Апостол Павел - Мария-Франсуаза Басле

«Деяния» упоминают и о других чудесах Павла, которые больше сходны не с чудесами Христа, а скорее, с магической практикой, распространенной во всем греко-римском мире. К таким чудесам можно причислить волшебство с дверью [378]: дверь открылась сама, что позволило апостолу выйти из Филиппской тюрьмы, несмотря на оковы и засовы. Чудо обыкновенное, но данное по этому поводу типично христианское толкование необычно. Древние думали, что дверь открылась и оковы спали благодаря повторению тайных заклинаний; или что Павел и Сила совершили это чудо с помощью молитвы, попросту всенародно воспевая славу Господу. Все их сокамерники воспользовались этим чудом, оно было коллективным переживанием: первые христиане настаивали на этом утверждении. Но чудо с воротами было истолковано в символическом смысле, как чудо открывшейся христианской свободы, так как оба апостола использовали свое освобождение во славу Бога: чтобы читать проповеди и покрестить тюремного надсмотрщика, прежде чем по собственной воле вернуться в тюрьму. Таким образом, необыкновенное событие, которое автор приводит из дневниковых записей миссии, приобретает весьма демонстративный характер.

Еще более удивительным кажется чудо со змеей в Мелите (Деян., 28:3–6). Оно не только перекликается с Евангелиями, но скорее напоминает божий суд, который выглядел, как чудо: «лжепророк» на месте Павла умер бы от укуса змеи, но с Павлом не случилось никакой беды, что иноплеменники, присутствовавшие при этом, рассмотрели как божий суд. Возможно, этот эпизод имеет символическую ценность для некоторых обращенных, так как змея символизирует абсолютное зло, особенно в Камране и Евангелиях[379].

Известно, насколько легко, даже в христианской среде, получить неправильное представление о чудесах. Явления божественные быстро затмеваются магическими действами. Павел и автор «Деяний» хорошо сознавали это.

Сила чудотворений Павла осталась в памяти народов Азии. Во втором веке портрет апостола-волшебника обрел завершенность: в «Деяниях» встречаются бесконечно повторяющиеся апокрифы[380] Павла: открывающиеся тюрьмы, изгнания бесов, сеансы возложения рук — все, что было принято считать действиями чародея [381]. Ему приписывали в то время пагубные силы (так считали греки), например, безбрачие молодой Феклы объяснялось его чародейством [382]. Чудеса Павла носили иногда карательный характер, весьма отдаленный от духа «Деяний»: так, Павел поразил параличом женщину, которая нечистой пришла к Святому Причастию [383]. Эта мрачная легенда, хотя и волновала народные чувства, была все же опасна: она не только не служила восхвалению Бога, но еще и вызывала враждебность к властям, провоцируя обвинения в развращенности, продажности, безнравственности и мошенничестве [384].

Были и еще искажения образа, преувеличивавшие его могущество, из-за чего поклонники Павла-чудотворца, бывшего всего лишь инструментом в руках Бога, принимали его за самого Бога, явленного им. Правда, это случалось только в малоэллинизированных областях: сперва в Листре, у ликаонийцев, в его первую миссию, затем в Мелите, во время путешествия в Рим [385].

Павел хорошо сознавал риск и двусмысленность, которые заключает в себе всякое чудотворение и харизматическое явление [386]. Он оправдывал себя тем, что его поведение очевидно отличало его от волшебника: он не пытался ни льстить, ни соблазнять; он не имел корысти; он не выказывал ни малейшего желания возвыситься, что для мага было главным устремлением — быть обожествленным; он не использовал других для своей собственной славы [387]; он всегда говорил ясно, не обращаясь к недоступному для понимания языку магов, бывшему в употреблении [388]. Наконец, его речь-завещание в Мелите обращает внимание на то, что он жил и действовал всегда на глазах у людей, как и подобает греческому гражданину, тогда как маг, вращаясь обычно в закрытых кругах, предпочитает оставаться таинственным субъектом, не способным жить в обществе. Цель же чудес Павла — не в выгоде апостола, она — в единении общества и его преобразовании [389].

Автор «Деяний» тоже идет в этом направлении. С самого начала он изображает апостола рядом с волхвом, предваряя проповедь Павла эпизодом на Кипре, где он противостоит магу Елиме (Деян., 13:8-10), аналогично тому, как проповедь Петра в Самарии предваряется его столкновением с магом Симоном (Деян., 8:9, 20). Симон, знаменитый волхв, который крестился, чтобы получить дары апостолов, за что хотел заплатить им, явился впоследствии в христианском предании, как контрапостол[390].

В повествовании о чудесах Павла, которое дает книга «Деяний», даже мельчайшие детали способствуют тому, чтобы утвердить апостольский образ Павла и отвергнуть образ чародея. Павел не стремился ни сохранять, ни продавать свои секреты: чудо совершалось мгновенно (кроме случая с воскресением юноши в Троаде); не было слишком длинных приготовлений и таинственных «махинаций», которыми известны чародеи. Маг — это специалист по махинациям, апостол — владелец божьего дара. Вся разница заключается в молитве: маг с помощью заклинаний стремится внушить Богу свою человеческую волю, тогда как молитва апостола имеет целью соотнести собственную волю с божьим замыслом.

Таким образом, «Деяния» ие превозносят чудеса Павла, в то время как восхваление языческой мудрости заключается в том, чтобы их именно возвышать [391]. «Деяния» набрасывают эскиз Павла-чудотворца, чтобы показать грекам человека, которого избрал Бог, доверив ему выполнение миссии, но при этом «Деяния» не имеют целью создать яркий портрет «человека-бога», theios апеr, которых любили в ту эпоху. Автор, напротив, хотел показать человека, принадлежащего Богу.

Многие апостолы того поколения, к которому принадлежал Павел, были боговдохновенными. Но Павел отличался от других, и его «евангелие» (то есть его весть) отличалось от евангелия других апостолов: он не рассказывает об Иисусе, как рассказывают о нем Предания, близко передавая его слова и жесты, но он проповедует Христа распятого, того, которого ему открыл Бог в личном откровении [392]. С самого начала этот «апостол откровения» предстает, как самостоятельная и независимая фигура в кругу первых христиан.

Глава 5 НЕПРОСТОЕ ВОВЛЕЧЕНИЕ

Откровение, полученное на пути в Дамаск, не побудило Савла к немедленной деятельности. Ему, несомненно, нужно было время для размышлений и исследований, о которых «Деяния» умалчивают[393]. Он уходит в Аравию, Заиорданскую область, контролируемую набатейскими арабами, область между Амманом и Петрой. Впрочем, не исключено, что он остался поблизости от Дамаска[394].

Это означало, что наступил период трудностей, ожидания, который по иудейской традиции изображался как путь опыта и лишений и школы божьего слова… Общины первого столетия создали идеальную модель Израиля в пустыне в ответ на заблуждения Иерусалима на земле[395]. Любой спиритуалист той эпохи мог заставить Савла осмыслить свое приключение по дороге в Дамаск метафорически, как духовный путь, где и пустыня имела бы свое значение: Павел, по любопытному выражению «Деяний», по дороге в Дамаск был «на ходу»[396] — полученное им образование позволило ему оценить призвание к путешествиям. Образ «дороги», как руководство и стиль жизни, пришел в иудаизм и ессеинизм из платоновских школ. Этот образ очень созвучен с мыслями, ведущими к идее «превращения», которое надо понимать, как самовразумление и возвращение к Богу: преображаясь, Савл ступил на дорогу, которая возвращает к Богу, и он не мог это сделать никак иначе, как только став на указанный Богом путь, «путь жизни» [397].

Само название «Дамаск» наводит на всякого рода размышления и образы в духе иудея в поисках. Со времен Пророков Дамаск был одновременно и местом изгнания и убежищем. В образном мире Ветхого Завета сирийский оазис являлся центром распутства и идолопоклонства, полюсом, противоположным Иерусалиму — святому городу — и что самое главное, полю миссионерской деятельности. Но в первом столетии это представление изменилось: для некоторых маргинальных сект Дамаск стал страной Нового Завета, открытым приютом для новообращенных из Израиля, местом, куда пришел Искатель Закона[398].

Савл три года оставался в пустыне, точно так же как Иосиф Флавий и приблизительно в ту же эпоху. Это было время учения подле наставника, время ессейского ученичества[399]. Пустыня была вполне подходящим местом для ищущих умов! Ессеи, рассеянные вокруг Мертвого моря, очевидно, расселялись в Голане и до Дамаска; они основывали общества чистоты, общества серьезных интеллектуальных собраний, владеющих обширными библиотеками [400]. Отшельники жили аскетично, и наиболее известным из них был Иоанн Креститель; Иосиф Флавий упоминает еще Баннуса, за которым он следовал некоторое время. На тот момент Иоанн уже десять лет как умер, но группы баптистов всегда существовали в долине Иордана и Заиордании[401]. Некоторые осуществляли крещение повседневного покаяния; их учения были сходны с учениями фарисеев, и они также верили в Воскресение.