Не родись красивой… - Анатолий Алексин

Он с усталым, неторопливым удивлением оглядел себя:

— В самом деле.

— Я заждалась.

— Заждалась? Это первое приятное сообщение за весь день.

Она не стала требовать немедленных разъяснений. И уже дома Алексей Борисович произнес:

— Он умер.

— Кто?

— Шереметов… У которого ты недавно была. Первый заместитель министра. Да, Шереметов.

«Почти Шереметьев… Его облик соответствовал фамилии», — невесть почему подумала она, точно это имело теперь какое-нибудь значение.

— Умер? Не может быть!

— Может быть, Машенька.

— Это я его, значит…

— Разве ты его сняла с должности?

— Я.

— Не преувеличивай.

— Николай Николаевич… Мне его очень жалко. Как это случилось? Почему? И зачем?..

— Его снимали с работы за «неумелое проведение линии государства». При чем здесь ты? Разве ты имела право пожертвовать тем Спинозой? Вся эта история уже облетела мир…

Его объяснения Машу не успокаивали.

— Неужели ничего нельзя было сделать?

— Его настиг обширный инфаркт. Прямо там, в министерстве… Мы долго возились… Два раза вернули его. Но он, по-видимому, не хотел возвращаться. А это, ты знаешь, очень влияет…

«Не могла же должность оказаться для него дороже самого бытия? Выпав из ранга, выпал из жизни?» — с недоумением и с внезапным протестом подумала Маша.

— Когда мы бросились в очередную атаку, у меня в глазах, только не волнуйся, появились будто жуки и мухи. А после стал наплывать туман. И я…

— Перестал видеть?!

— Нет, почти. Не бери в голову: вскоре это прошло. Но я сразу же, как только началось, передал свои полномочия Валерию. — Это был его ассистент. — Вовремя передал. Но, к несчастью, не вышло… И если б я сам продолжал, получилось бы то же самое. Валерий, мой верный союзник, очень старался. Чтобы я и особенно ты — особенно ты! — в нем не разочаровались. Организм не помогал… Его владелец даже сопротивлялся. Не смерти, а нам… Думаю, больше оперировать мне нельзя. Хотя я вовремя передал…

— Почему же нельзя? Из-за твоей глаукомы? Или из-за того, что он умер? Или, скажи честно, из-за моей беседы с корреспондентами?

— Нет, нет… Ты ни при чем. Никто меня за тебя ни разу не упрекнул. Те, которые смели бы упрекнуть, пока еще, слава Богу, осознают хоть один непреложный факт: физическое бессмертие не даровано никому. А на другое бессмертие они и не претендуют… Романтиков среди них я не встречал. Им при жизни все подавай, при жизни! Ну а коль она у них, как и у всех смертных, в опасности, я им еще могу пригодиться. Хотя бы в качестве консультанта… Кому известен их «внутренний мир» так детально, как мне? Поэтому упреки пока не грозят. Глаукома — это другое дело.

— Иногда мне не хочется, чтобы ты их спасал, — созналась она.

— Я спасаю не чины, а людей, — повторил он то, что Маша уже не раз слышала.

— Извини. Я плохо сказала… Тем более, что Николаю Николаевичу очень сочувствую. Он выполнял приказ, но через силу. И вообще что-то его отличало… Или мне так причудилось. Ты меня хорошо видишь?

— Когда я тебя вижу, мне хорошо, — переиначил он ее фразу. — И ничего не бойся. Хочешь, я подарю тебе «золотую рыбку» на разные случаи жизни?

— Сказки мне сейчас не нужны.

— А это реальная рыбка. Ты права: сейчас она ни к чему. Но когда-нибудь… — Он выдвинул ящик стола и достал записную книжку. — Есть у меня, Машенька, один потайной номер. Представь себе, четвертого человека в стране. Я вернул на свет его тридцатилетнего сына. И он начертал мне, как говорится, своею собственной рукой этот номер. И сказал: «Если будет какой-нибудь крайний случай, звоните поздно вечером прямо на дачу». Они круглый год на дачах живут. Четвертый человек в государстве… Не по качеству, разумеется, а по своему положению.

— Не третий и не пятый? А именно четвертый? — удивилась Маша. — Кто это подсчитал?

— Ну, такие цифры как раз выверены и точны. В других можно и усомниться, но в этих… Иерархия ошибок не допускает.

— А как по фамилии?

— Фамилию он просил в записной книжке не указывать.

Устно Алексей Борисович ее рассекретил.

— Да ну? Я таскала его портрет на праздничной демонстрации.

— Ему, стало быть, повезло: такая женщина носила его на руках!

— В руках, — поправила Маша. — И он тогда мне был ненавистен: шел дождь — и краска с портрета стекала мне на лоб и на нос.

— Видишь, как ты с ним, можно сказать, сблизилась: краска с его носа была на твоем носу. Так что в трудную минуту звони. Если что-то с тобой, не дай Бог, случится.

— А ты-то где будешь?

— Я с пациентов и их родственников взяток не беру: ни деньгами, ни одолжениями. А ты, женщина, в случае чего.

— Но ты-то где будешь?

— Я гораздо старше тебя. Разве забыла?

— Никогда и не помнила.

— Обвожу номер черным кружком. А между страничками здесь закладка. И номер запомни! — Он попытался продиктовать. — Впрочем, не нужно… Он же записан.

— Ты не видишь?

— На нервной почве. Это временно… Никакой безысходности!

«Никакой безысходности!» То были слова из лексикона реаниматолога.

Маша сразу же устремилась на «исследование мужа». Она умела сосредоточиваться, в кратчайший срок докапываться до корней. Даже когда это касалось чужих судеб. А уж коли речь шла о маме или о муже… Маша была человеком долга до упрямой дотошности: все, что обещала, выполняла неукоснительно (и даже когда это было уж не столь обязательно!). Она помнила даты рождений школьных и институтских подруг, которые почти все повыходили замуж, разъехались в разные города, а то и по разным странам. Маша поздравляла их без опозданий. Не надеясь на добросовестность почты и отправляя письма загодя.

Она в тот же вечер позвонила подруге — глазному врачу по имени Роза, которая была не только доктором медицинских наук, но и просто хорошим доктором. Не все откликались на Машину памятливость и доскональность, но эта откликнулась, довольная тем, что наконец может ответить вниманием на внимание. Назначила прием в Офтальмологическом центре тоже без всякой затяжки. Розовощеко-благополучная, соединившаяся брачными узами с тем, кто сделал ей предложение еще в шестом классе, родившая двух детей, как по плану: одну девочку и одного мальчика, — подруга будто и приносить с собой могла лишь благоденствие и оптимистичные вести. А как врач — успокаивающие диагнозы… Внешность до такой степени соответствовала имени, что Розу хотелось преподнести кому-нибудь в качестве розы на день рождения.

Она и встретила Машу с Алексеем Борисовичем так, словно они явились к ней в гости. На столе оказалась ваза с конфетами в забавных обертках. «Может, она таким образом подслащивает диагнозы?» — игриво подумал Алексей Борисович. Маша заранее предупредила, что подруга занимается исключительно сложными формами заболеваний, но его принимает не как тяжко больного, а просто как ее бывшая одноклассница.

Повспоминав для начала об уже не близкой юной поре, Роза без видимых причин хохотала, как это делали смешливые иностранные корреспонденты и другие благополучные люди.

От школьных воспоминаний Роза как-то само собой, без обстоятельной паузы, перешла к тому, что, подобно школьной учительнице начальных классов, взяла указку и стала водить ею по буквам и цифрам, высвеченным на знакомой Алексею Борисовичу таблице. Она и экзаменовала его, как школьника… Но он не ответил безошибочно почти ни на один из ее вопросов. Он ошибался, а она делала вид, что это не имеет значения. Когда же в самом верхнем ряду, где шрифт был всего крупнее, он разобрал несколько букв, Роза воскликнула:

— Вот как славно!

Так же гостеприимно, точно за праздничный стол, она пригласила Алексея Борисовича к японскому аппарату, ультрасовременность которого он по достоинству оценил. Проверила глазное давление.

— Вот как славно… — произнесла она скорее вопросительно, чем утвердительно. И, спохватившись, вновь озарилась. — Нервных потрясений у вас в последнее время не было? — спросила Роза так благодушно, точно потрясения при глаукоме желательны.

— Были, — за мужа ответила Маша. — А что?

Роза просияла:

— Я это так.

Маша в тон подруге улыбалась столь непрерывно и белоснежно, что должно было вызывать подозрение. Потом она протянула Розе бумаги с результатами прежних исследований и анализов.

— А-а, у нас диабет? Стало быть, эту вазу я поставила зря: сладкое не для вас. — Она рассмеялась. И, как ребенку, ему погрозила: — Сладкого ни-ни!

— А горького не избежишь, — с обычной шутливостью проговорил он.

Не пожелав расслышать, она продолжала:

— Дуэт глаукомы и диабета — не самое лучшее сочетание. — Роза выбирала щадящие эпитеты. — Они и порознь-то хороши! А когда собираются вместе… Впрочем, зачем я объясняю все это прославленному профессору? — Она уважительно застеснялась. — Но рекомендации я обязана предложить и профессору тоже. Или давайте мы все вместе что-нибудь посоветуем… Например, по возможности воздерживаться от хирургической деятельности. Пока, на некоторый период… И, безусловно, от автомобилевождения. Я бы и своему супругу это с удовольствием посоветовала: когда он за рулем, трепещу.