Океан. Выпуск второй - Владимир Алексеев

— Так я пойду?

В рубке все звенело от ветра, но я услышал, как «кэп», пыхнув трубкой, прохрипел:

— Давай иди. Если что, то я…

Что он хотел этим сказать? Раздумывать было некогда. На кормовой части спардека стояла вся палубная команда.

— Кто со мной? — спросил я.

Только сейчас до меня дошло, что именно старпом первым должен лезть на этот страшный полуют. И никто другой.

— Я пойду, — вызвался второй механик Коля Колесников.

— Больше пока людей не надо! — приказал я. — Придете по нашему сигналу.

Когда корма поднялась и палуба освободилась от воды, мы ринулись на полуют. Вторая волна застала нас уже сидящими на корточках, за лебедкой. Мы крепко вцепились в нее руками. Казалось, никакая сила не смогла бы оторвать нас. Все оказалось не таким уж страшным. Вскоре прибежали боцман с матросами. Часа через полтора повреждение устранили. «Щорс» дал ход и пошел дальше, к берегам Японии.

Я вернулся на мостик совершенно обалдевший от грохота воды, попавшей в рот и глаза, с исцарапанными в кровь руками, злой, проклиная все на свете — и судно, и океан, и американца. Как только я немного пришел в себя, схватил с полки лоцию, для того чтобы уничтожить, вырвать лист с такими преступными рекомендациями… но, к своему ужасу и стыду, прочел: «…судам, следующим из Гонолулу в январе месяце к берегам Японии, имеющим слабые машины и небольшой тоннаж, для того чтобы избежать встречи с сильными норд-вестовыми штормами, следует спускаться к югу до широты такой-то, долготы такой-то, после чего проложить прямой курс на Иокогаму и только отсюда идти на Сангарский пролив…»

Идиот! Не соизволил перед уходом из Гонолулу открыть книгу. Послушался совета американского капитана, совершенно не принимая во внимание, что у него огромное, крепкое и мощное судно. Для него этот курс был хорош, для тебя мог быть гибельным. В рекомендованную точку идти уже не имело смысла — мы прошли больше половины пути.

На двадцать первый день непрекращающегося хаоса мы влезли в Сангарский пролив. Отдали якорь и впервые за три недели вздохнули свободно. Но в каком виде был бедняга «Щорс»! Парадные трапы смыло, помещения на корме залило водой, металлические трапы со спардека на палубы сорваны, релинги на полубаке либо отсутствовали начисто, либо были погнуты и смяты. Одну шлюпку разбило.

Я переживал все как личную неудачу. Считал виновником этих повреждений только себя. Собственно, так и было на самом деле. У меня не хватило мужества рассказать обо всем капитану и помощникам. Капитан забыл английский язык и вряд ли мог прочитать книгу, а помощники имели свои заботы.

Меня «убил» капитан. Оказывается, он все прекрасно понял, правда понял тоже поздно, но сказал:

— Совет хорош, когда у тебя есть своя голова. Думать надо. Так-то, милок. Я-то на тебя понадеялся…

ШКОЛА

Вскоре после моего первого океанского рейса я снова получил назначение на теплоход «Смольный», но уже старшим помощником. Капитана Зузенко на нем уже не было. Судном командовал Михаил Петрович Панфилов.

«Смольный», как и прежде, держал линию между Ленинградом и Лондоном и для того времени считался комфортабельным судном. Пассажиры-иностранцы с удовольствием путешествовали на нем, любили русскую кухню и заведенные здесь порядки.

Я приехал на теплоход ночью. Шла погрузка. «Смольный» стоял залитый светом электрических люстр. Гудели краны. Иллюминаторы и окна пассажирских кают были освещены. Я остановился и долго любовался судном. На таких мне еще плавать не приходилось. Ступив на палубу, я ощутил, как приятно «мурлычет» судовое динамо и чуть заметно дрожит корпус. Меня встретил чисто одетый, приветливый вахтенный.

— Вы новый старпом? — спросил он, взглянув на мои нашивки. — Ждем. Давайте вещи, помогу.

Он провел меня в каюту старшего помощника.

— Игорь Васильевич будет завтра. Он предупредил, чтобы я вас сюда поселил. Располагайтесь.

— А Михаил Петрович на судне?

— Дома.

— Не спит?

— Нет. На баяне играет.

Я удивился. На баяне? Почему на баяне? Раньше Панфилов на баяне не играл. Мне захотелось сразу же повидать капитана. Я не видел его несколько лет. Каким он стал? Я поднялся наверх и остановился у двери в капитанскую каюту. Оттуда доносились нестройные звуки баяна. Я постучал. Играть перестали, и я услышал знакомый голос.

— Входите!

Капитан сидел посреди каюты на табуретке-раскладушке с перекинутым через плечо черным ремнем и держал в руках большой многорядный баян. Он не удивился моему приходу.

— Ну, здравствуй. Я просил в отделе кадров, чтобы вместо Игоря Васильевича прислали тебя. Тот уходит на другой пароход. Как живешь?

Он заметил мой недоуменный взгляд, брошенный на баян, смущенно улыбнулся:

— Новое увлечение. Пока плохо получается. Но ребята просили выступить на концерте самодеятельности. Вот и разучиваю. Послушай…

Он склонил голову на баян, заиграл довольно бодро «Донну Клару», но через некоторое время сбился с мелодии.

— Как?

— Не очень-то важно, — засмеялся я.

— К концерту подготовлю, — сказал капитан, снимая баян. — Садись.

Мы уселись в кресла.

— Когда придет старпом, примешь у него дела. Побыстрее только. Послезавтра отход. Команда здесь хорошая. Особенно можешь положиться на боцмана… Кто? Павел Иванович Чилингири. Слыхал? Славится на все пароходство как лучший такелажник. С помощниками познакомься. Тоже неплохие ребята. Я думаю, что тебе надо рассказать о моих требованиях к старпому?

— Обязательно.

— Так вот… Порядок такой. Я все делаю в пароходстве, ты — на судне. После прихода «Смольного» в Ленинград я уезжаю домой и возвращаюсь на борт только к подписанию коносаментов. Если тебе встретятся затруднения, звони по телефону. Я приеду немедленно. Справишься? — Капитан испытующе взглянул на меня.

— Не знаю, Михаил Петрович. На таком большом судне я еще не плавал.

— Значит, я ошибся, что попросил тебя старпомом?

Я вспыхнул.

— Я полагал, что всегда сумею получить у вас совет…

— Но ты ведь старпом. А если я неожиданно умру в море? Тогда тебе придется решать еще более трудные вопросы. Ладно. Не бойся. Пока иди спать. Поздно уже.

Я вышел. Самолюбие мое было задето. А вдруг в самом деле не справлюсь? Иностранцы-пассажиры, сложные генеральные грузы, ресторан, много обслуживающего персонала… Отказаться, пока не поздно? Нет, надо попробовать. Чего, собственно, бояться? Судно как судно. Ну, немного больше, чем те, на которых я плавал. Ничего.

Михаил Петрович обманул меня. Он приходил на «Смольный» ежедневно, но ни во что не вмешивался. Капитан здоровался со мною, задавал несколько ничего не значащих вопросов, поднимался к себе и наблюдал за всем, что делается на судне. А я из самолюбия ни о чем его не спрашивал, хотя иногда мне очень хотелось это сделать. Команде Михаил Петрович дал объективную оценку. Тут все понималось с полуслова; казалось, что боцман Чилингири предвидел все мои планы.

Мы сделали несколько рейсов на Лондон. Это было великолепное плавание. Михаил Петрович, тактичный, деликатный, разумно требовательный, всегда в хорошем настроении, задавал тон всему экипажу. С него брали пример, и отношения на судне сложились на редкость добрые. Ко мне капитан внимательно присматривался. Я заметил это.

Однажды, когда мы подходили к Железной стенке в Ленинградском порту, Михаил Петрович вызвал меня с бака на мостик. У него было искривленное гримасой лицо. Он держался за живот.

— Плохо мне стало. Наверное, язва прихватила. Пойду полежу. Швартуйся сам, — сказал он слабым голосом и спустился к себе.

Я обомлел. До сих пор теплоход всегда швартовал капитан. Это будет моя первая швартовка на таком большом судне без буксиров. Да и обычно капитаны не очень-то доверяли старпомам швартовку. Я оглянулся кругом. Хоть бы лоцман стоял на мостике, а тут никого. Панфилов редко брал лоцманов.

«Смольный» летел по Морскому каналу, как метеор. Или мне так казалось. Я подошел к телеграфу и неуверенно поставил ручку со «среднего» на «малый». Мимо мелькали склады, причалы, суда. Нет, ход слишком велик. Я дал «самый малый», но продолжал чувствовать себя отвратительно. Надо знать Ленинградский порт, для того чтобы отчетливо представить себе мое состояние. Узкий канал, встречные суда, катера и буксирчики, снующие во всех направлениях, и сильное течение, в которое попадал теплоход сразу же, как только его нос всовывался в Неву. А тут еще дул свежий прижимной ветер…

Пассажирам, скопившимся на спардеке, до всего этого не было никакого дела. Они веселились, махали платками, что-то кричали. Некоторые из них обязательно желали приветствовать Ленинград с мостика. Пассажиры мешали мне сосредоточиться. Когда же во всех палубных репродукторах послышалась песенка Дунаевского «Капитан», я потерял способность здраво мыслить. Я думал только о том, что ждет нас у Железной стенки. Меня прошибал холодный пот, когда я представлял толпу встречающих, работников пароходства, этих строгих судей, понимающих в деле. Они-то уж никогда не пропустят случая посмеяться над промахами капитана. В какой неудачный момент заболел Михаил Петрович! Надо же случиться такому! Через оконное стекло в рубке я видел спокойное лицо Саши Иванова, нашего лучшего и самого опытного рулевого. Мы миновали Гутуевский ковш. Приближались ворота канала.