Яблоки на асфальте - Элеонора Долгилевич

— Туська, не мешай!

В шорты попала ногами, в майку — руками. Бегом! Коридорная дверь настежь. Никого. Какая холера звонила?.. Опять поэт-въедлик с работы: «Я нараспашку встал на сквозняке, пытаясь угадать…» Сзади с силой пахнуло по моей длине и с металлическим засосом хлопнуло. Дверь! Моя.

— Туська, открой!

— Мя-а-ау!..

— Тунька!

— А-ау…

Ау. На хутор! Песни петь. В знойной тишине, в майке и шортах. Без ключей. Соседи — на даче.

«А-а-а!» Это не песня. Это оттуда, из моей утробы. Господи, хоть бы прор-резь, такусенькая, я бы поджалась и втиснулась. Куда?

Туда, в милицию, к потолочным соседям на шестой. Дверь, двадцать восьмая. Позвонить. Беда! Поделиться. Просить. Умолять — решительно, убедительно, нахрапом. Жалобно смотреть. На обоих.

Она:

— Надо помочь женщине.

Несёт верёвку. Другую. Ещё. Разные и старые. Идём на балкон, смотрим вниз.

Высоко.

— Я мент, понимаете? Мне же за вас отвечать.

— Да мне только чуть-чуть, спуститься к балкону. Одной ногой. А там спрыгну.

— Вы спортсменка?

— Конечно! Альпинистка. Брала когда-то Говэрлу в Карпатах, на Украине.

Она, решительно:

— Вяжи крепче, верёвки хэбэшные, скользить не будут.

Обвязал меня в талии. Сильно. Много. И узлов много. Руки трусятся. Она табуретку принесла. Хм… вешайся, женщина!

Встала на мебель — вниз не смотреть — и красиво перемахнула перегородку.

Спускаюсь. Узлы вгрызаются. Внизу, у моего балкона, верхушка ясеня, ветки уставились на меня. На одной чья-то грязная тряпка в четыре ладони. Некрасиво. Зимой я её лыжной палкой сына сбить хотела, но палка застряла, а утром нашлась под деревом.

А вот эта кучка листьев сейчас мазнёт по фейсу. В волейбол когда-то давно, в школе, так и не научилась, ведь ихний мяч из-за сетки метил именно в моё лицо.

Хух, пронесло.

На другой ветке, сухой, висит бэушный презерватив. Давно висит, с весны. Или зимы. Не помню. Его я не сбивала. И почему они всегда потом в форточку? Чтоб все видели — наконец-то получилось? Ну и что?! С ветками-то не потягаешься — они всегда торчком.

Ого, а вон тот сучок целится прямо в мои шорты! А я ж без трусов, не успела. Если кто увидит снизу, неправильно поймёт.

…Что-то он там больше не спускает верёвку. И меня. Боится. Руками вон как трясся. Сзади в почку давит. Узел. Больно! Висю, нет — повесилась, переломившись в талии, как тот презер… фу… резиновое изделие без талии. За ушами и из-под причёскиного хвоста потекло по спине до верёвок. Выжимаюсь, высыхаю, «по капле ежедневно, пытаясь угадать, с какого края, в какое время суток я к тебе вдруг упаду, пространство рассекая»… Вот псих корректурный! Привязался! Верёвки душат. Дыхать нечем. Развязать!

— Эй, наверху, ты меня повесил! Перекусишь талию — ответишь.

— Самошечча! Шестой этаж! Да я бы — ни за что!

— Шорты широкие, снизу все видно и поддувает.

— Ты о чём? Я б тебе дверь выбил!

«Ха! А я тебе — зубы».

— Ага, новый замок — это триста пятьдесят рэ. И слесарю на лапу двести. А утром на работу. Отпрашиваться?!

— Работа — тьфу! Жизнь дороже.

— Жизнь на улице, в петле? Верёвку зря не намылил — пополам меня рубит.

— Шутки шутишь?!

— Не до шуток: пятьдесят одно кило и фунт лиха держишь!

Тишина. Похрипеть ему, что ли… с рыком:

— Эй, я задыхаюсь! — и кашляю: — Ках-хы… х-хр-р…

Спутались. Она:

— Отпускай, чуть-чуть осталось. Я держу.

Вот! Правой с батманом уже на перегородке. Туська надул хвост и растопырился.

— Ты что, зверёк? И без тебя напугана почти! — Левой к нему в фуэте на балконную этажерку: — Туся, Тусенька… — Узнал, шерсть опустил. Спрыгнула. Высунулась из балкона: — Всё хорошо! Я дома! Кидайте!

Кручу сброшенные хвосты, верёвка сухая, а я взопрела — вся, будто спустилась с шестнадцатого. Концы скрутила, а с талии никак. Закинула на плечо. Так… что бы им подарить? Порысить на полках. Нашла. «Том Сойер», новый, в супере, на лощёной бумаге, высокой печатью, с ярким оформлением. Па-ахнет…

Снова двадцать восьмая дверь. Открытая. Мальчик взял книгу и ушёл рассматривать. Она улыбается. А мент хороший. Рукастый. Не зря мне в потолок ежедневно стучит. Все верёвки от меня отвинтил.

Дубль два.

Снова дома. Ключи тоже.

— Туська, не нюхай — я в душ.

Душ-ш… Что-то он дрож-жит. Нет, это не он. Это мои руки. Письмо Калине не получится. Зато вечерок — с экшеном.

Назавтра купила конфет, разных, и отнесла соседу.

В следующий раз он взял новую верёвку, длинную. Без узлов было удобно. И быстро. Взопрела только под мышками. Туська на балконе встретил приветливо-привычно.

Яблоки на асфальте

На конечной — «Дачной» остановке собралось, посчитала, восемь человек. Со мной больше. Урожайных вёдер, сеток у них сверх посадочных мест. У меня тоже два увесистых пакета. С яблоками. Подкузьмил Пал Иваныч, сосед по даче: разок легонько стряхнул деревце — «зря, что ль, приехала, вот и повезёшь домой». Сначала засыпал объёмистый рюкзак и запряг, но тот перевесил и свалил меня навзничь сидючи.

— Весу, что ль, в тебе вовсе нету?

— Есть. Пятьдесят одно с довеском. Если сильно наемся, то прибавится, наверное, ещё одно кагэ. Но ненадолго.

— Дачу поэтому тебе с такой… ках-хы… талией заводить нельзя — переломисся. Продай. В ста метрах пруд, садик у тебя молодой, здоровый, два куста смородины, тёрну — засыпано. Даже грядка ландышу, на запах да на лекарство. В углу у ворот сирень вон как рассыпалась-разлилась. Бабка моя ломала два раза — любит. Ёмкость для запасу воды вон какая агромадная — только чуть заварить. Весной будут ходить-обсматривать — оторвут с руками.

…А ручонки дрожат. С гудом. Шланги с водой грузные, с тяжеленным потягом. Но когда сжимаешь краешек со всей силы пальцами, направляешь на ветки — радуга светится. Переливчато сверкает через крону всего дерева. Как в Радивилове моей юности: после дождей за речкой Слонивкой, перед самым Бродским лесом, всегда сказочно являлась радуга через весь горизонт, изгибаясь цветным прозрачным коромыслом, как царской короной. Но… далёкая и недосягаемая. А моя, маленькая, — рядом, на глазах. Можно дотронуться свободной рукой, поиграть водно-лазурными лучами, пожмуриться, посмотреть на неё близко, подышать ею…

— Ты что делаешь? Здесь уже хватит вливать! — Это Иваныч. Заглянул проверить мою неопытность. — У тебя пять шлангов. Все краны твои я прикрутил в прошлый раз и полил. Смотри: один кладёшь сюда, под виноград, второй под ту сливу и так пристраиваешь все пять. Постепенно.

Забрёхалась вся! Мокрая. Ты что — играться сюда приехала? Здесь работать надо. Переодеться есть в сухое?

— Есть.

— Вот вольёшь, как я показал, — на две недели хватит. Абрикосов у тебя очень много. Продам ведра три-четыре. Половину тебе выручу. Всё какой рупь на дорогу будет.

«Хм… рупь. Все рубли на дачурку ушли. Зато опередила всех желающих молодых пенсионеров с машинёшками».

…Время — по расписанию, но автобус-э, экспресс с вокзала, за нами не пришёл. Кудесниковые достижения техники менее надёжны чудес природы.

Приехали маршрутки, почему-то две сразу. Все дружно отказались — дорого. Охи женщин и бабулек. Мужчины в сторону — курить и ждать следующего транспорта.

Отошла к тополю, постелила полотенце и села спиной об него. Тихо. Только степнячок щекочет-шепотит на ухо и бесшумно расчёсывает траву, донося горечный запах полыни и чего-то ещё загадочно-свежего, вкусного. Принюхиваюсь… Ух ты!.. Это из пакетов, мои яблоки. Хх-ы-м… вовнутрь всей грудью, ещё… полный приход и головокруж-жение… «Счастлива я — не нуждаюсь в богатстве» — это чьё-то, но сейчас моё. Получу кусок зарплаты, отпускные и сразу отдам долг. Причём с утра. Да-а… ихние деньги водятся только утром.

…Вхожу утром во дворик через плетёный виноградный туннель по живому подорожнику. Стала на середине, как на распутье, на четыре стороны поворачиваюсь, кланяюсь, здоровкаюсь: «Яблони, вишни, грушина, слива, тёрен, абрикосины… Вы теперь мои. И этот кусочек неба над вами тоже мой…» Посмотрела, повертелась ещё, как на муромской дорожце…

Тётя Маша и Иваныч сказали, что вода будет потом. Краны велели сразу открыть, чтоб не прозевать. Открыла. Дальний угол с чёрной смородиной заглушён толстыми, по колено и выше колючками и деревянистой лебедой. С чердака тяпку — наголо и рубать! Эх, р-раз, ещё р-раз!.. Ещё много-много раз!.. Смородину освободила. Дошла до абрикосины, заглядываю в шалашик под ней из густой зелени, а там внутри ёжик сидит. Настоящий. И огрызки яблок возле. Сластёна!

…Летом, в детстве, брат принёс ёжика с порезанной лапкой. Напротив нашего дома через дорогу за железной сеткой находилась продуктовая база в густых, непроглядных зарослях, туда и направлялся зверёк, за ним тянулся красный след. Мы промыли лапку марганцовкой, замазали зелёнкой, забинтовали.