На реках Вавилонских - Елена Зелинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем дальше, тем тревожнее становится тон автора дневника: «9 и 10 июня. Оба дня жары, ночи же очень холодные. Кажется, приходит черный год. Оводу много. Днем нельзя работать. Леса горят».
«28 июня. Убили австрийского наследника Фердинанда с женой, в городе Сараево».
«19 июля. Как громом ударило вестью о мобилизации всего запаса сил. Предвидится война с коварной Австрией. В разгар самого сенокоса увели с пожней всех солдат: Серова, Кутова, Макарова. Эти сено косили близко от нас».
Ухожу я во солдаты.Куда милую девать?Попрошу я станового:– Разреши с собою взять!
«25 июля. Верно, большая выйдет война. Кажется, вся Европа сошла с ума, все лезут друг на друга».
26 июля в Петербурге, в Зимнем дворце, собрались члены Государственной думы и Государственного совета. Обращаясь к ним, император Николай Александрович сказал:
«Германия, а затем Австрия коварно объявили России войну.
Тот огромный подъем патриотических чувств, который, как ураган, пронесся по всей земле Нашей, служит ручательством в том, что Наша великая Матушка-Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до победного конца. В этом же единодушном народном порыве любви и готовности на любые жертвы, вплоть до жизни, Я черпаю возможность поддержать свои силы и спокойно и бодро взирать на будущее.
Я уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете Мне перенести ниспосланные испытания и что все, начиная с Меня, исполнят свой долг до конца. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага!
Велик Бог Земли Русской!»
Глава третья
ЗОЛОТОПОГОННИКИ
1
Река Нева, август 1914
Угнездившись чесучевыми костюмами на кожаных трамвайных сидениях, два интеллигента, разнящиеся самым пустяком: толстый в круглых очках, а тонкий – в пенсе на длинном крючковатом носе, печалились о судьбах родины.
– Я, милостивый государь, никак не могу в толк взять – немцы, цивилизованная, культурная нация.
– Шпионы! Господа, у нас в трамвае шпионы, – завизжала дама с соседнего кресла и вцепилась в чесучевый воротник.
– Вожатый! Остановите вагон!
– Хватайте их!
– В участок!
Пассажиры повскакивали со своих мест. Растопырив, как при ловле курицы, руки, они двинулись к болтунам и навалились на них дружной толпой.
– Не мните пиджак, господа, – отмахиваясь тростью, верещал столп культуры.
Объятые национальным подъемом, пассажиры отконвоировали «шпионов» в ближайший участок для установления личности. Дамы всю дорогу патриотично тыкали «задержанных» зонтиками.
Михаил Людвигович с Евгенией Трофимовной, проехав в опустевшем вагоне еще остановку, сошли у Манежной.
Над Исаакиевской площадью подымался клуб дыма, искры сверкали в нем, будто над собором пускали фейерверк. С набережной, с Малой Морской, из-под арки Сената сбегался разношерстый люд. Рядом с Савичами придержал лошадь извозчик.
– Будем ехать, барин?
– А что там за шум?
Мужичок почесал кнутом спину и кивнул равнодушно:
– Свержение статуев.
– Поехали домой, Женечка, – поморщился Михаил Людвигович. – Мы это представление уже в Кишиневе видели.
Евгения Трофимовна, урожденная Магдебург, покрепче ухватила мужа за локоть.
Гигантские бронзовые статуи тевтонов, удерживающих коней, долго сопротивлялись ударам топоров и кольев. Скульптуры раскачивались и, наконец, рухнули на площадь, распавшись на копыта, хвосты, головы. Голого тевтона с отбитым носом поволокли к Мойке с криками «долой швабов!». Эскадрон конных жандармов гарцевал на тротуаре перед входом в германское посольство, не делая попытки остановить возбужденную толпу, которая прорвалась уже на первый этаж. Веером летели из окон бумаги, хрустальная посуда, стулья.
Из пылающей парадной залы вынесли портреты Николая II и Александры Федоровны и с пением гимна направились в сторону Австрийского посольства.
Заглянув в Публичную библиотеку – эта дурная привычка еще отзовется в его судьбе – Михаил Людвигович взял полистать новый толковый словарь французского языка. После «pognon – звонкая монета, металлические деньги, обычно высокого достоинства» и перед «poids – тяжесть, большой отягчающий груз» повисло знакомое слово: «pogrom». Пометка – rus.
Разгромили редакцию газеты «St. Peterburger Zeitung». Побили стекла в кафе Рейтера на углу Невского и Садовой. Не пропустили и другие немецкие кофейни. Заведения с «неправильными» вывесками срочно поменяли названия. Знаменитая на весь город «Вена» превратилась в «Ресторан общества официантов».
18 августа появился высочайший указ о переименовании Санкт-Петербурга. Всеобщий восторг.
– «Чуждая кличка спала, как чешуя, с российской столицы, и возник перед нами исконно русский славянский город – Петроград», – прочитал Михаил Людвигович вслух за завтраком. – Послушай, Женечка, что пишет Борис Садовский, известный, кстати, поэт и критик. «Петербург (особенно Санкт-Петербург!) не укладывается в стих и не имеет никакой рифмы. Иное дело – Петроград».
Михаил Людвигович сложил газету и задумчиво помешал ложечкой сахар в чашке:
– То-то теперь рифмовать примутся. А ведь немцы здесь ни при чем! Петр Великий назвал столицу на голландский манер – Санкт-Петербурхъ, и если уж переводить, то по-русски наш город должен называться Святопетровск.
Газеты 1914 года полны проектами топонимических новаций. Возвратить Шлиссельбургу старинное новгородское название Орешек, даровать Ораниенбауму народное имя Рамбов, а Ревель пусть зовется, как когда-то, Колывань…
2
В июне 134-ый Феодосийский полк вышел из Екатеринослава. До первых выстрелов у реки Збруч, по которой проходила государственная граница, оставался месяц.
Император Всероссийский Николай II Александрович, всеми силами старавшийся остановить грядущую европейскую бойню, был вынужден ввести «предмобилизационное положение», а 8 июля подписать указ о всеобщей мобилизации. Офицеры возвращались из отпусков в свои части, войска стягивались из лагерей на стоянки – к 24 июля армия стояла по всему фронту развертывания.
Границы от Балтийского моря до Румынии ощетинились русскими штыками. Эта подвижная, колючая дуга будет упруго сгибаться внутрь, и, пружинясь, выбрасывать пришельцев, выпячиваться и отступать; ни разу не разорвется. Не сдвинется таинственная, налитая царской волей, офицерским долгом и солдатской верой, линия – и через три года растворится, словно стертая резинкой с контурной карты, исчезнет вместе с Империей.
…Ставка прибыла в Барановичи; два фронта – Северо-Западный и Юго-Западный – заняли свои позиции.
Командующим 8-ой армией, куда входил 134-ый Феодосийский полк, был назначен Алексей Алексеевич Брусилов, генерал от кавалерии, отличившийся при взятии крепостей в последнюю Турецкую кампанию, военный педагог, обучавший будущего маршала Маннергейма. Генерал Брусилов освободит Галицию, выиграет Карпатскую битву, будучи назначен главкомом Юго-Западного фронта, развернет отступление, вытащит армию из ковельских болот; после позора самсоновского поражения восстановит славу русского оружия, отобьет Балканы, Литву, Буковину; к 1917 году Русская Армия будет стоять в 50 верстах от Вены. Прорвав позиционный фронт одновременным наступлением всех армий, Брусилов вырвет из немецкой пасти победу, которая будет уже никому не нужна…
Российское законодательство, начиная с милютинского устава 1874 года, фактически избавило образованные классы от долга защищать Отечество. Патриотический подъем первых дней войны осел в кабинетах загородных ресторанов пеной шампанского и исполнением гимна стоя. Впрочем, не будем сбрасывать со счетов и щедрые посылки кисетов с табаком для «окопных героев».
Феномен Большой войны, как называли Первую мировую современники, заключался в том, что правительству никак не удавалось вызвать «атмосферу 1812 года». Эх, не были потомки Рюрика эффективными менеджерами! Пустил бы Император немцев, ладно до Волги – хотя бы до Москвы, позволил бы обложить Санкт-Петербург (а! – уже Петроград) блокадой, сжечь белорусские деревни – и народная война (что там 1812, даже 1943!) – была бы обеспечена. Может, и скипетр бы удержал. Увы, Император и Русская Армия берегли не власть, а страну, защищая русскую территорию и мирных жителей. А мирные жители обворовывали свою армию, по три раза перепродавая одни и те же партии сапог, сшитые для солдат, которые стояли цепью по пояс в карпатском снегу.
3
Королева Мария Английская говорила, потеряв континентальные владения, что после смерти найдут начертанным на её сердце слово «Кале». На скольких русских сердцах высечена карта Галиции?
