А вот и Полетта - Барбара Константин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для начала он отвез их на ферму. Когда они приехали, дождь лил как из ведра. Но их завивка не пострадала, потому что Марселина и Ги ждали их снаружи с зонтами, чтобы проводить в дом. Едва устроившись у печки, Гортензия задремала. Все эти перемены в их размеренной жизни, накопившаяся усталость и переживания совершенно ее измотали. Она начала клевать носом еще за чашкой кофе. Симона пожала плечами, сказав, что не стоит обращать внимание, такое с ней часто бывает, но быстро проходит. И действительно, спустя четверть часа она проснулась, подскочив. Оглядевшись вокруг, улыбаясь и кивая в знак одобрения, она наклонилась к Симоне и шепотом – но достаточно громким, чтобы все могли слышать, – заметила, что эти молодые люди очень симпатичные и на удивление вежливые, она не может этого не отметить. Симона возвела глаза к небу и раздраженно посоветовала ей не говорить глупости. А Гортензия проворчала, что было бы просто замечательно, если бы в один прекрасный день Симона признала, что тоже бывает неправа. Черт побери, Симона! Среди сегодняшних молодых попадаются вполне приличные, неужели так трудно это понять!
Прошло, наверное, лет двадцать с тех пор, как они приезжали на ферму в гости к родителям Фердинанда, и теперь не узнавали обстановку.
Обойдя дом, они выбрали две маленькие смежные комнаты на первом этаже: так было удобнее Гортензии, которая больше не могла подниматься по лестницам, слишком уж болели колени, в иные дни она даже со своего кресла-каталки не могла подняться. В одной из комнат они устроят спальню, в другой – маленькую гостиную, где смогут оставаться одни, если что. Фердинанд, Ги и Марселина рассудили, что они правы. Разумная предосторожность.
Теперь следовало заняться переездом. Сестры отправились вперед с Фердинандом собрать сумки и коробки. Ги подсоединил к трактору прицеп, а Марселина уселась рядом на крыло. Ей было и непривычно, и неудобно. От рокота мотора, знобкого холода металлического сиденья, жесткой тряски и запаха дизельного топлива ее очень быстро замутило. За всю поездку они не обменялись ни единым словом. Оба были сосредоточены: она – на том, чтобы сдержать тошноту, он – смакуя каждое ощущение, которое так или иначе будило в нем яркое воспоминание.
Выбор был непростым, а Гортензия с Симоной слишком возбуждены воцарившимся переполохом. Им еще никогда не приходилось переезжать. По крайней мере, за последние семьдесят лет. Фердинанд предложил им проделать все в несколько заходов, но они нисколько не успокоились, скорее наоборот. Пошушукавшись в уголке, они признались, что очень боятся, как бы племянник не вернулся в их отсутствие и не сжег все их вещи. В очередной раз Фердинанд попытался объяснить, что никто не имеет права заходить к ним без разрешения, что этому легко помешать, но они его даже не слушали. Остается выбрать самое необходимое, вот и все. У них еще несколько часов, и они готовы шагнуть в новую жизнь, ничего не взяв с собой! И послушайте, они достаточно взрослые, чтобы суметь рассортировать вещи! Они заберут только самый минимум, он даже удивится.
Определение «минимум» не вполне соответствовало тому, что они в конце концов решили увезти с собой. За столько прошедших лет – да еще умноженных на два – неизбежно получилось много. Фердинанд, Ги и Марселина едва удержались от смеха. Тут хватило бы на четыре доверху набитых прицепа! Прежде всего они загрузили то, что предназначалось для спальни и гостиной, а когда вернулись за второй порцией, сестры передумали и решили забрать всего несколько безделушек, сундук с электрооборудованием и кресло-каталку. Когда его загрузили, Гортензия, в плаще и резиновых сапогах, настояла, чтобы ей помогли забраться на прицеп, несмотря на вопли и протесты Симоны. Она желала совершить путешествие наверху, сидя в своем кресле, обозревая проплывающий пейзаж и любуясь открывающимся видом, как делала это в детстве с родительской двуколки. Симона рассердилась. Но та ответила, что вовсе ее не боится! И сделает как хочет. И точка!
Только объединенными усилиями всех троих им удалось ее взгромоздить. А Симона заткнула уши и пробормотала: Ну вот, опять ее понесло, когда та запела во все горло: Aпm sйguй aine ze rкne, aпm sйguй aine ze rкne, ouate e biou tifoul fi lйne, aпm rapi e gaine…[6] – дань верности фильму, который она ни под каким видом не пропускала, когда его показывали по телевизору на Рождество. Она так до конца и не разобралась ни в сюжете, ни в той тарабарщине, которую они пели, но ей очень нравилось, что люди начинали петь и танцевать под дождем с довольным видом. Ей это казалось просто замечательным. В настоящей жизни так никто никогда не делает. Кроме детей. Да и то когда родителей рядом нет… Ги завел трактор.
И Гортензия закричала: В машину, Симона! Поехали на новое место!
Всю оставшуюся часть пути они не сказали ни слова. Обе были слишком сосредоточенны: Симона, в полной безопасности в машине Фердинанда, старалась не плакать, думая обо всем, что оставляла позади, а Гортензия на прицепе, под дождем и ветром, смаковала свое маленькое путешествие в прошлое, на девяносто лет назад, как если бы это было вчера и ей пять лет.
38
Сон о воде
Людо встает, на цыпочках подходит, склоняется над Малышом Лю, лежащим в своей кроватке, и шепчет:
– Почему ты плачешь?
– Я хочу к маме.
– Она работает.
– Все равно хочу к маме.
– Сначала скажи, почему ты плачешь.
– Я описался.
– И ты хочешь к маме, только чтоб ей об этом сказать?
– У меня пижама вся мокрая.
– В ящике есть другие. Вот, надень эту.
– И простыни тоже, они все мокрые.
– Писать еще хочешь?
– Нет. А скажи, Людо, «писать» – это грубое слово?
– Ну… да.
– Ага.
Малыш Лю в восторге.
– Ты правда уверен, что больше не хочешь?
– Я все сделал в кровати.
– Ладно, тогда можешь поспать со мной.
Они укладываются рядом. Малыш Лю доволен.
В темноте он улыбается в потолок.
– Эй, Людо, а знаешь, почему я не смог удержаться?
– Нет.
– Потому что мне снилось, что я в море, и вода была такая теплая, и мне даже не нужен был надувной круг, потому что я умел плавать – так, что голова под водой, а глаза все нормально видели, у меня получалось плавать как большие рыбы, и я играл с ними, они были такие здоровские, как будто мы всю жизнь дружили, а потом, уж не знаю почему, наверное, слишком много воды выпил, я пописал в воду.
– Понимаю. У меня так в бассейне бывает.
После недолгого молчания.
– Людо?
– Ммммм…
– Ты спишь?
– Ммммпочти.
– А знаешь, там, в этом сне, была еще бабушка Габи. Она плавала со мной, и мы вместе играли с большими рыбами.
– Ну да?
– Ага.
– Она с тобой разговаривала?
– Немного.
– И что она сказала?
– Да я уже не помню…
– А ты постарайся вспомнить!
– Это же во сне было… Я стараюсь, но у меня не получается…
Людо внезапно поворачивается, зарывается лицом в простыни, бормочет…
– Вот отстой.
И сердце раскалывается на мелкие кусочки.
39
Усталое сердце Гортензии
С момента приезда на ферму Гортензия не вставала с постели. Начавшись с насморка, простуда переместилась ниже, в грудь, и ей стало трудно дышать. Жерар заезжал накануне и сказал, что если в ближайшие сорок восемь часов не будет улучшения, придется ее госпитализировать. А пока что прописал ей лечение, то есть уколы, утром и вечером. Придется им вызывать медсестру или же взять это на себя, вообще-то, ничего сложного. Перед тем как уехать, он решил высказаться напрямик: даже если ей станет лучше, не надо строить иллюзий, это ненадолго. У Гортензии изношенное сердце.
Новый дом и навалившиеся заботы совершенно выбили Симону из колеи и вогнали в состояние, близкое к истерике. Утром Ги сказал, что может сделать первый укол. Она долго объясняла, что с большими шансами его пошлют куда подальше. Гортензия – существо крайне нежное и к тому же терпеть не может уколы. И действительно, все прошло не очень хорошо. Вначале она принялась плакать, потом торговаться, очень быстро перешла к оскорблениям, а когда он в конце концов приблизился к ней со шприцем, попыталась его стукнуть. Он воткнул иглу куда попало, как уж получилось, и она позвала на помощь Симону, умоляя не оставлять ее наедине с этим монстром, который попытался подло убить ее! Через несколько минут кровоподтек от укола растекся на всю ногу. Симона впала в неистовство и обозвала Ги психопатом.
Разозлившись, он решил предоставить остальным разбираться с этой парочкой, а сам занялся составлением подробного расписания. Время, лекарство, которое нужно дать Гортензии, измерение температуры – для всего была отдельная колонка и клеточка на прилежно разграфленном листке бумаги… Он даже название придумал и написал наверху: Органистар – не очень-то красиво, но такова была его маленькая месть, и она его немало позабавила. В это время Фердинанд готовил кофе и чай для завтрака, мучаясь вопросом, не было ли немереной глупостью притащить сюда этих двух старушек. Ответственность огромная, а он был совсем не готов к таким серьезным проблемам со здоровьем. Он уже локти себе кусал.
