Тайна Урулгана - Кир Булычев

– Вы убили кого-то? – прошептала Вероника.

– Еще нет, – сказала Ниночка с некоторым сожалением. – Но если партия социалистов-революционеров прикажет мне убить тирана ради освобождения народа, я готова пожертвовать собственной жизнью.

– Я полагаю, – Вероника неловко улыбнулась, будто разговаривала с прирученным тигром, – что вы уже пожертвовали, раз живете здесь. Это большая жертва.

– Я не отчаиваюсь, – сказала Ниночка. – Пройдет от силы пять лет, и власть императора рухнет. Россия станет свободной.

– Разумеется, – согласилась покорно Вероника, содрогаясь, что ей приходится делить каюту с убежденной террористкой. К счастью, подумала она, мечтания Нины далеки от реальности. Вероника уже проехала почти всю Россию и убедилась, насколько тверда и всеобъемлюща власть государственной машины и как покорен и послушен ей русский народ.

Девушки замолчали. Керосиновая лампочка стояла на столе между их койками, отбрасывая на стены громадные нелепые тени. «Я даже не успею закричать, – думала Вероника. – У нее, наверное, есть кинжал. А вдруг Ниночка ревнует меня к мистеру Колоколову-младшему?»

Ниночка почувствовала, что англичанка ее боится. Сначала ей стало даже приятно – пускай боится, не будет засматриваться на Костика, А потом Ниночке стало неловко: «Наверное, она думает, что я вытащу нож и начну ее резать. Что бы такое сказать, чтобы успокоить эту иностранную дурочку?»

– Вам приходилось видеть в Лондоне пьесы господина Шоу? – спросила она. И Вероника не сразу поняла, потому что ждала любого иного вопроса. А услышав и осознав, что скрывается за этим вопросом, она с глубоким облегчением поняла, что останется жива. Дикий палач не спрашивает жертву о пьесе Бернарда Шоу.

Разговор покатился по цивилизованному руслу, обжитому и правильному, как голландский канал. Они говорили о последних книгах, причем Вероника выразила сожаление, что не догадалась, какие образованные люди живут в Новопятницке, и потому не захватила с собой новых романов, вызвавших интерес в Лондоне. Потом Вероника стала рассказывать о своей жизни, об одиночестве и разорении, о том, как встретила Дугласа Робертсона, который показался ей настоящим джентльменом, – это было сказано в прошедшем времени.

– Что вас привлекло в нем? – спросила Ниночка.

– Он знал, что я разорена, но не покинул меня.

– Но он имел за то награду? – спросила Ниночка не без умысла.

А Вероника решила, что Ниночке известно о событии на пароходе, и почти гневно ответила:

– Я берегу свою честь. У бедной девушки нет ничего более. Потерять ее для меня было бы трагедией.

– Вы не любите его, – сказала Ниночка с тревогой.

– И никогда не любила.

– И ищете другого? Богаче?

– Об этом я буду думать, когда найду отца, – ответила Вероника. Но этим ответом она Ниночку не утешила. Ведь если отца не найдут…

Ниночка вскоре уснула, успокаивая себя тем, что Костя уходит в тайгу.

Вероника еще долго не спала. Лампа была потушена, в каюте темно, стучит машина, и кажется, что Ниночка неслышно поднимается с ножом в руке. «Господи, зачем ты заставил моего отца потерпеть крушение возле берегов страны, населенной террористками?»

Утром пошли ближе к правому берегу. Искали, где впадает в Лену Власья речка. Там раньше жил рыбак по имени Влас. От него осталась избушка. Оттуда по речке идти к Урулгану, невысокие округлые вершины которого видны в хорошую погоду.

Избушку чуть не пропустили – она скрывалась за дождем. Буксир ткнулся носом в песок у впадения речки в Лену, баржи подтащили к берегу. Кони боялись воды, но потом, когда первый из них, гнедой жеребец, вышел на твердь, он, видно, что-то сказал остальным – те послушно пошли за ним. Матросы вытащили на песок ящики и мешки экспедиции. Скрипели мостки, мелко стучал по палубе дождь, люди переговаривались негромко, словно неловко было пугать тишину. Избушка Власа стояла чуть выше, рядом с ней согнутая ветром лиственница. Комаров было мало – дождь и холод их разогнали.

Колоколов подошел к избушке, отодвинул деревянный брус, которым словно засовом была перекрыта дверь, заглянул внутрь. Там было почти темно – свет падал сквозь два маленьких окошка. Человеческого запаха не осталось. Но пахло мышами. На отполированной столешнице стояла пустая бутыль, в углу висела рваная сеть, из-под лавки торчал носок рваного сапога. На тарелке высохшие окурки. Кто-то, видно, здесь останавливался – рыбаки или промышленники, да не убрали за собой. И соли не оставили. Народ портится, подумал Колоколов, совсем плохой народ стал.

Он попрощался за руку с профессором, сына обнял, похлопал по спине.

– Смотри, – велел он, – ничего не упускай. Профессор человек ученый, может, найдете чего нужное для хозяйства.

– На обратном пути…

– Не брошу вас, не брошу, – сказал Колоколов. – Возьмем вас и камень небесный погрузим.

Ивану Молчуну и Андрюше Нехорошеву тоже руки пожал, приказал трудиться на благо.

В тот же день экспедиция профессора Мюллера отправилась вверх по Власьей речке. Сначала была тропа – там ходили промышленники, но затем тропа стала пропадать, и продвижение вперед замедлилось. Дождь лил занудно и беспрестанно.

Первым ехал Иван Молчун – он знал эти места, сам бывал за Урулганом. Он вел груженную тюками лошадь. Затем трясся в седле кругленький профессор, замыкали Андрюша Нехорошев и Костик Колоколов. Они тоже вели на поводу вьючных лошадей.

Если дорога позволяла, разговаривали. Андрюша все хотел узнать о жизни в университете, об общих знакомых. Но знакомые Андрюши, большей частью молодые люди, профессора не интересовали и были ему неизвестны. К тому же профессору были куда интереснее обнажения, что встречались на пути, камни, что торчали из воды в быстрой мелкой речке, – ему трудно было отвлекаться и даже непонятно, зачем говорить о скучном Петербурге, когда вокруг столько интересного.

Отчаявшись, Андрюша прекратил расспросы. Костя тоже оказался неинтересным собеседником. Он все еще мысленно пребывал рядом с англичанкой и на вопрос Андрюши, что он полагает об исходе балканской войны, ответил, что у мисс Смит удивительная походка – словно летящая. Этого Андрюша не заметил. Ему показалось, что у англичанки слишком большие ноги.

На привал остановились у невысокого обрыва, может, раньше, чем хотел того Иван Молчун, но профессор Мюллер пополз по обрыву словно муха, забыл обо всем, так что все равно ждать. Андрюша с Иваном соорудили костер, а Костя пошел к скале смотреть на обнажения. Интереса в них не было, но отец велел от профессора не отходить, и Костя не без основания полагал, что Иван поставлен доносить о Косте. Отец всегда так: одному велит следить за кем-то, а второму следить за первым.