатлѣніямъ, чѣмъ болѣе принаравливалась они къ душамъ ихъ выводящимъ, были охотно одобрены и разглашены. Отзывъ ихъ достигъ наконецъ и до меня; я негодовалъ при семъ неожиданномъ открытіи: въ возмездіе моихъ продолжительныхъ пожертвованій я былъ неоцѣненъ, былъ оклеветанъ: я для женщины забылъ всѣ выгоды, отклонилъ всѣ радости жизни — и меня же осуждали.

Я объяснился горячо съ Элеонорою: одно слово разсѣяло сей рой обожателей, созванный ею только съ тѣмъ, чтобы пугать меня утратою ея. Она ограничила свое общество нѣсколькими женщинами и малымъ числомъ мущинъ пожилыхъ. Все облеклось вокругъ насъ правильною наружностью: но мы отъ этого были только несчастнѣе; Элеонора полагала, что она присвоила себѣ новыя права; я почувствовалъ себя отягченнымъ новыми цѣпями.

Не умѣю описать, сколько горечи и сколько изступленій было послѣдствіемъ сношеній нашихъ, такимъ образомъ омногосложенныхъ. Наша жизнь была гроза безпрерывная. Искренность утратила всѣ свои прелести, и любовь всю свою сладость. У насъ уже не было и тѣхъ преходчивыхъ промежутковъ, которые на нѣсколько мгновеній какъ будто исцѣляютъ язвы неисцѣлимыя. Истина пробилась со всѣхъ сторонъ, и я для повѣданія ея избиралъ выраженія самыя суровыя и самыя безжалостныя. Я только тогда смирялся, когда видалъ Элеонору въ слезахъ; и самыя слезы ея была не что иное, какъ лава горящая, которая, падая капля за каплею на мое сердце, исторгала изъ меня вопли, но не могла исторгнуть отрицанія. Въ это самое время видѣлъ я не одинъ разъ, какъ вставала она блѣдная, и вдохновенная пророчествомъ: «Адольфъ, восклицала она, вы не вѣдаете зла, которое мнѣ наносите; вы о немъ нѣкогда узнаете, узнаете отъ меня, когда низринете меня въ могилу». Несчастный, когда я слышалъ эти слова, почто я самъ не бросился въ могилу до нея!

Глава девятая

Я не возвращался къ барону Т… съ послѣдняго посѣщенія моего. Однажды утромъ получилъ я отъ него слѣдующую записку:

«Совѣты, мною данные вамъ, не должны были надолго такъ разлучить насъ. На что бы вы не рѣшились въ обстоятельствахъ, до насъ касающихся, вы все не менѣе того сынъ друга моего; не менѣе того пріятно будетъ мнѣ насладиться вашимъ обществомъ и ввести васъ въ кругъ, въ которомъ, смѣю васъ увѣрить, увидите себя съ удовольствіемъ. Позвольте мнѣ прибавить, что чѣмъ болѣе родъ жизни вашей, который порицать я не намѣренъ, имѣетъ въ себѣ что-то странное, тѣмъ болѣе предстоитъ вамъ обязанность, показываясь въ свѣтъ, разсѣять предубѣжденія, безъ сомнѣнія, неосновательныя».

Я былъ признателенъ за благосклонность, оказываемую мнѣ человѣкомъ въ лѣтахъ. Я поѣхалъ къ нему: не было рѣчи объ Элеонорѣ. Баронъ оставилъ меня обѣдать у себя. Въ этотъ день было у него только нѣсколько мущинъ, довольно умныхъ и доведено любезныхъ. Мнѣ сначала было не ловко, но я принудилъ себя, оживился, стадъ разговорчивъ: я развилъ, сколько могъ, ума и свѣдѣній. Я замѣтилъ, что мнѣ удавалось задобрить къ себѣ вниманіе. Я находилъ въ этомъ родѣ успѣховъ наслажденіе самолюбія, уже давно мнѣ невѣдомое. Отъ сего наслажденія общество барона Т… стало для меня пріятнѣе.

Мои посѣщенія повторялись. Онъ поручилъ мнѣ нѣкоторыя занятія по своему посольству, которыя могъ ввѣрить безъ неудобства. Элеонора сперва была поражена симъ переворотомъ въ жизни моей, но я сказанъ ей о дружбѣ барона къ отцу моему и объ удовольствіи, съ которымъ утѣшаю послѣдняго въ отсутствіи моемъ, показывая себя занятымъ полезно. Бѣдная Элеонора (пишу о томъ въ сіе мгновеніе съ чувствомъ угрызенія) ощутила нѣкоторую радость, думая, что я кажусь спокойнѣе, и покорилась, сѣтуя мало, необходимости проводить часто большую часть дня въ разлукѣ со мною.

Баронъ, съ своей стороны, когда утвердилась между нами нѣкоторая довѣренность, возобновилъ рѣчь объ Элеонорѣ, Рѣшительнымъ намѣреніемъ моимъ было всегда говорить о ней доброе, но, самъ не замѣчая того, я отзывался о ней менѣе уважительно и какъ-то вольнѣе: то указывалъ я заключеніями общими, что признаю за необходимое развязаться съ нею, то отдѣлывался я съ помощію шутки, и говорилъ, смѣясь, о женщинахъ и о трудности разрывать съ ними связь. Сіи рѣчи забавляли стараго министра, душею изношеннаго, который смутно помнилъ, что въ молодости своей и онъ бывалъ мучимъ любовными связями. Такимъ образомъ, именно тѣмъ, что я скрывалъ въ себѣ потаенное чувство, болѣе или менѣе я обманывалъ всѣхъ: я обманывалъ Элеонору, ибо зналъ, что баронъ Т… хотѣлъ отклонить меня отъ нее, и о томъ я ей не сказывалъ; я обманывалъ г-на ***, ибо подавалъ ему надежду, что я готовъ сокрушить свои узы. Это лукавое двуличіе было совершенно противно моему характеру: но человѣкъ развращается, коль скоро хранитъ въ сердцѣ своемъ единую мысль, въ которой онъ постоянно вынужденъ притворствовать.

До сей поры у барона Т… познакомился я съ одними мущинами, составляющими его короткое общество. Однажды предложилъ онъ мнѣ остаться у него на большомъ пиру, которымъ онъ праздновалъ день рожденія Государя своего. Вы тутъ увидите, сказалъ онъ мнѣ, первѣйшихъ красавицъ Польши. Правда, не увидите вы той, которую любите; жалѣю о томъ; но иныхъ женщинъ видишь только у нихъ дома. Я былъ тяжко пораженъ этимъ замѣчаніемъ; я промолчалъ, но упрекалъ себя внутренно, что не защищаю Элеоноры, которая такъ живо защитила бы меня, если бы кто задѣлъ меня въ ея присутствіи.

Собраніе было многолюдное. Меня разсматривали со вниманіемъ. Я слышалъ, какъ вокругъ меня твердили тихо имена отца моего, Элеоноры, графа П***; умолкали, когда я приближался; когда я удалялся, снова заговаривали. Мнѣ было достовѣрно, что передавали другъ другу повѣсть мою, и каждый, безъ сомнѣнія, разсказывалъ ее по своему. Мое положеніе было невыносимо: по лбу моему струился холодный потъ; я краснѣлъ и блѣднѣлъ поперемѣнно.

Баронъ замѣтилъ мое замѣшательство. Онъ подошелъ ко мнѣ, удвоилъ знаки своей внимательности, привѣтливости; искалъ всѣ случаи отзываться обо мнѣ съ похвалою, и господство его вліянія принудило скоро и другихъ оказывать мнѣ тоже уваженіе.

Когда всѣ разъѣхались, «я желалъ бы, — сказалъ мнѣ баронъ Т…, - поговорить съ вами еще разъ откровенно. Зачѣмъ хотите вы оставаться въ положеніи, отъ котораго страдаете? Кому оказываете вы добро? Думаете ли вы, что не знаютъ того, что бываетъ между вами и Элеонорою? Всей публикѣ извѣстны ваши взаимныя размолвки и неудовольствія. Вы вредите себѣ слабостью своею; не менѣе вредите себѣ и своею суровостью, ибо, къ дополненію неосновательности, вы не составляете счастіе женщины, отъ которой вы такъ несчастливы».

Я еще былъ отягченъ горестью, которую испыталъ. Баронъ показалъ мнѣ многія письма отца моего. Они свидѣтельствовали о печали его. Она была гораздо живѣе, нежели я воображалъ. Это меня поколебало. Мысль, что я долгимъ отсутствіемъ продолжаю безпокойствіе Элеоноры, придала мнѣ еще болѣе нерѣшительности. Наконецъ, какъ будто все противъ нея соединилось. Въ то самое время, какъ я колебался, она сама своею опрометчивостью рѣшила мое недоумѣніе. Меня цѣлый день не было дома. Баронъ удержалъ меня послѣ собранія: ночь наступила. Мнѣ подали письмо отъ Элеоноры въ присутствіи барона Т… Я видѣлъ въ глазахъ его нѣкоторую жалость къ моему порабощенію. Письмо Элеоноры было исполнено горечи. Какъ, говорилъ я себѣ, я не могу провести день одинъ на свободѣ! Я не могу дышать часъ въ покоѣ! Она гонится на мною всюду, какъ за невольникомъ, котораго должно пригнать къ ногамъ ея. Я быхъ тѣмъ болѣе озлобленъ, что чувствовалъ себя слабымъ.