Русская любовь - Борис Иванович Сотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хватит! — раздаётся в наушниках голос штурмана. — Дальше — я сам…
Русанов выводит "барашком" машину из крена, и снова они летят по прямой. Впереди, в носу самолёта, сидит в своей кабине Зимин. Сзади, в самом хвосте — кабина радиста. Кабина Алексея — почти посредине фюзеляжа, но ближе к штурману. Все они изолированы, не видят друг друга и не могут один к одному пройти. Так уж устроен их "Илюха" — Ил-28. Палка с тремя кабинами и двумя двигателями. А посмотреть на самолёт снизу — летящий крест.
Делать Алексею опять нечего. Несколько секунд он смотрит на редкие кучки облаков, которые парусами странствующих кораблей плывут по синему морю неба, и снова переключается на воспоминания о Тане.
Весь вечер они просидели тогда в вокзальном ресторане. А потом, когда ресторан закрылся, вернулись в зал ожидания. За час до прихода поезда нужно было приобрести билеты, но поезд опаздывал, и они не знали, когда откроется касса. Поэтому не спали и продолжали тихо разговаривать. В ресторане — больше танцевали, там было шумно. А теперь хотели узнать друг о друге.
— Не страшно летать?
— Нет. — Алексей улыбнулся. — Работа как работа. Я люблю полёты.
Вновь, как во время танцев, он рассматривает её ресницы, крапинки в зрачках, и ловит себя на том, что ему хорошо.
— Так вы, значит, служите недалеко от меня? Представьте, ни разу там не бывала. Слышала только: город — красивый, на берегу Имандры.
— Да, — соглашается он радостно, — красивое место. Но мы от города — далеко. Разъездик такой в лесу. А родители — живут в Киргизии.
— У меня из родных — только мама и брат. Кстати, мама — ездила после войны в Киргизию. Во Фрунзе.
— Вот как! — удивился он. — Зачем?
— Мой родной отец не вернулся с войны. А мы так и остались в Мариуполе. — Теперь смотрела ему в глаза Таня. — Я выросла без папы. Это очень грустная история. А потом мама вышла ещё раз — за одного мерзавца. Мы тогда не знали, что он плохой. Потом — приехал погостить к своим родителям Генка. Он здесь, на севере служил. В военно-морском флоте. И приехал за мной в отпуск. Только мне в том году нужно было ещё учиться, последний класс оставался. Я ему отказала. Но он опять приехал в отпуск после демобилизации. Лоцманом устроился в Кандалакше. Его пригласили туда. Ну, а дальше — вы уже знаете.
Алексей спросил:
— А как вам здесь… вы же с юга?
— Ничего, привыкла. С югом, конечно, не сравнить: там и море тёплое, и овощи, фрукты. А в Кандалакше — привозное всё. Я — больше за своим морем скучаю. Здесь ведь не искупаешься. Но дома — отчим. Он узнал историю маминых отношений с моим отцом и стал обращаться с ней ещё хуже.
— А что за история? — спросил Алексей.
— Не хочется рассказывать. Я уже говорила вам — это грустно. — Таня помолчала. — А тут — тишина. И люди ценятся! — Она вздохнула.
Что-то её всё-таки угнетало — словно тучкой отгородилась вдруг. Но вскоре задремала — сидя, откинув голову на спинку скамьи. Он рассматривал её лицо молча, не отвлекаясь. Создаёт же природа такую красоту! А вот счастья — похоже, нет. Недаром поговорка: не родись красивой…
Поезда не было до самого утра — где-то произошло повреждение пути, и они, чтобы не прозевать открытия кассы, дремали по очереди. Наконец, когда уже показалось солнце, взяли билеты и вошли в 7-й вагон. Пассажиры ещё спали. Чтобы не будить их, они сели в своём купе рядышком, почти обнявшись. Таня тут же задремала, а он смотрел, как за пыльным вагонным стеклом замелькал неширокой полоской тундровый лес, росший на живописных холмах. Потом был Нивский водопад, станция "Полярные Зори". Стоянки поезда были сокращены, разъезды только мелькали, и, наконец, открылась бескрайняя гладь Имандры. Огибая озеро после станции Африканда, железная дорога пошла опять строго на север. Лес постепенно кончился, потянулась ровная зеленоватая тундра с валунами и чахлыми деревцами. На горизонте с восточной стороны, словно овцы, паслись кучки бело-розовых облаков.
Ехать надо было ещё 2 часа. Алексей почти не шевелился. Впереди засинели, размытые в дымке, призрачные вершины Хибинского хребта, протянувшегося вправо, поперёк пути поезда. Там, в районе зубцов горы Кукисвумчорр, тоже громоздились лёгкие барашки далёких облаков. Позолоченные не греющим, тускло блестевшим солнцем, они напоминали театральную декорацию. Зато внизу, у подножья гор, изгибавшихся по берегу Имандры, опять пошли высокие сосны и огромные камни-валуны. Горы, видно, загораживали лес от северного холодного ветра, вот он и рос тут.
В вагон вошёл кондуктор и громко объявил:
— Кому в Апатиты — приготовиться! Стоянка сокращена…
Таня не шевельнулась. Но Алексей опечалился: скоро выходить. Она останется в своём Оленегорске, а ему — пересаживаться на пригородный и ехать ещё больше часа по тундре. Потом — будет прямо в тундре — аэродром. А ещё чуть проехать — небольшой гарнизон из трёх десятков деревянных домов в 2 этажа. Ещё дальше, в конце этого узкоколейного пути — город между двумя сопками: Мончей и Сопчей… Но как же быть теперь с Таней? Ни до чего не договорившись, расстаться?..
Алексей осторожно разбудил девушку и стал уговариваться о новой встрече. Таня не возражала. Он спросил:
— Где мне вас там искать? Скоро приедем… — И загадал: "Если пригласит на воскресенье остаться, — значит судьба. Женюсь на ней!.."
— Ой, неожиданно как-то всё, — пошла "судьба" на попятную. — Не знаю, что и придумать…
— А что такое? — встревожился он.
— У меня, понимаете, соседи со строгими нравами. — Таня смутилась. — Не хотелось бы, чтобы на новом месте обо мне пошли разговоры.
Алексей, расстроенный её отказом, начинает рассказывать о своём житье в гарнизоне, где нет ни девушек, ни настоящего большого клуба, ни Дома офицеров и, опечаленный, умолкает. Она поняла его:
— У вас там скучно, да? Некуда пойти?
— Только в офицерский клуб — махонький такой! — на танцы. А танцевать — не с кем. Одни офицерские жёны…
— И у нас пойти некуда. Ресторан, да кино. Вот и все развлечения. — В голосе Тани тоже печаль. А он обрадовался:
— Ну, вот, в ресторан и можно пойти! Посидим, потанцуем…
— Там можно встретить знакомых…
Он обиделся:
— И что? Вы же не с вором в конце концов!.. Или у вас… ещё кто-то есть? Так скажите прямо…
— Не надо обижаться, Алёша! Никого у меня нет. Но все знают: поехала разводиться,
