Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук) - Лайон де Камп

Конан с изумлением глядел на высокие колонны, поддерживающие купол. Всюду повторялся узор паутины. Он украшал алебастровые стены, колонны, огромной сетью простирался по золоченой поверхности купола. Нити паутины были то черными на белом фоне, то белыми на черном, алыми на голубом, золотистыми на зеленом, пурпурными на серебристом; было и много других цветовых сочетаний.

Блеск позолоты, отражающий блики сотен ламп, которые свисали на бронзовых цепях из углублений в куполе, и бесконечно повторяющийся узор паутины зачаровывали зрителя. Конан закрыл глаза, чтобы не видеть ни круглых ламп, ни мозаики, и постарался представить тихий садик чародея Кушада.

Решившись наконец открыть глаза, Конан сосредоточился на том, что было перед ним.

Наполовину вдаваясь в стену и наполовину выступая в святилище, располагалось священное ограждение, по форме представляющее квадрат. Площадка эта возвышалась над полом, чтобы молящимся лучше было видно храмовое действо; к ней вели три широкие ступени.

Медные полированные перила на подпорках, по пояс высотой, плавной линией огораживали ступени от остальной части святилища.

На площадке, с правой стороны, стоял тяжелый старинный сундук из черного эбенового дерева с бронзовыми замками, позеленевшими от времени. Сундук был украшен вездесущей паутиной, сплетенной из серебряной проволоки, искусно вделанной в полированную поверхность дерева.

Как бы уравновешивая сундук, на левой стороне площадки возвышалась, наподобие алтаря, позолоченная мраморная плита; вся она была покрыта вязью древних заморийских письмен. На этом великолепном основании высилась чаша, вырезанная из халцедона; в ней горел неугасимый огонь — в знак преклонения, понял Конан, пред богом-пауком. В дальнем конце площадки, декорированной кроваво-алой тканью, была ниша, перед которой помещалась статуя Заца. Идол был вырезан из черного оникса с такой тщательностью, что и впрямь можно было поверить, будто он оживает по ночам.

Тяжелое овальное туловище опиралось на подставку, покрытую алым бархатом; в мерцающем сиянии ламп казалось, будто оно висит без опоры; восемь членистых ног паука, каждая прочней галерного весла, покоились на мраморном основании. Статуя напомнила Конану огромного паука, с которым он когда-то сражался в Слоновой Башне, но представленное здесь насекомое было вдвое крупней.

Спереди на голове у паука — или на том отростке, что пауки имеют вместо головы, — помещались четыре огромных глаза, отливавшие голубоватым цветом. С места, где стоял Конан, были видны еще четыре глаза: два по бокам и два на верхушке. Воровской инстинкт пробудился в Конане, и он спросил:

— Из чего сделаны глаза, парень?

— Тсс! — прошептал Лар. — Жрецы идут.

И слева, и справа на площадку выходили двери: одна располагалась за чашей с неугасимым огнем, другая — за эбеновым сундуком.

Внушительная процессия появилась слева: дюжина жрецов в шелковых тюрбанах и парчовых халатах, у каждого в руках — жезл с золотым или серебряным набалдашником. Процессию возглавлял самый рослый жрец, в белоснежном балахоне и дымчато-черном тюрбане; кустистые черные брови, орлиный нос и пышная белая борода придавали ему внушительный вид.

Другие жрецы были одеты в балахоны яркие, как цвета радуги. Один был в алом балахоне и лазурном тюрбане, другой — в пурпурном балахоне и головном уборе цвета шафрана, третий — в сапфирно-голубом балахоне и тюрбане цвета морской волны. На Харпагусе, как всегда, был черный балахон и белоснежно-белый тюрбан.

Двенадцать жрецов выстроились в ряд перед богом-пауком. По знаку Харпагуса молящиеся воздели руки и воскликнули:

— Хвала Зацу, богу всех! Хвала Феридуну, Верховному Жрецу Заца!

Самый молодой из жрецов защелкал в вонючем воздухе длинными тонкими пальцами, и молящиеся запели гимн Зацу. Понятнее всего Конану показался припев: в нем утверждалось, что величие бога Заца летит по всей Заморе, как паутина на крыльях ветра.

Четверо жрецов медленно подошли к неугасимому огню и встали полукругом. Каждый вытащил из рукава какой-то предмет. Конан увидел серебряный кубок, кинжал с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой, бронзовое полированное зеркало и золотой ключ. Жрецы исполнили некий сложный ритуал: над чашей взвился и рассеялся по площадке дымок, при этом жрецы произносили заклинания, из которых Конан не понял ни слова.

Жрецы, ступая размеренным шагом, перестроились и стали в два ряда вдоль стен площадки; правая дверь отворилась, и оттуда вышли восемь девушек-танцовщиц и приблизились к богу-пауку. На них не было ничего, кроме длинных нитей, унизанных черными блестящими бусинами; нити хитро переплетались в виде огромной паутины. Драгоценные камни сверкали в эбеновых волосах и на пальцах девушек, подобно каплям росы.

Жрец в сапфирно-голубом балахоне достал флейту и заиграл чарующую мелодию, и девушки исполнили величественный танец вокруг огромного идола. Стройные тела танцовщиц сплетались и изгибались, бусины сверкали и сталкивались при каждом движении.

— Я понял, что Зац — бог чистоты, — прошептал Конан. — Но эти девушки никак не вяжутся с проповедью о воздержании.

— Тсс! Господи, ты не понимаешь, — выдохнул мальчик, глаза которого горели религиозным восторгом. — Это священный танец, древний и почитаемый.

Конану словно кто на ухо шепнул, что украсть такую девицу и сделать ее своей наложницей — затея, достойная похвальбы.

— Которая твоя сестра? — не отставал он.

— Вон та — слева от центра, сейчас она за статуей. Она самая высокая.

— Хорошенькая, — пробормотал Конан. — Если это только она.

Девушка была и в самом деле и выше ростом, и красивей сложена, чем большинство низкорослых, сухощавых замориек. Глядя на нее, Конан почувствовал, как кровь у него закипает.

Танец закончился тем, что восемь девушек простерлись вокруг идола, каждая у края паучьей лапы. Поднявшись и взявшись за руки, они цепочкой покинули площадку. Верховный жрец Феридун выдвинулся вперед и, оперевшись костяшками левой руки о крышку старинного сундука, воздел правую, призывая к вниманию. Он начал свою проповедь:

— Возлюбленные! Мы переживаем дурные времена, времена падения некогда великой Заморы. Мы, жрецы, множество раз твердили — увы, напрасно! — о греховной распущенности народа. Развращенность распространена среди вас, источник ее — королевский трон: мы, некогда великая нация, варимся в котле интриг, преступлений и прочих злодеяний. Привычными стали воровство, убийство, разврат. Культы других богов, призванные остановить падение нравов, оказались бесполезны или — увы! — способствуют неправедному обогащению и утопанию в грязи чувственных удовольствий.