Тайна реки Семужьей (Художник Е. Селезнев) - Георгий Кубанский

Невольно и связанный Федя прислушался к непонятной для него речи, ловил редкие знакомые слова. Одно из них резнуло его слух так, что он весь напрягся. И снова услышал он знакомое страшное слово «шпион».

— Кто шпион? — закричал Федя. — Какой я вам, к черту, шпион? Я — русский человек. Рабочий строительства. Комсомолец!

Молодой саам, вязавший ему руки, обернулся и на вдетом русском языке спросил:

— Какой ты русский, если по-русски ни шиша говорить не можешь?

— Вошел, здравствуй не сказал, — добавил стоящий за ним старик. — Русский!

— Я?.. — Федя рывком сел на шкуры. — Да я в Серпухове десятилетку кончил! Я…

Обычно сдержанный и молчаливый, он захлебнулся от возмущения. Еще бы — его приняли за шпиона!

— У меня отец на фронте погиб! — почти кричал он. — Я сам добровольно приехал сюда. По путевке ЦК комсомола приехал. А вы… Шпион!.. Связали!

— Пожалуй!.. — задумчиво согласился пожилой саам, всматриваясь черными зоркими глазами в связанного Федю. — Пожалуй, верно. Шпион не такой дурак, чтобы забраться на Мурман, не зная по-русски. — Он помолчал немного и добавил с еле заметной доброй усмешкой: — Шпион, наверно, и нас, саамов, знает лучше, чем некоторые комсомольцы с десятилеткой едущие помогать нам. С путевкой ЦК комсомола!

Удар был нанесен точно. Федя почувствовал, что краснеет, и не нашелся с ответом.

— Развяжите его, — сказал пожилой саам.

Он подождал, пока Федю освободили от веревок, и спросил:

— Паспорт есть?

— Есть паспорт, пропуск на строительство, — хмуро ответил Федя, вытирая кулаком слезящиеся глаза. — И комсомольский билет.

Федя расстегнул лыжную куртку. Достал из внутреннего кармана, зашпиленного английской булавкой, документы.

Пожилой саам отвернулся к услужливо откинутой стариком полости. Внимательно проверил документы, сличил приклеенные к ним фотографии и спросил:

— Где прописан?

«Вот это чудеса! — искренне изумился про себя Федя. — В тундре интересуются пропиской».

— Я прописан в общежитии строительства, — сдержанно ответил он.

— Правильно, — подтвердил пожилой саам, возвращая ему документы, и протянул широкую крепкую руку. — Что ж!.. Будем знакомы. Фамилия моя Сорванов. Зовут Прохор Петрович. Бригадир-оленевод. А это… — он слегка подтолкнул к гостю смущенного неожиданным поворотом дела круглолицего парня с жесткими черными волосами. — Это наш Яша. Тоже Сорванов. А тот… Дорофей. Но уже не Сорванов, а Галкин. А это самый старый пастух в районе. Так и зовут его все: старый Каллуст.

Прохор Петрович взглянул на залитое слезами лицо Феди и мягко, словно извиняясь, объяснил:

— Дымно в куваксе. Ребята набегались с утра за олешками. Пристали. Опять же и постряпать надо. — Он обернулся к Яше и сказал: — Убери-ка дым.

Яша привычным плавным движением вынырнул из куваксы. Вскарабкался по одной из жердей наверх и прикрыл куском брезента часть отверстия с наветренной стороны. Дым над костром сразу выровнялся столбом.

Прохор Петрович дал Феде отдышаться, потом спросил:

— Как ты попал сюда? Далеко забрел от поселка.

— Не близко… — согласился Федя.

И рассказал внимательно слушающим пастухам о поисках Васьки Калабухова, о следах, что привели новоселов на Семужью, об их задержании. Рассказал о Сазонове и его сообщниках. Не утаил Федя и о своем побеге.

— Сазонов? — повторил Прохор Петрович, припоминая. — Сазонов… Не знаю такого.

— Зато я знаю! — горячо воскликнул Федя. — Раскусил его. В поселке он… законник. А здесь?.. Показал себя! Связался с какой-то шантрапой…

— Да-а! Всякое бывает! — уклончиво протянул Прохор Петрович, думая о чем-то своем. — А насчет Васьки вашего еще вчера утром передавали по радио.

— По радио? — насторожился Федя. — Нашли его?

— Нет. Мать получила от него письмо. Пишет ей Васька, что уехал далеко. На неделю. Просил мать не тревожиться.

— Не тревожиться! — возмутился Федя — А его ищут!

— Все уже вернулись в поселок, — успокоил его Прохор Петрович. — Одни вы ищете. — Он подумал и добавил: — Если след ваш верный… надо искать. Нечего мальчишке болтаться по тундре. Может в болото залезть, с горы сорваться…

— Ваську надо найти! — обрадовался поддержке Федя. — Но прежде всего надо догнать Сазонова.

— Горяч ты больно! — остановил его Прохор Петрович. — Погляди-ка, парень, на себя. Кто с таким в тундру пойдет? В горы? Прежде отдохни…

Федя нетерпеливо махнул рукой.

— Покушай, — настойчиво продолжал Прохор Петрович. — Чаю надо напиться. На дорогу. — И, не давая возразить себе, успокоил гостя: — Найдем Сазонова. Найдем! Лихих людей в тундре нету. Ходим мы тут, ездим на олешках, зимой и летом. В одиночку ездим. Ничего. Никто не обижает.

Прохор Петрович присмотрелся к нахмуренному лицу Феди и круто перевел разговор:

— А насчет семги… ошибся Васька. Поймать семужку тут, конечно, можно. Десять штук можно поймать. А что ты станешь с ними делать? Как потащишь их отсюда? На себе одну — две хороших рыбины унесешь в поселок — и все. Какой же вор пойдет сюда за такой добычей?

— А если по реке спуститься? — спросил Федя, желая окончательно увериться в своих предположениях, что не ради семги пришел Сазонов со своими «гавриками» на Семужью.

— По реке! — усмехнулся Прохор Петрович. — Не знаешь ты, парень, нашу реку. На чем ты спустишься? Лодок здесь нет и отроду в заводе не бывало. Плота не срубишь. Не из чего. А если даже спустишься по реке и не разобьешься о камни и пороги — куда ты попадешь? В райцентр. Из райцентра один путь — на пароходе. Вот уж где поймают тебя с семгой наверняка. Нет, брат! Семга в тундре на хорошем запоре. Сторожа тут не надобны. Здесь каждого человека далеко видно. Очень далеко!

Пока Федя беседовал с Прохором Петровичем, старый Каллуст снял с костра кастрюльку. Побитая эмалированная крышка свалилась с нее, и в куваксе запахло крепким бульоном. Старик, наморщив лоб, попробовал варево. Морщины его тут же разошлись в довольной улыбке.

— Шит лим! [1]- он поднял ложку и одобрительно покачал головой. — Лим, лим!..

Старый Каллуст достал из-под ската куваксы миски и принялся разливать суп, в котором было больше вареной оленины, чем бульона, и совсем немного картошки.

Яша подхватил ложкой тонкий ломтик картошки и гордо произнес:

— Картошка своя. Тундровая!

— Третий год сажаем, — добавил молчавший все время Дорофей. — До весны хватило. Своей-то!

Прохор Петрович ничего не сказал. Но по довольному лицу бригадира Федя понял, что в этой картошке есть доля и его труда. Желая сделать хозяевам приятное, Федя выбрал из миски несколько ломтиков картошки, съел их и похвалил:

— Картошка ваша… как у нас, под Москвой.

Хозяева довольно переглянулись. Сам того не подозревая, Федя дал высокую оценку картошке, выросшей в тундре.

Саамы оказались вовсе не такими молчаливыми, как в первые минуты знакомства. Оживленно расспрашивали они нового человека: что хорошего в поселковом магазине? Какое кино показывали в клубе? Скоро ли приедет в тундру поселковая самодеятельность или, как громко называли ее пастухи, «ваши артисты»?

— В поселке жить хорошо! — вздохнул Яша. — Весело! А мы, пастухи, живем по старинке. В куваксе!

— Кто тебя, держит в куваксе? — недовольно заметил Прохор Петрович. — После армии работал ты в шахте. Не приглянулось. Обратно пришел в куваксу.

— Кабы к нашим олешкам да шахтерский клуб! Вот тогда бы жизнь была! — добродушно отшутился Яша. — А летом даже хорошо жить в куваксе — воздуха много, потолок высокий. — И он показал рукой на отверстие в куполе, где виднелось ясное синее небо.

Слушая чистую русскую речь пастухов, Федя испытывал странное ощущение, будто окружают его не саамы, а такие же, как и он сам, русские люди. Правда, правильное русское произношение Яши объяснялось просто: парень кончил семилетку, служил в армии, трудился в шахте. Прохор Петрович, видимо, тоже успел повидать свет.

Но старый Каллуст! В каждом движении его чувствовался житель тундры, для которого все в куваксе привычно и удобно. И тем не менее он говорил по-русски свободно, лишь изредка, сам того не замечая, вставлял саамское слово или фразу. Только лица собеседников выдавали их — широкие, смуглые — да прямые черные волосы.

Теперь, когда дым уходил вверх, Федя смог осмотреть скромное пастушье жилье. Немногим отличалось оно от кочевых жилищ, какие ставили саамы в тундре в давние годы. Посередине куваксы пылал костер; подвешенный на обугленной рогульке, грелся огромный закопченный чайник. Несколько поодаль от него поджаривались вкусно пахнувшие куски оленины — они были наколоты на острые концы хворостин, воткнутых в землю. На вколоченных в жерди гвоздях висели сплетенные из сыромятных ремешков арканы, часы-ходики и запасная упряжь. Рядом сушилась одежда…