Мы – русский народ - Юрий Федосеев

Разве не подобное произошло в России после февраля и октября 1917 года?! Разве не сбылось это предсказание, как сбылось предсказание Ф. М. Достоевского, который чисто умозрительно представлял себе, что бы произошло, «если бы неевреев было три миллиона, а евреев восемьдесят миллионов… Во что бы обратились русские, как бы евреи третировали их… Дали бы сравняться с собой в правах?

Позволили бы молиться свободно? — Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того, не содрали бы кожу совсем… Не выбили бы их дотла, до окончательного истребления, как делали с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю».

И это изменение произошло, правда, не по общей численности этносов, а по их представительству во властных структурах (причем совершенно неоправданному), что лишний раз доказывает, для кого делалась это революция и против кого. Первые годы Советской власти наглядно продемонстрировали их, мягко говоря, паразитическое отношение к русскому народу, вскрыли их истинные цели — на утверждение своего привилегированного положения в новом обществе. Хуже того, они развязали самую настоящую войну против коренного населения, против его устоев, верований, культуры, против носителей державности России и лучших качеств его народа — «Соли Земли Русской».

А начали они с того, что не довершили их предшественники масоны, — с убийства царя и членов его семьи в июле 1918 года. Это поистине ритуальное убийство готовилось под руководством Я. М. Свердлова и его старого соратника по террористической деятельности 1905–1907 годов Шаи Голощекина, прикрывшись решением Уральского облсовета, на 70 % состоявшего из евреев, и подписью его председателя — будущего троцкиста, двадцатишестилетнего Белобородова А. Г. Они совершили ужасное злодеяние руками внука раввина Янкеля Юровского и его подручных из числа евреев-чекистов, латышских стрелков, бойцов-интернационалистов и русских выродков.

В Петрограде, Перми, Алапаевске были казнены и другие члены императорской фамилии. В довершение ко всему по приказу Г. Е. Зиновьева (Апфельбаума) в Петропавловском соборе были разорены великокняжеские усыпальницы, а прах членов Дома Романовых спущен под лед Невы.

Так расправились с монархией и историей России новые властители, в национальной принадлежности которых вряд ли можно было сомневаться. Ведь не случайно через неделю после убийства Николая II В. И. Ленин, «дабы чего не вышло», вынужден был издать Декрет «О борьбе с антисемитизмом и еврейскими погромами». В нем, в частности, говорилось: «…всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». А «вне закона» тогда могло означать лишь одно — к стенке. Вот так. Это было вполне в логике не знающего сомнения Второзакония, предписывающего в этих случаях «не оставлять в живых ни одной живой души…» и тут же по-фарисейски проявляющего удивительную заботу об окружающей среде: «…не порти дерев… от которых можно питаться». Рационализм бесподобный! Зафиксированная в приведенных требованиях кровожадность заменяется со временем на более рациональное отношение к аборигенам: уничтожению подлежали уже не все, а только лучшие из гоев. Как говорится, и на том спасибо. Мефистофелей революции никак не устраивало то обстоятельство, что обе революции 1917 года — Февральская и Октябрьская — произошли практически бескровно. Великим же революциям нужны великие вожди и великие подвиги, которые, по мнению их идеологов, только тогда будут иметь притягательную силу, когда одни задохнутся в восторге, а другие содрогнутся в ужасе. А что для этого нужно?

Великие сражения и великие жертвы. Чем больше убитых, чем выше гора отрубленных голов, тем величественнее свершенный подвиг: авангард противника разбит и уничтожен, арьергард — дезорганизован и готов выполнить волю победителя, и горе несломленному — его ждет жестокая доля. Если нет войны, ее нужно развязать, нет вины — годится теория классовой борьбы с ее классовой нетерпимостью и классовой ненавистью. Однако нужен повод к тому, чтобы оружие заговорило не только на фронте, но и в глубоком тылу. И повод этот нашелся.

Тридцатого августа 1918 года в Петрограде один еврей — Канегиссер убивает другого еврея — Урицкого, председателя Петроградской ЧК, а в Москве в тот же день еврейка Каплан покушается на жизнь юдофила Ленина. Этого как будто ждали. Оставшийся на «хозяйстве» Я. М. Свердлов на следующий же день разражается в прессе угрозами в адрес эсеров и инициирует приказ комиссара внутренних дел Г. Петровского «О заложниках» от 4 сентября, а еще через день он проводит через Совнарком резолюцию наркома юстиции Д. Курского об усилении политического террора. Однако наиболее ретивые комиссары, не дожидаясь указаний, развязали «красный террор» сразу после этих покушений. 31 августа нижегородская ЧК (руководитель Воробьев-Кац) захватила и расстреляла 41 заложника, в Москве одним махом казнили епископа, трех бывших министров внутренних дел, министра юстиции и директора Департамента полиции (некоторые из них были причастны к делу Бейлиса), в Петрограде Зиновьев отдал приказ о расстреле 512 заложников. Всего в результате начавшегося «красного террора» было уничтожено по самым минимальным оценкам 12 733 человека, а по максимальным — 140 тысяч. Правда, некоторые пролетарские вожди, в частности Л. Б. Каменев (Розенфельд), были готовы пожертвовать и десятью миллионами человек.{6} Но вот что знаменательно, и это отмечают даже зарубежные авторы: жертвами «красного террора» были не «товарищи по партии героев 30 августа» и не их соплеменники, а все те же русские дворяне, офицеры, духовенство, промышленники, чиновники, часть которых была готова служить новой России на благо ее укрепления и процветания. Поэтому будет правильным сказать, что «красный террор» явился составной частью «общего плана по уничтожению лучших из гоев», чтобы сломить даже желание к сопротивлению «новым хозяевам страны».

Удивительно, но большинство наших современников-россиян до сих пор считают, что Гражданская война 1918–1920 годов велась между большевиками и монархистами, что белые — это приверженцы Дома Романовых, стремившиеся к возрождению самодержавия и укреплению православия. Между тем нелюбопытным моим согражданам следует знать, что монархические группировки в Белой армии находились на нелегальном положении, а атрибутика и символика Российской империи — под запретом. Более того, в самом Белом движении и создаваемых им правительствах отмечалось засилье масонов и деятелей февральского мятежа. Не потому ли патриарх Тихон отказался благословить Белое движение, что для христианской и крестьянской России значило очень многое? Следовательно, война велась между двумя ниспровергателями монархии: между сторонниками Февраля и сторонниками Октября.

Но если программа большевиков была хоть и демагогична, но тем не менее конкретна и осязаема, то лозунги белых были аморальны и непонятны подавляющему большинству населения. Особенно отталкивало от Белого движения крестьянскую Россию то обстоятельство, что в своей борьбе белые опирались на помощь Германии и Антанты. Не поддерживала белых и часть дворянства, о чем говорит хотя бы тот факт, что на службе у Советской власти оказались 252 генерала и 387 офицеров Генерального штаба, а всего более 70 тысяч офицеров, или 43 % всего наличного к 1918 году офицерского состава. Более того, переход 14 390 офицеров из Белой армии в Красную — исторически установленный факт.{7} Думаю, что русские офицеры в данном случае выбрали из двух зол меньшее. Сражаясь на стороне красных, они сражались за Россию, против оккупантов и их союзников в лице Белой армии. Впрочем, в Гражданской войне не было безусловно правых и безусловно неправых. На Руси, как тогда говорили, сражались не Каин с Авелем, а два Каина. Виноваты были обе стороны: белые — в том, что уже через неделю после октябрьского переворота развязали вооруженную борьбу с новой, по форме рабоче-крестьянской, властью; а красные — в том, что вовремя не увидели опасности в интернационализации русской трагедии и засилья во вновь создаваемых властных структурах инородческого элемента, чуждого, а подчас и враждебного стремлениям и чаяниям русского народа, вольно или невольно провоцирующего своими действиями расширение социальной базы Белого движения.

Красный террор и институт заложничества, о которых уже упоминалось, отвратили от Советской власти русскую интеллигенцию, промышленников, специалистов, а богоборчество и осквернение святынь развели по разные стороны русский православный мир и космополитический интернационал большевиков. Директива Я. М. Свердлова «о расказачивании» и ее реализация, вылившаяся в «казацкую Вандею», открыла счет репрессированным народам. Продразверстка и продовольственные отряды спровоцировали сотни крестьянских бунтов вплоть до Тамбовского повстанческого движения. Противники этой откровенно антирусской политики, прикрывавшейся знаменами мировой революции, были и среди новой правящей элиты и посему разделили участь «лучших из гоев», подлежащих уничтожению (командующий красной армией Северного Кавказа И. Л. Сорокин, командующий Первым конным корпусом Б. М. Думенко, командующий Второй конной армией Ф. К. Миронов).