Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Я попытался убедить резидента из интенсивной терапии взять пациентку, но, взглянув на нее, он сказал: «Ты что, всерьез?». СПИХ не удался. Обреченно, стараясь не попасться на глаза итальянскому семейству, я брел по коридору. Толстяк поделился со мной ценным ЗАКОНОМ НОМЕР ВОСЕМЬ: «ОНИ ВСЕГДА МОГУТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ СИЛЬНЕЕ». Я закончил всю работу и, шатаясь, позвонил Потсу, чтобы оставить своих пациентов на него. Я спросил, как у него дела.

— Плохо. Ина в воинственном настроении, ворует туфли и мочится в них. Не стоило давать ей валиум. Я думал, она станет менее злобной. Работало у Ранта, так что я решил, почему бы и нет. Она стала еще хуже![67]

Бредя с Толстяком к лифту, я сказал:

— Ты знаешь, кажется эти гомеры хотят меня уничтожить.

— Конечно, хотят. Они хотят уничтожить любого.

— Но почему? Я никогда не делал им ничего плохого и, вот, они пытаются уничтожить меня!

— Именно. Это и есть медицина.

— Ты — псих.

— Ты должен быть психом, чтобы этим заниматься.

— Но если в этом нет ничего больше, я не могу продолжать.

— Конечно, можешь. Похерь свои иллюзии, и мир придет к твоим дверям.

И вот он ушел. Я подождал Бэрри, которая подобрала меня от входа в Дом. При виде меня ее лицо искривилось от отвращения.

— Рой, ты зеленый! Фу! Зеленый и вонючий. Что случилось?

— Они уделали меня.

— Уделали?

— Да. Они меня уничтожили!

— Кто они?

— Гомеры. Но Толстяк сказал, что они сделают это с любым и, что это и есть современная медицина. Так что я не буду об этом думать, и мир придет к моей двери.

— Звучит бредово.

— Я сказал то же самое, но сейчас уже не уверен.

— Я могу помочь тебе почувствовать себя лучше.

— Просто укутай меня!

— Что?

— Просто уложи меня в кровать и укутай.

— Но, сегодня же твой день рождения! Забыл? Мы идем в ресторан.

— Забыл.

— Твой собственный день рождения, и ты забыл!

— Да, я забыл. Я зеленый и вонючий, так что просто укутай меня.

И она укутала меня. Даже таким, зеленым и вонючим, она сказала, что любит меня, и я сказал, что люблю ее, но это было ложью, так как они что-то во мне уничтожили, и это что-то отвечало за мою способность любить, и я уснул еще до того, как она вышла, прикрыв дверь.

Телефон трезвонил и из него донеслось дуэтом: «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, дорогой Рооой, с днем рождения тебя». Мой день рождения, забытый, вспомненный и вновь забытый. Мои родители. Отец сказал: «Я надеюсь ты не слишком устал, это так здорово вести своих пациентов», — и я знал, что он считает современную медицину величайшим изобретением со времен высокоскоростного зубного сверла и, повесив трубку, я подумал о докторе Сандерсе, который умрет, и о гомерах, которые будут жить вечно, и я пытался понять, что было иллюзией, а что — реальностью. Я ожидал так же, как в книге «Как я спас мир, не запачкав халата», излечений, спасений жизни в последнюю секунду, но все, что я видел — сломанный южанин, который сражался со злобной гомерессой в шлеме футбольной команды, и постоянные напоминания толстого волшебника, который был прекрасным доктором, а также чем-то фантасмагоричным, сумасшедшим, о том, что основа современной медицины это ЛАТАНИЕ историй и СПИХИВАНИЕ пациентов. Да, у меня было чувство уверенности в отделении днем и в приемнике ночью, но также было и чувство непередаваемой беспомощности перед гомерами и несчастными неизлечимыми молодыми. Конечно, были и чистые белые халаты, и белизна Поцелевского континенталя, но халаты были запачканы рвотой, мочой, и дерьмом гомеров, а грязные простыни были населены жуками, бросающимися на палец или на глаз, а Поцель был, попросту, мудак. Через несколько месяцев доктор Сандерс умрет. Если бы я знал, что умру через несколько месяцев, стал бы я тратить свое время на это? Ни за что! Мое здоровое смертное тело, моя искалеченная жизнь. Ожидание аневризмы, лопнувшей на первой базе и залившей кровью все высшие функции мозга, иссушив его. И теперь у меня не было выхода. Я стал терном, вонючим терном, в зеленом доме, в Божьем Доме.

6

По истечении трех недель Толстяка СПИХНУЛИ из Божьего Дома в окрестную городскую больницу, которую он назвал «Гора Святого Нигде».[68] Он оставался моим резидентом каждую третью ночь, на дежурствах, но новый резидент, женщина по имени Джо, чей папа только что разбился насмерть, спрыгнув с моста, будет работать в отделениях. Как и многие врачи, Джо оказалась жертвой собственного успеха. Худая, невысокая и жилистая, прямая и жесткая, подростком она игнорировала попытки матери вывести ее в свет и вместо этого изучала биологию, вскрывая крыс вместо посещения званых вечеров. Она стала жертвой успеха, разобравшись со своим братцем, когда ее приняли в Рэдклиф, а его, по футбольной стипендии, в какую-то пивную помойку на Среднем Западе, где он и был тромбонистом в парадном оркестре. Ее академические успехи улучшались во время колледжа: она была принята в ЛМИ, едва достигнув половой зрелости. Ее успех притормозился, да и то лишь слегка, святым, как Америка, материнским нервным срывом, который и превратил в конце концов ее папашу в мертвую желеобразную массу. Этот срыв улучшил ее медицинские достижения, как будто, выполнив идеальное обследование прямой кишки, она могла нащупать психологическую опухоль своей семьи. И вот, Джо появилась в Божьем Доме и стала наиболее безжалостным в конкуренции резидентом.

Впервые появившись, она стояла перед нами, ноги расставлены, руки в боки, как капитан корабля и сказала: «Добро пожаловать на борт». Было ясно, что она очень сильно отличается от Толстяка и станет угрозой всему тому, чему мы от него научились. Невысокая строгая женщина с коротко стриженными волосами, волевой челюстью и темными кругами под глазами, она была одета в белую юбку и блузку, а на ее поясе в специальной кобуре находилась записная книжка толщиной в два дюйма, куда она собственноручно переписала три тысячи страниц «Принципов лечения внутренних болезней». То, что не сохранилось в памяти, можно было найти на ее бедре. Она говорила странным, лишенным чувств, монотонным голосом. Она не принимала абстрактных понятий. У нее не было чувства юмора. «Простите, что я не появилась раньше, — заявила она Чаку, Потсу, мне и трем студентам ЛМИ в первый день. — Но у меня были обстоятельства личного характера».

— Да, мы слышали, — вежливо сказал Потс. — Как оно сейчас?

— Все в порядке. Такие ситуации бывают. Я принимаю это спокойно. Я рада вернуться к работе и выбросить все это из головы. Я знаю, что вы работали с Толстяком, но у меня свой подход. Делайте то, что я скажу и все пройдет прекрасно. Я веду отделение безо всяких поблажек. Никакого срезания углов, отложенных решений. Ну что, банда, начнем обход.[69] Привезите тележку с историями болезни, ну же.

Обрадованный Потерянный Леви[70] поскакал за тележкой.

— С Толстяком, — сказал я, — мы сидели на обходе. Это было приятно и эффективно.

— И было раздолбайством. Я осматриваю всех пациентов ежедневно. Без исключения. Скоро вы узнаете, что в медицине, чем больше делаешь, тем лучше лечишь. Я делаю все, что можно. Это отнимает время, но оно того стоит. И, кстати, это значит, что обход будет начинаться раньше. В шесть тридцать. Поняли? Прекрасно.[71] Я придерживаюсь очень строгих правил. Никаких поблажек. Я интересуюсь кардиологией в качестве продолжения карьеры. Я получила стипендию Института здравоохранения[72] на следующий год. Мы будем аускультировать множество сердец. Но, послушайте, если у вас есть вопросы или сомнения, я хочу о них знать! Все честно! Ну, что, банда, за работу!

Для нас с Чаком было абсолютным нонсенсом появляться в Доме на час раньше, чем мы появлялись до этого. Мы плелись за Джо, которая переходила из палаты в палату с целеустремленностью, понятной только фанатику-карьеристу, тому, кто постоянно живет в страхе, что какой-то хитрый выскочка, вдруг, по стечению обстоятельств или в приступе гениальности, достигнет большего. Пока мы перекатывали тележку от палаты к палате всех сорока пяти пациентов отделения, которых Джо осматривала с ног до головы, расстреливая нас информацией из записной книжки, объясняя каждому из тернов то, что они по ее мнению, сделали неправильно, во мне росло чувство протеста. Как мы могли выжить с ней? Она шла наперекор всему, что мы узнали от Толстяка. Она заработает нас до смерти!

Мы дошли до палаты Анны О. Просмотрев записи, Джо пошла внутрь, чтобы осмотреть Анну и, несмотря на отбойные молотки Крыла Зока, сконцентрировалась на прослушивании сердца. Пока Джо слушала, пальпировала и прощупывала, Анна становилась все более и более беспокойной и кричала: