Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван

— Сама Крыса Ивановна вылезла концерт вести! Как же, она нашего Вадика никому не уступит! — громким шепотом начала одна.

— Еще и телевизионщики, — закивала другая, — прямая трансляция на Медичи ТиВи, я вчера в группе читала.

— А я не смотрела в группе, там есть новенькое?

— Есть! Там такое фото с фестиваля, Вадим тако-о-о-о-ой…

Они захихикали. Потом первая снова начала.

— А в Испанию на фестиваль за ним Инночка Таскаева ездила, представляешь! Она все надеется после того, как он после концерта с ней говорил и чуть домой не проводил. Ну… может, она и придумывает… Программку она с того концерта показывала с автографом.

— Нет, что ты, наш Вадик никогда не женится больше, ему одного раза хватило…

— Хи-хи… Но, говорят, в Испании он в ресторан ходил с той моделью, как же её…

Шепот фанаток перекрыла заключительная торжественная фраза ведущей:

— Роберт Шуман, опус пятнадцать, Детские сцены, исполняет Лауреат Всесоюзного и международных конкурсов, солист Московской государственной академической филармонии, Заслуженный артист Российской Федерации… — Она сделала многозначительную паузу и хорошо поставленным дикторским голосом объявила: — Вадим Лиманский.

Зал единодушно отозвался аплодисментами, ведущая царственно удалилась, луч прожектора расширился, рояль и банкетка оказались в круге света, а боковые светильники в зале медленно угасли.

Мила не заметила, как портьера снова отодвинулась, а увидела, как он идет через сцену к роялю. Высокий, недосягаемый, в черном фраке, белой рубашке. А походка его, она запомнила еще в Павловске и узнала бы…

— Боже мой, — беззвучно прошептала Мила одними губами, — Вадим…

Он один раз поклонился и сразу сел за инструмент, подкрутил банкетку, положил руки на колени — ждал, чтобы зал затих. Мила хорошо видела его лицо и то, как он коснулся клавиш, губы его едва заметно дрогнули, что-то случилось… Брови, глаза — он преобразился. А потом она услышала, как зазвучал рояль. Нет! Это не инструмент, это душа Вадима вошла в музыку и жила в простой искренней мелодии. Мила слушала и понимала! А пальцы его дотрагивались до клавиш нежно и уверенно. Какие руки… Она знала их ласку и силу.

Вадим все играл, играл… Если бы можно было слушать и слушать… только бы не останавливался…

В антракте Тоня сбегала проведала Славика, вернулась и потянула Людмилу в буфет, там снова были женщины. И они что-то говорили, говорили про Вадима, обрывки фраз лезли в уши. А Мила не хотела их, ничего не хотела слышать, кроме его музыки. Она не представляла, что такое бывает, что рояль может дышать, говорить, отвечать на прикосновения. Что это нечто живое, способное передать мысли того, кто прикасается. Она понимала, уверена была, что Вадим говорит с ней, он… звал, просил подойти. Откуда же он узнал, что она здесь?

— Да, и он был на обложке того английского журнала, я видела! — вклинился в её мысли неприятный надтреснутый голос. Какая-то очень пожилая дама с трудом пережевывала вставными зубами бутерброд с красной рыбой и пыталась при этом говорить. Другая, немногим моложе подруги, прихлебывала из чашки кофе и то ли кивала, то ли трясла головой. Первая дама покончила с бутербродом, вытерла губы салфеткой, заговорила более внятно. — Вот увидишь, женится он на той своей англичанке и глаз в Россию не покажет!

— Еще как покажет, он солист филармонии, норму концертов должен отыгрывать.

— Наш Вадик никому ничего не должен! Если уж он…

Она говорила что-то еще, но конец фразы заглушил первый звонок. А Тоня только вернулась от буфетного прилавка к столику.

— Ну, как ты тут? Очередь там. Давай бери пирожные, ешь скорее!

— Я не хочу…

— Как это “не хочу”?! Весь день голодные. И потом, что за концерт, если в буфет не сходить в перерыве. Ешь скорей, в зал с собой не возьмешь, тут тебе не кино. Славику отнести не успею… — И уже с набитым ртом: — А играет твой хорошо! Никогда такого не слыхала, наверно, тренируется дома до одурения! Пойдем к нему после концерта. Вот удивится…

Чтобы не слышать ни Тоню, ни женщин, Мила встала и заторопилась на свое место в зал.

— Ну куда? Подожди!

Тоня осталась в буфете доедать пирожные, и у Людмилы появилась наконец минута, чтобы остаться со своими мыслями.

Подойти после концерта? Наверно, надо, только что Вадим подумает. И надо ли это ему? У них даже цветов нет. Как подойдешь?

Дали второй звонок, зал снова наполнился. Ни одного свободного места — куда ни глянь. Нет, подойти нельзя! Если бы это он позвал её, пригласил, а он не захотел, чтобы она пришла, значит, уже застыдился их знакомства, близости. Чем еще объяснить, что не сказал про концерт, а договорился созвониться позже. Пусть все будет, как он решил. Любое решение она примет.

И опять сняли свет, и остался луч прожектора, который высвечивал рояль. Вышел Вадим, поклонился, ступил в круг света, коснулся клавиш. Мила перестала дышать. Она не замечала ничего больше, кроме его сдержанных движений, выразительного лица. Ничего кроме его музыки. В ней все та же печаль, мольбы приблизиться, жалобы, тоска одиночества и… страсть! Желание… Любовь Вадима. Невозможно ошибиться — желание и обладание, вот что слышала она. И, к ужасу и блаженству Милы, музыка отозвалась возбуждением в её теле. Приоткрылись губы, напряглись бедра, содрогнулось лоно, она была на грани оргазма. Боже, какой стыд! Воспоминания прошлой ночи обрушились на неё! Вадим касался так же, теперь она поняла в чем волшебство его рук — прикосновениями он мог передать все…

Это продолжалось и продолжалось, лишая воли, сил, разума. Душа выходила из тела — вот что он творил. И вчера ночью, и сейчас. Мила не замечала, как по её щекам ползут слезы.

Очнулась, только когда дали свет, Вадим встал из-за рояля, начал раскланиваться. Мила даже хлопать не могла. Смотрела, боялась встретиться с ним глазами и не могла оторвать взгляда от его лица. Сидящая сзади женщина исступленно кричала: “Браво! Браво!..”

Вадим снова сел за инструмент. Мгновенно наступила тишина. Как будто зал превратился в единое живое существо и замер, задерживая дыхание. Молитвенно запел рояль под пальцами пианиста.

Это было прощание.”Нет, нет, не-е-е-ет!” — безмолвно твердила Мила.

Когда он закончил, она рванулась бежать к нему, но та импульсивная женщина впереди вдруг закрыла лицо руками и громко в голос зарыдала, в тишине между истаявшими звуками и началом аплодисментов это прозвучало громко. Выдернуло Милу из грез, швырнуло на землю. Перед сценой в проходе быстро выстроилась шеренга из алчущих вручить Вадиму цветы. Людмила, даже если бы и решилась, не пробилась бы через оцепление восторженных поклонниц. Еще она не хотела, не могла растратить там в толпе то, что Вадим дал ей сейчас. Унести это скорее, сохранить, укрыть.

Она вытерла мокрые от слез щеки, встала и, пробиваясь против течения людского потока, что прихлынул к сцене, быстро пошла к выходу.

Она бежала по лестнице, готова была, минуя гардероб, выскочить на улицу, не слышала, как Тоня кричит вслед:

— Люда, постой, ты что, ненормальная?! Идем к нему…

— Нет-нет, пошли отсюда скорее! — мотала головой Мила, зажимая уши. Она была близка к истерике, не понимала, что Тоня говорит ей. Споткнулась, чуть не упала на выходе на ступеньках, кто-то поддержал ее.

— Да подожди ты, Славку забрать надо!

На улице Мила пошла не в ту сторону, в какой-то сквер, вместо того чтобы на Невский. Тоня шла рядом, молчала. Так же молча села рядом на лавочку в сквере. Мила заплакала, Тоня её обняла, так и сидели. Вдруг и Тоня заплакала. Тут и Славик заревел.

— Вот что мы как две дуры! Это все твой Вадим со своей игрой. Как он это делает-то? Круче Кашпировского! Когда сказал позвонит?

— Не знаю, вечером… Я же телефон отключила! — с ужасом воскликнула Мила. Начала судорожно рыться в сумочке, достала мобильный. Он долго просыпался, наконец после заставки отобразил входящие. Пять звонков от Вадима!