Под соусом - Ханна Маккоуч

Наконец, выложив пюре в кастрюлю, я выравниваю его пластмассовой лопаточкой, крошу сверху сливочное масло и снова сбрызгиваю горячим молоком, чтобы на поверхности не образовалась пленка.

С поступлением первых заказов Джейк принимается расхаживать по кухне с таким видом, точно у него яйца внезапно перестали помещаться между ног. Совсем обнаглел наш практикант: сунет палец здесь, понюхает там, раскритикует рабочие места — как будто он эксперт, а не сопливый недоумок, решивший пару месяцев покрутиться на кухне перед поступлением в бизнес-школу. Джейк берет мою кастрюлю с картошкой, снимает с нее пергаментную бумагу и, прежде чем я успеваю открыть рот, тычет пальцем в безупречно гладкую поверхность. На манер дегустатора вин он пробует пюре на язык, причмокивает, возводит очи к небу и, выдержав паузу, выносит вердикт:

— Мало соли.

Да будет известно, что я (как почти все повара) фанатичка соли. Большинство людей, не связанных с кулинарией, приходят в ужас, увидев, сколько соли я кладу в блюда, но попробовав их, все без исключения соглашаются, что вкус божественный. Приправы — единственное, в чем я чувствую себя уверенно. Никто не докажет мне, что я в них не разбираюсь.

— Нет. — Я отбираю у Джейка кастрюлю и разглаживаю пюре.

— Что значит нет? — вопрошает он, глядя на меня, как на неразумное дитятко, которое отказывается вытирать попку.

— Нет — значит, соли достаточно.

— Послушай, я не сказал бы, что соли мало, если бы не был уверен, что ее действительно мало.

— Можешь быть уверен в чем угодно, это твое право, Джейк, но сегодня картошкой занимаюсь я и солить ее буду по своему усмотрению.

Ноэль наблюдает за этой сценой, прищурившись и сдвинув брови. Не говоря ни слова, он топает к солонке, лезет в нее своими толстыми пальцами, набирает гигантского размера щепоть, снимает крышку с моей кастрюли и, не пробуя пюре, швыряет туда соль. Что на языке Ноэля означает: «Изволь подчиняться практиканту, потому что на моей кухне ты, Лейла Митчнер, со своими взглядами ничего не решаешь». Яснее дать понять, что я здесь никто, ничто и звать никак, невозможно.

Я стою, как будто пыльным мешком огретая. Ответить нечем. Меня одновременно унизили, пристыдили и взбесили. Да так грубо. Можно сказать, изнасиловали. И ни черта тут не поделаешь. Будь я мужиком, двинула бы Ноэлю в рожу как следует. Но вместо этого я стою и молчу, разинув рот и выпучив глаза. Голова, кажется, сейчас лопнет; очень надеюсь, что у меня, как в тот раз, не пойдет кровь из носа. Не пора ли делать отсюда ноги?

Автоответчик голосом Фрэнка поет «Я верю в чудеса». Фрэнк звонит по два раза на дню, просто узнать, как у меня дела. Он приглашает меня к себе на обед, и, несмотря на его недавний монолог об осмотрительности, я уверена, что в итоге мы окажемся в постели. «Где женская загадочность?» — сказала бы Джулия. Но я не из тех, кто останавливается на поцелуях (да и она тоже, если уж на то пошло).

На верхний этаж, где живет Фрэнк, меня везет громыхающий грузовой лифт. Я принесла два гиацинта — один уже расцвел и благоухает, другой скоро распустится. Я придаю этим цветам символическое значение.

Поспешно взяв у меня цветы, Фрэнк кладет их на пол, притягивает меня к себе и целует, целует истово, ненасытно, будто после долгих лет разлуки.

Хорошо бы он никогда не переставал целовать меня вот так. Чем дольше это продолжается, тем яснее мне вспоминается мой первый опыт французского поцелуя. Это было с Дэвидом Эдельштейном, на галерке темного театра, где мы не смотрели «Серебряную стрелу».

Когда мы отрываемся друг от друга, я замечаю, что в комнате есть еще кто-то.

— Лейла, это Пепе, — говорит Фрэнк, обнимая меня за плечи.

Перед Пепе, на кухонном столике, раскрытый чемоданчик с травкой всех сортов.

— Тайская, чистая, обычная? — предлагает он.

— Нам надо было закончить одно дельце, — объясняет Фрэнк.

Пепе смотрит на нас и с улыбкой качает головой.

— Мы два дня не виделись, — оправдывается Фрэнк.

Пепе, кажется, понимает.

— Выкурите одну, пока я не ушел? — спрашивает он.

Фрэнк смотрит на меня.

— Спасибо. — Я рада, что найдется, чем успокоить нервы.

Фрэнк приготовил салат и спагетти с мясным соусом — под столом лежит хозяйственная сумка, набитая пустыми банками из-под рагу. Я принесла две бутылки хорошего калифорнийского каберне «Совиньон». Сегодня воскресенье, магазины закроются рано, а мне вовсе не хочется остаться без выпивки.

Пепе сворачивает большой косяк, а я под «Напрасное ожидание» в мягком исполнении Боба Марли прогуливаюсь по просторному жилищу, устроенному на чердаке. Не могу удержаться от вопроса:

— Где ты находишь деньги на такое жилье?

Фрэнк на другом конце комнаты, где у него оборудована кухонька, помешивает соус.

— Да оно мне дешево обходится, — кричит он. — Считай, почти даром.

— Почти даром — это сколько? — уточняю я в рамках своего частного исследования: мне всегда интересно, как другие умудряются выживать в Нью-Йорке.

— В пределах разумного, — отвечает он, закрывая дискуссию.

На стенах несколько картин маслом, изображающих Фрэнка. На каждой из них какая-нибудь черта его лица преувеличена: на одной нос изогнут уродливым крючком, на другой мочки ушей свисают до самых плеч. Забавные и грустные картинки. Есть тут и скрипка из топора, и что-то вроде маслобойки из колючей проволоки. Я потрясена.

— Это все твои?!

— Нравится? — смущается он.

— По-моему, здорово. Особенно автопортреты.

Боже, как я завидую Фрэнку: он может выразить себя в искусстве, а у меня нет никакой отдушины. Начиная карьеру на кухне, я думала, что выбрала творческую область, но оказалось, что профессиональная кулинария скорее похожа на скучный заводской конвейер. Я мысленно клянусь начать брать уроки бас-гитары. Образование лишним не бывает.

Мы с Пепе и Фрэнком, окружив большой разделочный стол, курим косяк размером с сигару.

— Ну, я побежал. — Пепе берет пальто и испаряется, спасая тем самым меня от ступора: мы успели выкурить только одну восьмую его «сигары».

«Начинай, крошка, начинай», — тянет Боб Марли… Обеденного стола нет, мы устраиваемся прямо на огромном алом восточном ковре: миски спагетти на коленях и деревянная салатница между нами. Я немедленно опустошаю бокал, чтобы успокоиться, но со спагетти не тороплюсь, смакуя сладкий томатный соус. Если питаешься исключительно ресторанными блюдами высокой кухни, баночный соус к спагетти может показаться деликатесом.

Только я положила в рот очередной кусочек, как Фрэнк наклоняется над салатницей и терпеливо ждет. Его лицо — прямо перед моим. Он дает мне прожевать, и целует в шею, мое слабое место. Когда он переходит от щеки к губам, у меня по спине бегут мурашки. У Фрэнка легкие и ласковые руки, они дотрагиваются до меня нежно и бережно, как будто боятся сделать больно.

События развиваются стремительно. Фрэнк угодил коленом в салатницу, мне в бок впилась вилка, но мы уже не можем остановиться. Сама не заметив как, я остаюсь в лифчике (обычно не ношу, купила специально для этого случая) и джинсах.

Фрэнк берет меня на руки, несет, как в кино, в дальний конец комнаты, ногой откатывает полупрозрачную ширму на колесиках. За ней кровать королевских размеров, в каждом углу по деревянному столбику в готическом стиле. Совсем не похоже на невинную, залитую солнцем белую постель из моих девичьих фантазий. Простыни и пуховое одеяло — серые, как у всех мужчин, а столбики наводят на воспоминания о сценах из «Дракулы» или «Грозового перевала».

Фрэнк опускает меня на кровать и стягивает свою футболку, обнажая бледную, гладкую грудь. Растрепанные волосы разметались по плечам. Он выглядит почти как Клаус Кински — бледный, но сексуальный, ранимый, но нежный.

Расстегнув молнию на моих джинсах, Фрэнк медленно стаскивает их за штанины, потом снимает свои брюки (белья под ними нет) и накрывает меня собой, легкими поцелуями касаясь моего лица.

Этого момента я ждала, но почему-то оказалась к нему не готова. В голову лезут мысли, от которых я каменею: что, если ему не нравится, как я целуюсь? Или мое тело? Что, если я ему вообще омерзительна? Эй, кто-нибудь, на помощь! Требуется срочная лоботомия!

Стащив с меня и трусики, Фрэнк никак не реагирует на узкую темную полоску волос — результат эпиляции воском в бразильском салоне. Может, он считает подобные изыски идиотскими? Или я не первая клиентка «Сестер Джей», которую он имеет честь осматривать?

Что за паранойя. Вообрази облака в голубом небе, горы, солнце, море. Думай о чем-нибудь приятном, ободряющем. Он явно от тебя без ума, ты влюблена в него по уши. Пусть ты знакома с ним всего неделю, что с того?

Мужское лицо пониже твоего пупка всегда обескураживает. Ну почему я не могу просто расслабиться и получить удовольствие?