Белый ящер - Павел Вежинов

– Больших знаний от нас не потребуется, – начал он. – Кавендиш не собирается устраивать нам экзамен. По взглядам своим он позитивист, бихевиорист, эмпирик. Тодор Павлов назвал его даже идеалистом, да к тому же запоздалым махистом. Но ты этому не придавай значения. По-моему, он вообще никакой не философ, хотя порой у него встречаются мысли, по-настоящему гениальные. Гораздо серьезнее он как социолог, правда, страдающий известным объективизмом. Все надеется вырвать социологию из-под опеки идеологии и превратить ее в «служанку за все». Он уверен, что беспристрастные социологические исследования и выводы могут одинаково служить любой идеологии, любому политическому строю, так же, как, например, математика.

– По-моему, это элементарно, – невозмутимо вставил Несси.

– Отнюдь, – столь же невозмутимо возразил Кирилл. – Иногда Кавендиш путает социологию со статистикой, хотя, в общем, не чужд и проблеме развития общества.

– Что же тогда, по-твоему, в нем всемирного? – усмехнулся Несси.

– Во-первых, слава… Известность… Это буржуазный ученый, считающий, что буржуазная цивилизация неудержимо и навсегда сходит с мировой сцены. Рекомендую прочесть его «Энтропию миров», у меня есть.

– Предпочитаю, чтобы ты вкратце пересказал ее своими словами.

– Вкратце трудно. Но в общем это что-то вроде футурологического исследования развития человеческих цивилизаций, их зарождения и гибели.

– Шпенглер?

– Не совсем. Хотя Кавендиш, как и Шпенглер, считает, что любая цивилизация живет сама для себя и умирает без всякой связи с теми, которые ей предшествуют или за нею следуют. Более того, он считает, что каждая новая цивилизация тем сильнее, чем ярче она противостоит предыдущей. В этом смысле Кавендиш принимает и революцию – не как хирурга, разумеется, а исключительно как могильщика.

– Это тоже верно, – пробормотал Несси.

– Отнюдь, – еле заметно усмехнулся Кирилл. – Кавендиш существенно отличается от большинства западных футурологов. Он считает, что человечеству угрожает отнюдь не то, чем нам изо дня в день забивают головы, – разрушение экологической среды, истощение ресурсов, перенаселение. Он убежден, что основная беда – замедление процессов развития, девальвация целей, превращение человека из творца в потребителя. Что, по его мнению, вызывает полное истощение и опустошение духовного мира человека и, главное, человеческих эмоций.

Несси помолчал.

– А как считает Кавендиш, что происходит с человеческим разумом? – неохотно спросил он. – Разум развивается или деградирует?

– И развивается, и деградирует.

– Но это же логический абсурд! – неприязненно возразил Несси.

– Но не диалектический! – Кирилл засмеялся ясным, правда, чуть злорадным смехом. – Разум, конечно, развивается, мозг увеличивает свой вес, растет количество мозговых клеток. Но, по Кавендишу, это оружие двуострое. Разрастаясь, мозг постепенно подавляет то, что его стимулирует: эмоции, воображение, мораль, эстетические категории. Все это он считает гораздо более естественным для человека, чем инстинкты. Совсем исчезают интуиция и прозрение как наивысшие формы знания.

– Нет такого знания! – заметил Несси.

– По Кавендишу – есть! По его мнению, разум сам по себе – бесполезен и беспомощен. Лишенный своих естественных стимулов, жизненных соков, он быстро атрофируется. А это приводит к тому, что вся человеческая жизнь постепенно замедляет свое движение, остывает. В результате чего и возникает энтропия.

– Очень наивно, – презрительно возразил Несси. – С чего он взял, будто эмоции и воображение важнее разума?

– Кавендиш имеет в виду не мозг. В сущности, еще ни один умник на свете не выяснил, что такое мозг. И какого типа энергия помогает ему осуществлять свои важнейшие функции. Под разумом Кавендиш понимает способность человека к активному мышлению.

Прошло уже десять минут, а философа все не было. Подождав еще немного, они позвонили в номер. Никто не ответил. Ключа у портье тоже не оказалось. Кирилл всерьез встревожился. Обежал все холлы, заглянул в бары и наконец нашел его у ресторана. Маленький, худощавый, но с мягким, округлым животиком, выступающим из-под шелкового жилета, Кавендиш напоминал цаплю, неизвестно почему торчащую у дверей на своих тонких, сухих ногах. Знаменитый ученый стоял, сунув руки в карманы полосатых брюк, и с интересом разглядывал посетителей. Мимо проносились официанты с подносами, вежливо обходили его, но философ их попросту не замечал. Как не заметил сначала и молодых людей, в недоумении остановившихся перед ним. Потом взгляд его задержался на приветливо улыбающемся лице Кирилла. Ни малейшего неудовольствия, а тем паче вины ученый явно не испытывал.

Ведь мы же договорились встретиться в холле, господин Кавендиш? – спросил Кирилл.

– Разве? – рассеянно ответил ученый. – Не все ли равно?

– Как это все равно, господин Кавендиш? Мы уже полчаса вас дожидаемся.

– Все равно, все равно, – пробормотал философ. – Я тут кое о чем раздумывал.

Молодые люди переглянулись.

– О чем же, господин Кавендиш?

– О портрете нации. То есть, я имею в виду, вашей нации. Иногда лицо человека говорит больше, чем примерное, хорошо обдуманное поведение.

– Извините, но здесь каждый второй – иностранец, – безжалостно сказал Кирилл.

Но Кавендиш ничуть не смутился.

– Все равно, все равно… А это, вероятно, молодой господин Алексиев?

– Да, разрешите вам его представить.

Но Кавендиш даже забыл протянуть руку, с таким откровенным любопытством он воззрился на Несси – словно впервые увидел болгарина. Похоже, глаза его немного, еле заметно, косили, хотя смотрели проницательно и сосредоточенно. Лишь когда все уселись, Кавендиш дружелюбно сказал:

– Красивый, представительный молодой джентльмен. Вам, юноша, очень пошел бы белый жилет, вы не находите?

– Эта мысль давно меня мучает, сэр, – вполне серьезно ответил Несси. – Да все не наберусь смелости.

Что-то дрогнуло во взгляде философа, он вынул из кармана записную книжку, переплетенную в искусственную шагреневую кожу, и записал что-то.

Официант поспешил подойти к столику с английским флажком, который Кавендиш нетерпеливо задвинул в угол. Заказали закуску и водку. Ждать пришлось недолго. Кавендиш тут же ухватился за рюмку.

– За ваше здоровье, молодые люди! Один мой ученый друг вполне серьезно утверждал, что вы не знаете отчуждения именно потому, что у вас есть водка.

– Это импортная, господин Кавендиш.

– Э, все равно, все равно… А вы, господин Алексиев?

– Извините, я не пью.

– Почему?

Несси поколебался, потом неохотно сказал: