Клад Стервятника - Александр Зорич

Между прочим, так было не всегда. Еще несколько лет назад птиц в Зоне вообще не было. Ни мутировавших, ни обычных. Но с какого-то момента вдруг начали появляться. Сперва по одной, по две, а потом и целыми стаями.

Пока не начало доходить уже до триллерной киноклассики вроде «Птиц» Хичкока.

Так, чайки напали в Зоне на германских и австрийских туристов, членов привилегированного рыболовного клуба «Der Fisch 1892», который даже на канале «Discovery» пару раз показывали. У дойчей имелось вполне официальное разрешение, купленное за жирные германские евро, и потому водил их в Зону военный переводчик и бывалый сталкер Нариман — большой знаток подледного лова припятской уклейки и полосатого зеленого окуня с двумя хвостами. И все шло хорошо, покуда дойчи не заприметили неподалеку в небе припятскую чайку. Честное слово, лучше бы они на поплавки свои смотрели!

Вид огромной белоснежной птицы привел фишерманов в восторг. Они решили непременно сфотографировать диковину. И принялись наперебой подманивать летучее исчадие ада к себе, соблазняя кусочками яблок, дольками апельсинов и даже банановой кожурой.

Птица не обращала на людей внимания, высматривая в воде мальков покрупней. Так продолжалось до тех пор, пока один из потомков гордого Зигфрида не зашвырнул в чайку хлебной коркой. И на свою беду попал чрезвычайно метко — прямо по башке.

Та, недолго думая, развернулась и ринулась на обидчиков. А следом за нею — вся стая, что кормилась неподалеку и приняла дойчей за разорителей родных гнезд.

В итоге туристическая группа улепетывала во все лопатки, оставив на поле ожесточенного и весьма кратковременного боя свои навороченные пожитки — тирольские шляпы, дорогущие рыболовные снасти, гостинцы для «этих царственных птичек» и клочья жакетов вперемешку с клетчатой шотландкой штанов. Чайки гнали их до ближайшего зимовья, а потом еще битых три часа подражали тем самым птичкам из ужастика Хичкока, сосредоточенно царапая пуленепробиваемые стеклопакеты окон когтями и демонстративно хлеща их крыльями.

— Дас ист я шреклихь, — повторяли охреневшие дойчи, прихлебывая «Ягермейстер».

В общем, я внимательно следил за кружением чаек, тем более у Гордея что-то там застопорилось. Тихо чертыхаясь, он спешно возился с чем-то внутри дистанционного пульта. Наконец решение созрело, и я сообщил напарнику, что намерен прогуляться до интересующей меня низины.

— У тебя детектор аномалий, часом, не барахлит? — вяло осведомился Гордей.

— Если что, вызову группу техподдержки, — попытался отшутиться я. Но Гордею было не до шутовства.

— В самом деле, может, возьмешь мой вместо этой рухляди Комбатовой? Правда, он…

Гордей на миг замялся, очевидно, подыскивая правильное слово.

— В общем, он немного того… усовершенствованный. Я доработал там принципиальную схему, и теперь у него немножко другой… э-э-э… принцип работы. Более оригинальный, чем был.

— У меня все работает, — твердо сказал я.

Не хватало еще мне сюрпризов от бездушной железяки, у которой, видите ли, есть свои собственные принципы.

«Старый конь борозды не испортит», — приговаривал я, поглаживая «Комбатову рухлядь». И, подхватив автомат, бодро зашагал в направлении низины.

Картина, открывшаяся моим глазам, едва лишь я миновал косогор, была малоприятной. На дне овражка, где из-под хитросплетения тополиных корней выбивался мутный ручеек, были свалены дохлые крысиные тела. Двадцать-тридцать трупиков.

Стояло жуткое зловоние.

Падаль уже давно распределили между собой большие белокрылые чайки. Они вились над оврагом, время от времени издавая резкие протестующие крики, и явно видели во мне конкурента, претендующего на их законную добычу.

Я быстро огляделся.

От моего внимания не ускользнули ни примятая жухлая трава, по которой к овражку тащили бездыханные тела грызунов, ни отсутствие чаек на берегу, где Гордей уже готовился монтировать шест экстраполятора. Что до болотного побережья, то птиц явно отогнал инфразвук.

А вот кто согнал вместе несколько крупных крысиных стай и вдобавок лишил их воли, уничтожив вожаков и навязав свою, пока оставалось для меня загадкой. То, что в овраге валяются именно крысиные короли, я определил сразу по характерному окрасу шкур с черным отливом, которого не бывает у рядовых пасюков (они же по науке — Rattus norvegicus), пусть и генетически модифицированных зонной радиацией.

Вот теперь для меня все встало на свои места.

Некий контролер, обладая не столько могучей физической силой, сколько ментальной, «зарядил» место гибели Слона сюрпризами для тех, кто вздумает пошуровать тут с целью наживы. Не знаю, как обошлись с теми, кто первым обнаружил место последней стоянки группы Слона. Может, их даже пощадили как обыкновенных мародеров. Но здесь явно ждали кого-то посерьезней…

Как там сказал сегодня Гордей?

«Всякая импровизация должна быть заранее подготовлена».

В нашем случае — активировалась бродячая «жабья карусель». А затем на нас ринулась целая армия ополоумевших крыс!

Я крутил эти факты так и этак, пытаясь отыскать здесь, в глухом овраге, хоть какую-то зацепку, которая могла бы вытянуть мои умозаключения из болота глушняка на более-менее твердую почву. Помнится, я читал, что натюрморт в переводе означает «мертвая натура». Пожалуйста: здесь перед самым моим носом — эта самая мертвая натура, гниет, понимаешь, во всей своей вонючей красе.

Я покрепче зажал нос. Жить сразу стало легче, а дышать — нет. И пришлось лезть в подсумок за респиратором.

Всегда очень полезно бывает попробовать взглянуть на себя со стороны.

Я мысленно зажмурился, затем попробовал увидеть себя с облака. Или с двенадцатого этажа высотного корпуса моего родного Казанского университета. Или хотя бы с высоты полутораметрового роста моего любимого ротного старшины, старшего прапорщика Зуева, полотер ему в глотку вместе с полбанкой мастики.

И сердце мое сжалось от острой жалости к себе. Потому что я вдруг понял со всей отчетливостью: я не стою всего этого!

Ни спецом наведенной «карусели».

Ни целой армии зомбированных крыс.

Ни даже этой жалкой кучи отбросов с оскаленными зубами, каждый в половину моего мизинца.

И такая вдруг тоска нахлынула! А когда мне плохо, я иногда пью, но чаще пою. Сам себе. И бесплатно, что характерно.

Вот и теперь как-то само собою загундосилось:

Не для меня журчат ручьи,Бегут вонючими струями…

Вот черт, похоже, я эту заразу гундосую у Гордея подцепил.

И тут меня осенило.

Если не меня тут поджидали с крысами и «каруселью» нестандартного типа действия, то, значит, кого?

Остается второй и единственный вариант — моего ученого напарника. Кто-то прознал наверняка, что мы с очкариком намылились поклониться грешным Слоновьим мощам. И приготовил достойную встречу.

А зачем, спрашивается?

Еще один кирпич в стену моих умозаключений, достойный Шерлока Холмса, не замедлил прилететь тут же. И я не успел морально увернуться.

В том, что встреча нам подготовлена достойная, мне предстояло убедиться еще раз. Сначала возле вертолета раздался истошный вопль. А затем наступила гнетущая тишина.

Даже ожесточенный скрип и стук, который доносился в последние несколько минут из владений Гордея, вконец изнервничавшегося со своим колдомет- ром, теперь стих. И это был еще один дурной знак.

Поэтому я развернулся и во все лопатки помчался обратно, не разбирая дороги и молясь, чтобы детектор аномалий на этот раз не подвел.

Примчавшись на место нашей дислокации, я обнаружил там еще один натюрморт. В смысле, мертвую натуру. Но на этот раз еще и ходячую.

Подельники Слона, которых мы совсем недавно застали в горизонтальном и очень вонючем положении, теперь ни с того ни с сего вдруг решили восстать из мертвых. И слегка прогуляться на пленэре.

Разлагающаяся троица обступила сидящего на куске брезента Гордея, как гопота в темном казанском переулке.

Причем тот, на чьей башке еще оставались рыжие космы, сжимал в высохшей коричневой лапке штурмовой десантный нож, направив его по-испански, лезвием вниз. А Гордей с белым, как бумага, лицом обхватил рукою свой шест, оперевшись на него, точно то было копье. И теперь я отчетливо видел, как над верхушкой шеста, там, где у копья положено быть стальному наконечнику, медленно вращается и пульсирует светящийся серебром обруч диаметром со столовую тарелку, не больше.

Мое эффектное появление на сцене очередных боевых действий было встречено зрителями вяло. Лишь один зомби — тот, что ближе всех к Гордею, — обернулся и смерил меня равнодушным рыбьим взглядом. И я сразу понял, отчего Гордей, парень совсем не робкого десятка, сейчас походил на артиста пантомимы с густо забеленной физиономией.