Зверь дышит - Николай Байтов

— У тебя сегодня день рождения, — сказала Таня. — Как мне одеться?

Я не стал спорить. Пусть день рождения, если ей хочется.

— Надень белые штаны, короткие, с фиолетовыми полосками.

— Туфли?

— Обязательно.

— Косу распустить?

— Нет, не надо.

— А сверху что?

— Чёрную майку, рваную, чтобы грудь высовывалась.

— Давай всё же я распущу косу. Увидишь, как будет красиво.

— Нет, оставь пока. Потом распустишь. А чем ты будешь меня угощать?

— Водкой, селёдкой и варёной картошкой. И зелёным луком… Потом будем играть в гусарский преферанс. И если я проиграю — тогда ты меня угостишь.

— Сыграй мне туманно…

Прошуршала машина за окном. Свет фар скользнул по занавескам.

— Ты говоришь «пожар», — спохватился Серж. — А ты учитываешь при этом мой пожар в Сьяне, где я чуть не сгорел?

— Неужели? Когда?

— Не может быть, чтоб я не рассказывал… Четыре года назад… Точно не рассказывал? А ведь я по этому пожару тоже веду отсчёт четвёртой жизни, не только по дуэли и по руке… Пожар-то случился до операции — ещё рука была в лубке, забинтована. Хотя сбежались все сьянские соседи, но они не очень-то помогли. Я мог подтаскивать воду только левой (как и совершать все другие действия)… Пока они прибежали, я был весь в ожогах и чуть не задохнулся… В общем, всё выгорело, вся внутренность моего сарая-коттеджа, которую я с таким трудом строил. Остались одни стены каменные… И ещё — как я успел проснуться-то? — ведь я спал…

— Ты был с женщиной? С Клариссой?

— Да нет же! Я тебе говорил: Клариссы уже не было. Я натапливал до тридцати градусов и спал один… Правда, в тот вечер ко мне заехал Вианор. Мы выпили… И он — мне так показалось — старался меня напоить. А сам был какой-то нервный… Ты только не подумай, Пьер, что я на что-то намекаю.

— А что я должен думать, если ты так говоришь?

— Я уговаривал его заночевать, но он уехал. Сел за руль, несмотря на то что мы выпили вина три бутылки…

— О чём вы говорили, не помнишь? Может, про Тато́ что рассказывал?

— Да уж наверное. Не сомневаюсь. Он всегда про неё говорит и всегда примерно одно и то же. Жалуется. Не может забыть, хотя сам её бросил. Ещё до тебя… А у тебя-то как с ней дела обстоят?

Всё это я начал излагать для того, чтобы объяснить продуктивность текущего ничегонеделания… точней сказать — продуктивность времени, позволяющего продуцировать это самое ничегонеделание.

Он через год там, типа, умер. А может, через полтора. Потом звонок — я обезумел, подумал: тоже мне пора.

Связь между проступком и наказанием очевидна. Помню, я ещё во время пляски обратил внимание на то, что наблюдаю почему-то за своей левой ногой: насколько высоко она задирается. И вот теперь я имею возможность и удовольствие часами смотреть на неё, задранную к самому потолку, — в такой позе врач велел мне лежать во избежание отёка…

На похороны Гоги я всё-таки ездил… Хотя утром 10-го температура достигала уже 39 с десятыми, но нога ещё не болела, я и предположить не мог, что это рожа, думал, что какой-то банальный грипп начинается… Но я был только в морге и на отпевании в церкви. Принёс цветы. Молча обнял мрачную, растерянную Николь. В крематорий, а уж тем более на поминки оттуда, я не мог ехать. Силы кончились. Поехал домой и сразу лёг на диван.

Блезе с Профессором были на отпевании. Профессор сказал: «Я знаю, кто из нас умрёт следующий. Но я вам не скажу». После поминок в ресторане они поехали к Блезе в мастерскую и там устроили обычное безобразие, как будто вообще никто не умер. Так мне рассказали потом.

«Нет выраженного лидера. То есть их много. Как у рыб: банда карасей о девяти атаманах». — Я так и вижу тебя, Миша, как ты задумчиво-высокомерно выстраиваешь это необязательное рассуждение… Тебя, конечно, там не было. — «Ну, ещё не хватало!..»

Хулиганский помин. — С притопом, сударка, ходи, да не мимо. Подолом мети, пой да пляши!

Лидочка напилась водки и заперлась в ванной с пьяным Профессором. Таня тоже там была, тоже напилась, но сидела и плакала. Её никак не могли успокоить и вскоре отправили домой на такси…

Суммировать опыт. Суммировать опыт. Опыт чей? Вообще опыт. Начни со своего. Начни суммировать опыт. А лучше начни интегрировать опыт. Начнёшь — и посмотри, сходится ли этот интеграл. Если я интегрирую по времени своей жизни, то интеграл, конечно, сходится, потому что жизнь моя конечна. — Нет, это неправильное рассуждение. Он может расходиться и на конечном отрезке.

Тогда давай по-другому. Совсем с другой точки. Допустим, так:

— Я описываю только сны. Ты веришь мне, Миша? Больше я ничего не умею. Я настолько далёк от того, что называется «явью», что в ней теряюсь. Перо, так сказать, зависает над, например, листом бумаги.

— Так сказать или не так сказать — какая разница? Не всё ли равно, что мы говорим? — лишь бы при этом не возникало недоразумений в каждом конкретном случае, как любит говорить наш приятель Людовик.

Он прав. — Я пришёл к выводу, что дело не в бумаге. Она может быть какой угодно. Её может вообще не быть. Те немногие слова, какие писала мне Нола, — их я бережно храню как самое главное своё сокровище, — очень редко были связаны с бумагой. Имеются две-три записки — её драгоценный почерк — бумага же кое-какая: выдранные странички из прошлогоднего ежедневника, одна записка на обороте рекламного листка парикмахерской, её я особенно берегу, но дело, повторяю, не в бумаге, а как раз в образе парикмахерской (с которой текст записки, надо заметить, ничуть не коррелирует)… Остальные её записки — это либо sms-ки, либо электронные письма. Там бумаги вообще нет. Они хранятся у меня на флешке в специальной папке.

Допустим, раньше женщина писала записку и спрыскивала её духами. Об этом, кажется, рассуждал Деррида (или ещё кто-то). Не исключено, что он при этом рассуждал и о фактуре бумаги — я плохо помню. Это могло быть довольно глубокомысленно и занятно, но абсолютно мимо сущности, ибо, как я теперь понял, дело не в бумаге и не в духах, и вообще не в каких «плотских» ощущениях — дело лишь в информационном коде и в способах его использования.

Её головка, склонённая над клавиатурой, — или вот она пальчиком неуверенно водит по экрану i-фона… И ничего больше.

Я пробовал возвращаться мыслью к былым временам, когда бумага играла. О, как она играла и светилась и много значила. Я использовал её разные значения в своих играх. Куда всё это делось? — Мало-помалу сожжено в печке, по мере того, как переставало значить… У меня был ассортимент бумаг какой-то фирмы, представленный в полосках, собранных в небольшие книжки. В фактуре образцов бумаги, в их блеске и матовости были тончайшие нюансы — более сотни, наверное, нюансов, которые можно было бы использовать для игры при создании из них, допустим, рукописных книжек. Представьте себе, что у художника в распоряжении находится сто оттенков белого цвета. Какие тонкие, многозначные картины он мог бы создать! — но это лишь при условии, если б у него возникли идеи — как и зачем эти оттенки организовать, двигать и вообще как ими распоряжаться…

Так называемого Вианора какие-то гопники подкараулили на улице и кольнули в спину ножом. А я в это время как раз вернулся из Италии. Ловко было подстроено. Вианор отлежался в больнице, потом в какой-то случайной компании он меня встретил и говорит: «Это ты меня заказал?» — Я говорю: «Не заказывал и не думал. Но у меня есть подозрение, кто провернул это дело. Он хитрый, всё просчитывает. Нарочно дождался, когда я вернусь, чтобы ты на меня подумал. Но всё равно доказательств никаких нет и не может быть, — так он устроил, он умеет». — «Кто это? Что за человек?» — «Не скажу. Мало ли какие у меня мысли и на кого. Под них не подведёшь основание. Если ты хочешь спросить, есть ли у меня основания, то я отвечу: „Мои основания скоро иссякнут. И тогда я буду действовать без оснований…“ Интуиции — я сам в них не уверен. Так, фантазирую себе». — «А зачем же мне говоришь?» — «Не знаю. Может, тебе так будет легче поверить, что я здесь ни при чём». — «Не поверю ничему, пока не скажешь конкретно». — «Зачем? В полицию заявишь? Ничего не выйдет — меня вызовут, а я скажу, что это были пьяные глюки».

Тайны не существует. Если вопрос вообще может быть поставлен, то на него можно и ответить…

Поперхнулся, закашлялся. Выплюнул кусочек чипса, застрявший в горле. Вот это они не учитывали. Водка кольнула, но обратно не пошла. Ещё какое-то мясо застряло в дырке между нижними зубами слева. Но это позже — надо будет долго языком возить почти без надежды, пока — к удивлению — не выскочит. Тогда сплюнешь где-нибудь. А если говорить о том, что они планировали, то ведь… То есть это можно было бы отнести к области обычных фантазмов, если бы не…