Избранное - Нагиб Махфуз

— Но чем виноваты внуки?! Почему мы должны пасти скот? Хотел бы я узнать, что написано в его завещании и что он уготовил нам?

Хумам вздохнул и задумчиво произнес:

— Богатство освобождает человека от трудов и забот, позволяет ему жить легко и весело.

— Ты повторяешь слова отца. Мы барахтаемся в грязи и мечтаем об игре на свирели в прекрасном саду. Честно признаюсь, наш дядя нравится мне больше, чем отец.

Хумам зевнул, потянулся и, вскакивая на ноги, сказал:

— Как бы то ни было, мы не последние люди на земле — у нас есть крыша над головой, и кусок хлеба, и овцы, мы продаем их молоко и мясо, а из шерсти мать вяжет нам одежду.

— А как же сад и свирель?

Хумам не ответил. Взяв палку, он пошел к стаду. Кадри тоже поднялся с земли и крикнул насмешливо, обращаясь к Большому дому:

— Ты оставишь нам наследство или и после смерти своей будешь карать так же, как караешь при жизни? Отвечай, Габалауи!

И эхо отозвалось: «Отвечай, Габалауи!»

14.

Братья заметили вдалеке человека, который направлялся в их сторону. Черты его разобрать было трудно, но, когда он подошел поближе, Кадри встрепенулся и красивые глаза его радостно заблестели. Хумам взглянул на брата с улыбкой, перевел взгляд на овец и промолвил словно про себя:

— Скоро стемнеет.

— Да пусть хоть рассветет, — беззаботно отозвался Кадри и, приветственно помахивая рукой, пошел навстречу медленно приближавшейся фигуре. Это была девушка, которая тяжело дышала, устав от дальней дороги и от того, что ноги ее все время увязали в песке. Ее красивые зеленые глаза глядели на братьев смело и весело. Она была закутана в малайю, которая оставляла открытой ее голову и шею. Ветер играл ее косами. Лицо Кадри утратило свою суровость, и радостно прозвучал его голос:

— Добро пожаловать, Хинд.

— Здравствуй, — нежным голосом откликнулась Хинд и, обернувшись к Хумаму, приветствовала его также: — Добрый вечер, братец.

— Добрый вечер, сестрица. Как поживаешь? — в свою очередь с улыбкой сказал Хумам.

Кадри взял девушку за руку и повел к большой скале, что возвышалась на расстоянии нескольких метров от места их отдыха. Они обошли скалу и остановились у ее склона, обращенного к Мукаттаму, где они были скрыты от глаз всех проходящих по пустыне. Кадри притянул Хинд к себе, обнял обеими руками и поцеловал долгим поцелуем. На мгновение девушка забылась, отдаваясь его ласке, но тут же высвободилась из объятий и, тяжело дыша, принялась оправлять на себе малайю. Острый взгляд Кадри впился в ее смеющиеся глаза. Внезапно какая–то мысль прогнала улыбку с лица Хинд, губки ее недовольно искривились.

— Я с трудом вырвалась из дома. Уф, так больше жить невозможно.

Кадри нахмурился.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Наши родители глупы. Мой добрый отец — дурак, и твой злой родитель не умнее его. Они хотят передать нам по наследству свою ненависть друг к другу. Что за глупость! Скажи, как тебе удалось сбежать?

— День прошел как всегда, — отвечала Хинд. — Мать с отцом без конца бранились. Он раз или два влепил ей пощечину. Она нещадно ругала его и излила свою ярость на посуду, расколотив несколько горшков. Сегодня она этим ограничилась. А бывает, в ответ на побои она вцепляется отцу в волосы. Он, конечно, легко с ней справляется, и она проклинает его на чем свет стоит. Но если он пьян — с ним лучше не связываться. Часто у меня возникает желание удрать из дому, я ненавижу эту жизнь. Я забиваюсь в угол и плачу, пока глаза не опухнут от слез. Сегодня я дождалась, когда отец оделся и ушел, схватила малайю, а мать, как всегда, встала на пороге и не хотела меня пускать. Но я все же вырвалась.

Держа ее руку в своих, Кадри спросил:

— Она не догадывается, куда ты ходишь?

— Не думаю. Да и не важно, она все равно не осмелится сказать отцу.

— А что ты будешь делать, если он узнает?

Хинд засмеялась, но в смехе слышалась растерянность:

— Я его не боюсь, хотя он и суров. Я даже люблю его. И он, несмотря на свой грубый нрав, искренне любит меня. Я даже уверена, что ничего дороже меня для него на свете нет. Может быть, именно поэтому мне так трудно.

Кадри уселся на песок и усадил рядом с собою Хинд. Поцеловал ее в щеку и сказал:

— У моего отца характер легче, чем у твоего. Однако он выходит из себя при всяком упоминании о брате. Он не признает за ним ни одного хорошего качества.

Слова Кадри напомнили девушке о том, как ее отец отзывается о брате, и, смеясь, она сказала:

— Твой отец ругает моего за грубость, а мой твоего — за доброту. Но главное, они ни в чем не согласны друг с другом.

Кадри вскинул голову, проговорил с вызовом:

— Но мы сделаем так, как нам хочется.

Глядя на юношу с любовью и нежностью, Хинд отозвалась:

— Мой отец всегда поступает так, как ему хочется.

— Я многое могу. Скажи, чего желает для тебя твой пьяница отец?

Хинд невольно рассмеялась и сказала протестующе, но в то же время ласково:

— Говори о моем отце уважительно. Ущипнула Кадри за ухо и продолжала:

— Я много раз задавала себе вопрос, какой судьбы он мне желает. Иногда мне кажется, что он вообще не хочет выдавать меня замуж. — Кадри взглянул на нее недоверчиво. — Однажды я видела, как он бросил гневный взгляд на дом деда и воскликнул: «Он обрек на унижение своих сыновей и внуков! Неужели и внучку ждет та же судьба? Для Хинд нет иного подобающего ей места, кроме как в этом наглухо запертом доме». А в другой раз он сказал моей матери, что один футувва из Кафр аз-Загари сватается ко мне. Мать обрадовалась, а он на нее заорал: «Дура бестолковая! Кто такой этот футувва? Самый последний слуга в Большом доме благороднее его!» Мать робко спросила: «Кого же ты считаешь достойным твоей дочери?» А он ей в ответ: «Об этом знает тиран, укрывающийся за стенами своего дома. Она его внучка, и на земле у нее нет родственников! Я желаю ей мужа такого, как я». Мать сказала: «Видно, ты хочешь, чтобы она была несчастна, как и ее мать». Он накинулся на нее со звериной яростью и стал бить. Еле–еле ей удалось вырваться и убежать.

— Он просто безумец!

— Он ненавидит деда и проклинает его, но в глубине души гордится тем, что у него такой отец.

Задумчиво похлопывая себя ладонью по колену, Кадри проговорил:

— Возможно, мы были бы счастливее, если бы этот человек не был нашим дедом…

— Возможно, — печально откликнулась Хинд.

С той же силой, которая звучала в его словах, Кадри привлек ее к своей груди и не отпускал до тех пор, пока нежность и страсть не отогнали докучливые мысли.

— Дай сюда твои губы, — шепнул он.

А в это время Хумам, поднявшись со своего места у скалы, легким шагом направился к стаду. По лицу его бродила застенчивая и грустная улыбка. Ему казалось, что весь воздух вокруг напоен дыханием любви и что любовь эта предвещает трагедию. Но он уговаривал самого себя: «Лицо брата смягчается и светлеет в тени этой скалы, только здесь он бывает таким. И кто из нас в силах противиться волшебству любви, кто способен устоять перед нею?»

Небеса померкли, словно сдаваясь на милость всепобеждающему чувству, и стихли дуновения предзакатного ветерка. Медленно, как последняя прощальная песня, наползали сумерки. Хумам заметил, что козел вскакивает на козочку, и подумал: «Мать обрадуется, когда эта козочка принесет приплод, а вот рождение человека может обернуться несчастьем. Мы прокляты еще до того, как появились на свет. Самая нелепая вражда — это вражда между братьями. До каких пор будем мы страдать от этой ненависти?! Если бы прошлое было забыто, как засияло бы настоящее. Но мы так и будем устремлять взоры на Большой дом, источник и нашей гордости, и наших мучений». Он вновь бросил взгляд на козла и козочку и улыбнулся. Насвистывая и размахивая посохом, он обходил стадо, а когда повернулся лицом к большой молчаливой скале, ему пришла мысль, что ей–то безразлично все сущее на земле.

15.

Умейма, как обычно, проснулась чуть свет и принялась будить Адхама, который, охая и вздыхая, наконец поднялся. Все еще не придя в себя ото сна, он прошел в соседнюю комнатку, где спали Кадри и Хумам. Их лачуга, теперь подновленная, имела вид маленького домика, к окружавшей ее стене примыкал загон для овец. По стене вился плющ, оживлявший весь вид дома, и это было главным свидетельством того, что Умейма еще не потеряла надежды сделать свое жилище более привлекательным, способным сравниться с Большим домом. Тем временем мужчины вышли во двор, к умывальнику, сделанному из простой жестянки, наполненной водой. Умывшись, они надели рабочую одежду. Из жилища доносился запах дыма от очага, был слышен плач младших братьев… Наконец они уселись за таблийю, установленную перед входом в лачугу, и принялись есть вареные бобы прямо из котелка. В этот утренний час уже чувствовалось приближение осени, но закаленным, крепким телам были не страшны холодные порывы ветра.