Улей (СИ) - Тодорова Елена

Ева раздраженно и нетерпеливо фыркает.

— Вы шарлатан, доктор. Или сами больны… Как знать? Я выпишу вам диету. Диету от таких, как я.

Раскидывая руки, издевательски смеется.

— Езжайте в отпуск. Отдохните, — прикладывая палец к губам, размышляет. — Рим! Вам понравится Рим. Музей Ватикана, Пантеон, фонтан Треви… Это место создано для вас!

Привыкший к ее экспрессивному поведению, Антон Эдуардович кивает и продолжает задавать интересующие его вопросы.

— Как дела с родителями, Ева?

— Без изменений, — отмахивается от него девушка. Пытаясь отвлечь и запутать его, загорается каким-то немыслимым сумбуром. — А вы слышали, что Китай научился управлять погодой? Это же… ВАУ! Невероятно просто! Управлять погодой! Создавать дождевые тучи…

— Да, это здорово, — рассеянно кивает Гольдман. — Ты все еще чувствуешь давление со стороны родителей?

— Всегда. И на веки вечные, — с фальшивым легкомыслием заявляет девушка. — Покойся с миром, Ева Исаева!

Гольдман мнет губы, наблюдая за ней.

— На прошлой неделе я говорил с Ольгой Владимировной. Она утверждала, что у вас в семье полное взаимопонимание.

Ева взрывается безумным хохотом. Смеется и, словно в танце, раскачивается по комнате.

— Она бессовестно врет, — застывает неподвижно лишь на время этой рубящей короткой фразы. А потом начинает ходить из стороны в сторону, моментами рассеянно натыкаясь на мебель. — У нас никогда не было взаимопонимания. Слышите? Никогда. Маме нравится идеальная картинка мира. И если человек не вписывается в ее совершенный коллажик, она безжалостно обрежет все острые углы и запихнет его в нужное окошечко, — рассказывает так легко, словно небылицу какую-то. Останавливается, чтобы выдать очередную отвлекающую чушь. — А вы слышали, что поданные Хаммурапи отрезали своим детям языки, если те смели сказать им: «Ты — не мой отец» или «Ты — не моя мать»?

Антон Эдуардович кивает, хотя он не слышал ни о «Хаммурапи», ни об «отрезанных языках», и вообще имеет сомнения в том, что Исаева не придумала это собственнолично.

— Что такое счастье, Ева? — задает ей прямой и простой по своему смыслу вопрос.

— Состояние полного, высшего удовлетворения.

— А без справочника? Своими словами. Что для тебя счастье?

Ева равнодушно пожимает плечами.

— Возможно, новые туфли… Пицца на ужин… Ночевка у Дашки…

— Продолжай, — просит Антон Эдуардович, делая заметки.

— Я не знаю. Не знаю, что еще можно перечислить…

— Почему, Ева? Ты бываешь счастливой? По-настоящему счастливой. Когда доволен не твой желудок и не твое тщеславие… Когда тебе не просто весело, — широко улыбается, стараясь собрать все внимание девушки на себе. — Ощущение, когда все твое существо наполняет такая сильная эйфория, что хочется петь и танцевать, кричать от восторга?

Исаева отвечает психотерапевту настороженным взглядом, словно ей наперед становится стыдно за свой будущий ответ.

— Нет. У меня такого не бывает.

Гольдман склоняет голову над папкой и шкрябает в ней шариковой ручкой.

— Антон Эдуардович, а вы слышали такую информацию, что воображаемые друзья способствуют счастливому состоянию ребенка наравне с реальными приятелями?

Доктор коротко кивает.

— В детстве было похожее состояние, как я сейчас описал?

— Я не знаю, — злится Ева на его настойчивость. — Я радуюсь, понимаете? — неестественно улыбается и указывает пальцем на эту улыбку. — Часто радуюсь. Но вот прям так, как вы рассказываете, я не чувствую.

Гольдман окидывает девушку рассеянным взглядом и снова делает запись.

— Когда в последний раз ты спала спокойно всю ночь, без кошмаров?

— Не помню. Может, пару недель назад… Может, больше, — вздыхая, Ева подходит совсем близко к его столу и нависает над столешницей. — А вы знали, что в племени могикан человек мог быть либо охотником, либо земледельцем, либо собирателем. Все! Никаких, черт возьми, менеджеров среднего звена, на случай, если ты серая посредственность! Либо стань смелым, и пойди, убей палкой мамонта! Либо, словно проклятый, паши землю.

— Мамонты жили на тысячи лет раньше… — машинально поправляет ее Антон Эдуардович.

— Я знаю, доктор. Просто мне нравится представлять эту огроменную тушу рядом с человеком.

Гольдман невольно улыбается.

— Что насчет того, чтобы к следующей встрече быть смелой, Ева? Пойти, и завалить мамонта голыми руками? Проще говоря, завести друга.

Исаева наклоняется вперед и раздраженно щурится.

— А я уже говорила вам, Антон Эдуардович, с каким матерным словом рифмуется ваше имя?

14

— Ева! — восклицает Никита Круглов. — Очень рад тебя видеть!

Выражает такой эмоциональный восторг, словно и правда не подозревал, что Ева будет сопровождать родителей на этом пафосном мероприятии по случаю дня рождения отцовского бизнес-партнера. Ей хочется закатить глаза и выплеснуть на Никитоса немалую дозу своего сарказма. Но она мысленно отдергивает себя и широко улыбается.

— Какая встреча! — подыгрывает ему.

— Сколько мы не виделись? Год? Полтора?

Павел Алексеевич бегло оценивает встречу дочери с сыном старого друга и довольно смеется. У Евы сводит скулы от фальши и лицемерия, которыми пропитан этот пластмассовый звук.

— Непозволительно долго в ваши годы, — на правах главного встревает отец и важно похлопывает Никитоса по плечу. — И с вашими возможностями. Я сколько раз предлагал Еве: проведай Никиту в Кембридже, но, увы… Никита, я рад, что твоя учеба благополучно завершилась. Теперь уж точно часто станете видеться. Может, ты повлияешь на сознательность Евы?

Смотрит на дочь с условной приязнью и любовью, а ей блевать хочется от одного слова «Кембридж». Помешанный на всемирном превосходстве, отец упоминает сына своих друзей и то, как много он достиг в свои годы, едва ли не ежедневно. Ева научилась отключаться от полосы этих новостей, но мозг успешно реагирует на раздражитель «Кембридж», выхватывая его из обильного потока укоризненных фраз.

— Пора задуматься о том, чтобы в дальнейшем объединить ресурсы наших семей.

— И я о том же! — с энтузиазмом подхватывает Виталий Иванович, отец Никиты.

«Я лучше сдохну!»

Никите нравится слушать хвалебные речи Исаева. Он напыщенно улыбается, и при этом умудряется непристойно изучать Еву.

— Ты стала еще красивей, — благосклонно заключает Никитос, нисколько не смущаясь присутствием своих и ее родителей.

Девушка сухо кивает в знак благодарности и улыбается.

— Ты тоже, — лицемерит она.

Ощущая сумасшедший стук пульса в висках, старается дышать размеренно и глубоко.

— Детка, а что с рукой? — всполошившись, спрашивает мать Никиты, и все, как по команде, врезаются взглядами в прикрытый белой шалью гипс.

— Неудачно упала на тренировках.

— А что, можно упасть удачно? — смеется Никитос.

— Представь себе, — холодно отрезает Ева. Сглатывает, и добавляет менее резко. — Если правильно сгруппироваться, то возможно избежать многих травм.

— Ты все еще занимаешься каратэ? — хлопая наращенными ресницами, искренне недоумевает Ирина Петровна и тут же переключается на Исаева. — Павел, ты, помнится, был яро против этого…

Отец отпивает из своего бокала красное вино и, выказывая недовольство, привычно мнет полные губы.

— Не то, чтобы яро… В таком случае, Ева бы и одного дня там не была. Но да… Эта затея никогда мне не нравилась, — скользит по лицу дочери небрежным взглядом, и она моментально ощущает неприятный холодок внутри себя. — К счастью, после травмы она сама осознала, что каратэ — не лучшее хобби для девушки.

— Мы хотим, чтобы Ева выросла сильной личностью, — вмешивается Ольга Владимировна, мягко прижимая теплую ладонь к локтевому изгибу дочери. — Поэтому даем ей свободу выбора. Она набивает шишки, но решения принимает самостоятельно.

Девушка поворачивает лицо и отвечает на участливость матери вымученной улыбкой.