Я умру завтра - Микки Спиллейн

- Радость моя, - расплылся я в улыбке, - получше запомни этот день, потому что ты никогда не встретишь такого.

Ее лицо постепенно разгладилось, и я прищурился, чтобы убедиться, что это та же самая девушка. Она коснулась моей руки.

- Откуда ты свалился, парень?

- Из "кастрюли с омарами", моя сладкая.

- С омарами?

- Они похожи на раков, но с огромными клешнями.

Уголки рта у нее дрогнули в улыбке. Она уставилась в какую-то точку у меня над головой, и я увидел, как красивы ее глаза.

- Оттуда сверху?

- Совершенно верно. Сверху.

- Парень, я знаю, что ты не врешь. Я видела, как ты падал. Так в самом деле, откуда ты?

- Милая, - сказал я, - я бы сам хотел задать тебе этот вопрос. Я пролетал над этими краями, но они никогда не выглядели так, как сейчас.

- Почему?

- Когда тебя в последний раз целовали, счастье мое?

Глаза у нее стали огромными, и скулы побелели. Она застыла в каком-то странном оцепенении, и стало видно, какой у нее плоский упругий живот и какой совершенной формы те округлости, что вырисовывались под грубой тканью рубашки. Я взял ее за руку, легко притянул к себе и поцеловал. Сделал я это нежно и осторожно, почувствовав, как сначала напряглись ее губы, а потом ее поцелуй опалил меня жаром, хотя она еле коснулась моих губ.

Вот тут-то мне и стоило бы все понять. Пошевелить мозгами. Надо было улепетывать со всех ног, как гусенку несмышленому... но только меня никогда раньше так не целовали. Все было глупо до невероятия! Ну кому приходилось слышать, что человек валится с неба на парашюте и оказывается под его куполом в затерянном мире с блондинкой на пару?

Она оттолкнула меня, вспыхнув от возмущения. Лицо ее стало жестким и холодным, а губы задрожали от эмоций, в которых я не смог разобраться.

- Тебе стоит вернуться, парень. Возвращайся туда, откуда ты явился.

Очень мягко я объяснил ей:

- Обратного пути нет, моя милая.

- В таком случае у тебя будут неприятности, - мягко ответила она.

Я помог ей выпутаться из-под парашюта, подтянул его и сложил в плотный узел. На склоне холма была выемка, в которой он отлично уместился; я рассовал по наколенным карманам свой кольт 45-го калибра и две обоймы и снова повернулся к даме.

- И что теперь, девочка? - (Она нахмурилась при таком обращении.) Куда мы теперь двинемся? - растолковал я ей.

- Домой. Куда же еще? Другой дороги тут нет. Через перевал мы не можем уйти.

Из любопытства я спросил:

- Почему нет?

- Потому что тебя убьют.

- Ах, вон оно что, - снова улыбнулся я ей. - А как относительно тебя?

- Я могу. А вот ты - нет.

Мне пришлось сделать над собой усилие, сохраняя улыбку на лице.

- Я такая известная личность?

Она опять нахмурилась, но прежней ощетиненности в ней не чувствовалось.

- Ты поцеловал меня, - сказала она. - После такого поцелуя надо стрелять. Ты поцеловал меня, и теперь тебе придется отстреливаться. В любом случае. Или чтобы я была с тобой, или чтобы отделаться от меня. Так что ты в беде, парень.

Я даже не нашелся что ответить. Неожиданно она вытащила самый странный револьвер, который мне когда-либо приходилось видеть, и взвесила его на руке.

- Так что ты собираешься делать? - спросила она меня.

Я не мог не расхохотаться.

- Черт побери, дорогая! Я - с тобой! - воскликнул я.

Она сунула револьвер под свою заплатанную рубашку.

- Пойдем все скажем им. Встретимся с папой и ребятами и все им скажем. Тебе придется туго, парень, но я не боюсь. - Она уставилась в синеву неба, и в ее глазах было легкое удивление. - Я всегда думала - что-то подобное когда-нибудь со мной случится.

Потом она посмотрела на меня, и вдруг все "до" и "после" исчезли. Осталось лишь "сейчас". И вся она была воплощенная нежность, воплощенное обаяние, и мои руки чувствовали это. Ее влажные губы ответили на мой поцелуй с такой страстью, что она сама удивилась.

Я отпрянул от нее и сказал:

- После твоего поцелуя мне нужно хвататься за оружие?

Как ни странно, она кивнула с полной серьезностью:

- После моего поцелуя убивают наповал.

- Как тебя зовут?

- Кэролайн. А тебя?

- Митч.

Она взяла меня за руку.

- А теперь идем.

* * *

Свое обиталище они называли верхняя лощина. Там был родник, и все заросло травой; склон покрывала ореховая роща, высохшая еще лет пятьдесят назад, где теперь они рубили дрова на растопку. Сюда приходили на водопой косули, а в камышах на дальнем конце пруда гнездились утки. Ручей, протекавший через лощину, кишел рыбой, которую без всякой лицензии можно было таскать удочкой или ловить сетями. Через болотистое место была проложена грунтовая дорога, а чтобы телега или фургон не утонули в грязи на обочинах, все было вымощено булыжниками размерами с человеческую голову.

Вокруг теснились посадки плодовых деревьев, но за ними явно никто не ухаживал. В этом крае время остановило свой бег.

Три магазинчика, мимо которых мы проехали, смутно намекали на существование далекой цивилизации: рекламные наклейки на бочках, груды картонных коробок в неразгруженном кузове, тощий мешок с почтой... в окнах были видны пирамиды дробовиков и автоматических ружей. Редкие прохожие провожали нас удивленными взглядами, не понимая, что чужак мог случайно оказаться здесь.

Дорога, что вела наверх, была крутой и извилистой, и в зарослях по обочинам кипела жизнь. Компания гончих псов, еще за милю услышав скрип нашей тележки, с громким лаем вылетела навстречу. Все скалились от удовольствия, увидев ее, и у всех псов вставала шерсть на загривке, когда они чувствовали мой запах. Но никто не пытался вцепиться в меня.

- Заткнись, - спокойно велел я рыжему вожаку стаи, и мы с ним быстро поняли друг друга. Хвост он не поджал. Но, взглянув на меня, тут же все уяснил. Со мной лучше не связываться.

Мы очутились на поляне, и шестеро мужчин на крыльце наблюдали, как мы подъезжаем. В кресле-каталке неподвижно застыл старик, и от его сигары, которую он держал в зубах, поднимался ленивый дымок. Один из мужчин, нагнувшись, вынул сигару из его рта, стряхнул с нее пепел и вернул старику.

- Мой папа, - сказала Кэролайн. - Остальные - мои братья.

Снова воцарилось молчание.

- Кстати, как твоя фамилия, радость моя?

- Харт.

- Моя - Уоллер. Это на тот случай, если тебе придется представлять меня. Чем болеет старик?

- Грейди прострелил ему позвоночник. Это было десять лет назад.

- А что случилось с Грейди?

- Семейства Грейди больше не существует, - ответила она.

Тележка подъехала к хижине, и мул привычно ткнулся носом в перила крыльца. Я спрыгнул, протянул Кэролайн руку и, хотя она отпрянула, все же помог ей сойти. Она налетела на меня и, не придержи я ее, рванулась бы вперед.

Но только не в этот раз. На сей счет у меня не было сомнений. Опередив ее, я поднялся на крыльцо и остановился перед стариком в кресле-каталке.

- Меня зовут Митч Уоллер, мистер Харт. - Руки я не протягивал.

Он кивнул.

- Как ты тут очутился, парень?

- Он свалился с неба, пап, - из-за спины у меня сказала Кэролайн. - Под белой простыней.

Объяснение показалось старику смешным, и он улыбнулся.

- Значит, прямо так и свалился?

- Совершенно верно. Из "кастрюли с омарами".

- Из "кастрюли с омарами", папа? - переспросила Кэролайн. - Такие бывают?

Он продолжал улыбаться.

- Бывают, девочка. - Улыбка сползла с его лица. - Но не наверху. Не в небе. - Помолчав, он нахмурился: - Ты так и втолковал моей девчонке?

За меня ответила Кэролайн:

- Я сама ее видела. Все так и было, папа. Он спустился с неба.

- Но не в "кастрюле с омарами", - отрезал старый Харт.

Теперь пришла моя очередь улыбаться.

- Мы так его прозвали. "Кастрюля с омарами" - наш транспортник С-47, времен Второй мировой войны, 13-го авиационного крыла. Уловили, папа?

- Уловил, сынок.

Я позволил себе расслабиться.

- Не стоит кому-то торчать у меня за спиной.

- Ты нервничаешь, сынок.

- Нет.

- Я не спрашиваю. Я говорю.

- И все же нет, папа.

- Мы тут не любим чужаков, сынок.

- Круто берете.

- И можем быть круче.

На сей раз я одарил его своей самой широкой улыбкой. Во все тридцать два зуба. Я обвел взглядом крыльцо, посмотрел на старика, а потом на Кэролайн.

- С таким количеством народа не стоит и пытаться, папа, - изрек я.

Эхо взрыва от моих слов не сразу дошло до старика. Улыбка его поблекла и увяла, но то, чего он ждал, не спешило произойти. Все мялись на крыльце, опасаясь сделать первый шаг, пока кто-то не сказал: "Вот ты и давай первый...", но парень, которого подталкивали, толком не понял смысла моего высказывания.

Он неторопливо приблизился ко мне, изо всех сил стараясь изображать неколебимую уверенность.

Вот ее-то и надо было сбить с него.

- Ты дерьмо, - выругался я. - Вонючее, гнусное, злобное дерьмо.

Вся его команда не сводила с него глаз, и он кинулся на меня.

Я с ходу вырубил его. Меня завело, я слетел с катушек, и спокойствие покинуло меня.