Взращение грехов - Чингиз Абдуллаев

Все знали, что Майданов не терпел у себя разгильдяев и пьяниц. Он их беспощадно выгонял с комбината. А вот бывших осужденных, наоборот, принимал и давал им шанс на вторую жизнь. Если кто-то не оправдывал его доверия, он беспощадно его увольнял. Если оправдывал, делал все, чтобы помочь человеку, выдавал специальные ссуды на покупку жилья еще задолго до того, как был придуман ипотечный кредит.

Майданов хорошо знал организаторские и хозяйские способности Вано Тевзадзе. И знал, что его дважды судили именно за эти качества, когда буквально на голом месте и из ничего Тевзадзе налаживал производство, умудряясь доставать нужное сырье в условиях плановой экономики. Майданов дважды приезжал в Тбилиси, уговаривая Тевзадзе переехать к нему в Новгород. Он видел, как тяжело было его знакомому оставаться в Грузии после смерти жены. Оставаться в доме, где все напоминало о ней. Наконец Тевзадзе согласился. За шесть с лишним лет они сделали комбинат не просто рентабельным, а одним из лучших в стране. К ним начали приезжать корреспонденты, сюда возили зарубежных гостей. Они даже вышли на заключение соглашения с гигантом мировой мебельной индустрии — шведским комбинатом ИКЕА. И здесь произошло такое несчастье.

Майданов не поверил, когда ему рассказали об убийстве. Он поехал к прокурору города и потребовал тщательно разобраться. Директор комбината был уважаемым в городе человеком, депутатом областной думы, и прокурор пообещал сделать все, чтобы установить истину. Через некоторое время сам прокурор позвонил Майданову и сообщил, что все улики и факты — против его заместителя. Но Майданов все равно не верил. Он продолжал настаивать, что его заместитель не мог убить человека. Обращался в различные инстанции, подавал жалобы губернатору.

Он принял гостей у себя в большом кабинете, мрачно глядя на обоих вошедших. Секретарь доложила ему, что с ним хотят встретиться адвокаты Вано Тевзадзе. Директор комбината был крупным мужчиной с огромными ладонями, красноватым лицом, крупными, резкими чертами лица. Он страдал повышенным давлением и в последние дни чувствовал себя хуже обычного. К этому времени ему шел уже пятьдесят шестой год.

— Добрый день, Шамиль Анварович, — поздоровался Славин, входя в кабинет.

Директор поднялся, протягивая ему руку. Затем поздоровался с Дронго. Рукопожатие было крепким, сильным.

— Садитесь, — пригласил Майданов, — мне сказали, что вы адвокаты Вано. Поэтому я вас принял. Чем я могу ему помочь? Я вас слушаю.

Славин переглянулся с Дронго.

— Вы давно его знали? — спросил Вячеслав.

— Много лет. Это я просил его переехать к нам в Новгород, чтобы стать моим заместителем. Вы знаете, какой он деловой человек. Для него нет невыполнимых заданий. Все достанет и привезет, все сделает как нужно. И тут такая страшная трагедия. Не мог Вано убить этого Проталина. Он муху убить не мог…

— Но у него были две судимости, — возразил Славин.

— Вы, молодой человек, еще не знаете, какие у нас драконовские законы были в Советском Союзе. Все нужно было делать в рамках дурацкой плановой экономики. Любую живую мысль пытались задушить, любую инициативу гасили на ходу. Что делал Вано? Он налаживал производство нужных народу вещей. В легкой промышленности и в местной. Конечно, он сам тоже зарабатывал большие деньги, но личного интереса никто не мог отменить. Никакая власть. А его за это сажали в тюрьму. Незаконное предпринимательство. Придумали статью. Или хищение в особо крупных размерах. Какое хищение, у кого? Он на остатках материалов работал, на отходах. Перерабатывал то, что шло в утиль. А ему давали такую статью. Поэтому вы не считайте его две судимости. Сейчас таких людей называют бизнесменами, а раньше называли цеховиками.

— Вы знали Степана Проталина? — уточнил Вячеслав.

— Конечно, знал. Я ведь в Новгород первый раз приехал еще в середине семидесятых, сразу после армии. И тогда устроился курьером как раз на этот мебельный комбинат. Потом женился. У меня супруга ведь из Новгорода, и поэтому я считаю себя уже местным жителем. Я здесь всех знаю. И меня все знают. И я вам могу сказать: за такого человека, как Вано Тевзадзе, могу поручиться. Поехать в прокуратуру в любой момент и поручиться. Я даже просил его освободить до суда, но мне сказали, что по этой статье нельзя освобождать человека, даже временно, даже под домашний арест. Я понимаю, что все факты против Вано, но все равно никогда не поверю, что он мог убить человека. Не верю, и все.

Славин взглянул на Дронго, словно приглашая его принять участие в разговоре.

— Вы знали, что ваш заместитель сотрудничал с милицией? — спросил Дронго.

— Конечно, знал, — кивнул Майданов, — Вано мне сам об этом рассказывал. Я понимал, что их интересует не наша хозяйственная деятельность. Тем более что Тевзадзе все равно бы ничего им не рассказал. Но у нас на комбинате работает больше тридцати бывших осужденных. И сотрудники милиции всегда интересовались этим контингентом людей. Я даже был спокоен, что всю информацию им передает Вано. Он умный человек и понимает, что можно говорить, что нельзя. Один раз он даже помог нашей милиции предотвратить нападение на банк. Об этом мне рассказывали в прокуратуре. Вот такой он был человек. А его сейчас в убийстве обвиняют.

— Мы часто не знаем, как можем повести себя в той или иной ситуации, — возразил Дронго, — представьте, что во время разговора с Проталиным он узнал какие-то невероятные факты, которые вывели его из себя, заставили совершить этот необдуманный поступок. Может, что-то связанное с его дочерью, которую он наверняка безумно любит.

— Любит, — нахмурился Майданов, — только вы ее сюда не вмешивайте. Нина прекрасная девушка, дай бог каждому отцу такую дочь иметь. И такую невесту. У нее очень хороший жених. Александр Касрадзе. Отец у него был изумительный человек. И мама прекрасная женщина. Мы с ней депутаты областной думы, она директор нашей лучшей средней школы. Самой лучшей, между прочим. Дай бог им всем счастья. Таких молодых людей сейчас уже не найти. Их просто нет. Вывели, как породу. Вы знаете, что она остается одна и Александр к ней переехал с разрешения ее отца?

— Знаем, — ответил Дронго.

— Но вы не знаете другого. Они спят в разных комнатах. Нина не позволяет себе никаких вольностей до свадьбы. А теперь скажите мне, вы много знаете молодых людей, которые в такой ситуации спали бы в разных комнатах? Как нужно любить и уважать друг друга, чтобы так себя вести. Какой парень! Какая девушка! И я им верю, когда Нина говорит мне, что он спит в другой комнате. Она бы не стала меня обманывать. Сейчас таких нет, честное слово, уже не осталось. Вот так Вано воспитал свою дочь. И вот так воспитан наш Саша. У него мать — красивая женщина. Она потеряла мужа, когда ей было только сорок лет. Молодая, в самом расцвете лет. И посвятила себя детям. Знаете, сколько людей к ней сватались? Она всем отказала. Что говорить. Это такая трагедия. Когда я узнал, что Саша и Нина заявление в загс подали, я был самым счастливым человеком. Я ведь покойную мать Нины тоже знал и с отцом Саши дружил. Думал, что их души там, на небесах, возрадуются. — Он тяжело вздохнул. — Иногда думаю, зачем Аллаху все это нужно? Зачем такие испытания на людей посылает? Зачем нас так мучает? Говорят, что каждому человеку посылают столько испытаний, сколько он может выдержать. Но почему так нужно испытывать Вано? Его две судимости, потом смерть жены, переезд сюда и вот эти обвинения. Почему его? Почему так несправедливо?

— Некоторые считают, что он представитель так называемой кавказской мафии и поэтому мог совершить убийство, — вставил Славин, — об этом мне говорили в милиции.

— Бросьте, — громко сказал Майданов, — не нужно повторять их глупостей. У нас на комбинате мафии нет и никогда не было. Знаете, сколько национальностей у меня здесь работает? Я вам скажу. Двадцать девять. Даже вьетнамец есть. И все живут дружно. А насчет «кавказской мафии»… Я ведь сам тоже с Кавказа, мои родственники в Дербенте живут. Но за тридцать с лишним лет мне ни один человек в городе не сказал, что я член какой-то мафии. Вести себя нужно нормально, законы уважать, местные обычаи, людей уважать, ценить. И тогда все видят, что ты нормальный человек, а не бандит. У меня жена русская, трое детей. Если кто-нибудь их «черномазыми» назовет, я этого человека сам убью. На куски разорву. Но они носят мою фамилию. И стараются ее не позорить, меня ведь в городе многие знают. И еще двое внуков у меня — моя самая большая радость в жизни. Дочь старшая уже замужем. За латышом. А мать у него еврейка. Значит, внуки у меня на четверть мусульмане-лезгины, на четверть евреи, на четверть протестанты-латыши и на четверть православные русские. Вот такой сложный компот получается. И хорошие мальчики растут, красивые, умные, талантливые. Говорят, что, когда кровь смешивается, дети красивыми рождаются. Наверно, правильно говорят. И нельзя людей делить по национальностям или по составу крови. Даже по вере делить неправильно. Есть честные мусульмане, которые в Аллаха верят и порядочно живут, а есть бандиты, которым не должно быть нигде места. Есть честные русские, которые в Бога верят и достойно живут, а есть такие, которых к нормальным людям и пускать нельзя. И я никогда не делю людей по национальностям. Тем более по такому принципу — кавказец или славянин. Термин какой подлый придумали — «лицо кавказской национальности». На Кавказе более ста народов живет, значит, все они плохие и мафия? Стыдно. Очень стыдно и глупо. А Вано никогда не был ни в какой мафии. Хотя я знаю, что его все уважали. В том числе и самые большие отморозки. Знали, что он человек надежный и никогда не подведет.