Слушайте песню перьев - Николай Внуков

Я верю — даже та малость, которую я успела сделать для народа, не пройдет зря, ибо ничто в этом мире не проходит впустую…»

Второе письмо она отправила в Кельце через год.

«…Я не получила от тебя ответ, сестра. Не знаю, чем это вызвано — разделяющими нас необъятными просторами, в которых затерялось твое письмо, или разделяющими нас понятиями о жизни и справедливости. И тем не менее я снова пишу. Я не могу молчать. Я должна поверить свои мысли если не близкому человеку, то хотя бы листу бумаги.

…Итак, я — на Чукотке, в поселке, названном именем Святого Лаврентия. Два десятка домиков на голой скалистой земле, на берегу Берингова пролива, вернее — небольшой бухты, врезанной в берег. Ни деревца, ни куста окрест. Темные, вылизанные морем камни, сопки-гольцы, с вершин которых даже летом не сходит снег, низкое сумрачное небо. Иногда выдаются ясные дни, и тогда море из темно-свинцового делается зеленым, но не ласковым, а, наоборот, оно как бы становится глубже и холоднее. А камни из черных превращаются в серые.

Лето коротко — всего только два месяца зеленеют мхи в тундре и из тощей земли выбиваются стрелки полярных лилий. Я не знаю, как называются они по-научному, но они — единственные цветы здесь, и они чудо как хороши!

На берегах ручьев, в местах, защищенных от ветра, растет черемша. Листья ее очень похожи на ландышевые, только поуже, и если растереть их пальцами, пахнут чесноком. Черемшу собирают и сушат на зиму. Она помогает от страшной и распространенной здесь болезни — цинги.

Поселенцев, кроме меня, в поселке нет. Может быть, поэтому местные отнеслись ко мне с большим сочувствием. Нет, они не жалели меня, они просто считают, что мне не повезло, и, самое главное, что я в поселке — гостья и не останусь здесь навечно. Это вселяет в меня веру в будущее.

Да, сестра, я не думаю, что проживу здесь остаток того, что отпущено мне природой. Но если так случится, то постараюсь быть нужной этим людям.

А люди здесь замечательные. В поселке их всего около ста. Это — охотники за морским зверем и рыболовы. Суровые, как их земля, малоразговорчивые, сильные. Все они монгольского происхождения, живут в постоянном тяжелом труде и привыкли довольствоваться тем малым, что могут им дать эти безрадостные берега. С риском для жизни выходят они в море на утлых лодочках, обшитых шкурой тюленя, вооруженные только острогами и копьями. Мужеству их может позавидовать любой мужчина-европеец, но здесь оно незаметно, потому что постоянно. Каждый день у них — это бой за жизнь.

Но из всех бед, поджидающих рыбака и зверобоя в открытом море в начале зимы, самая страшная — шелкап. Я увидела, что это такое, через три недели после приезда сюда.

Шелкапом зовут здесь северный ветер. Он рождается в угрюмых горных распадках в глубине материка и ураганом обрушивается на побережье. В это время ночь наступает на два часа раньше срока. Все живое старается спрятаться, уползти, затаиться. Даже птицы исчезают неведомо куда. Температура стремительно падает до минус двадцати — двадцати пяти. И начинается ад.

До самого горизонта море, до этого затянутое белой пеленой молодого льда, в считанные минуты превращается в серое ледяное крошево. Тяжелые волны с каждой минутой становятся все выше, воздух все темнее, и вот уже ничего не слышно кругом, кроме безумного воя, скрежета ломающегося берегового припая, ударов, похожих на пушечные выстрелы, и грохота раскалывающихся камней. Небо смешивается со снежной кашей, кипящей внизу, и только бледно-желтая полоса тревожного, призрачного света слабо мерцает, обводя горизонт.

Десять, пятнадцать, двадцать часов продолжается этот шабаш. Скалы на берегу покрываются толстой ледяной корой. Под тяжестью быстро намерзающего льда рушатся постройки и, кажется, проваливается сама земля. И вдруг все кончается. Утихают бешеные скачки волн. Светлеет небо. Открываются бледные, оледеневшие дали. Низкое солнце озаряет все белесым, болезненным светом. Лишь ветер продолжает дуть режущими порывами еще несколько дней. Говорят, что даже такой большой поселок на побережье, как Охотск, шелкап разрушал начисто трижды.

Вот в таких условиях живут аборигены Лаврентия.

Мне построили хижину, такую же, как у всех. Это — яма, вырытая в земле, накрытая сверху бревнами, выброшенными на берег морем. На бревна положены нерпичьи шкуры, и все это засыпано мелкими камнями. В углу оставлено отверстие для выхода дыма от костра. В жилище надо вползать на коленях, но зато никакие штормы ему не страшны. Женщины сшили мне одежду по местной моде и подарили спальный мешок из собачьего меха. Мне принадлежит общая доля в добыче.

Я пытаюсь ответить добротой на доброту. В поселке одиннадцать детей от пяти до двенадцати лет (тринадцатилетние считаются здесь уже взрослыми и работают так же, как их родители). В своей землянке я устроила нечто вроде школы. Деревянными колышками прибила на стену нерпичью шкуру гладкой стороной наружу. Это — доска. На ней я пишу углем буквы и цифры. Мои ученики старательно перерисовывают их в «тетради» — обожженными палочками на замшевую сторону выделанных заячьих шкурок. Ты не представляешь, как сообразительны маленькие чукчи и как внимательны они во время занятий!

Я всей душой полюбила чукчей. Это небольшой народ, но такой отважный, суровый, сильный. И горько смотреть на то, что сделала так называемая «цивилизация» с этим краем!

До прихода русских купцов на Чукотку здесь царили примитивные, но мудрые нравы. Например, ни один человек не имел права владеть большим, чем ему нужно было для жизни. Они не знали, что такое «твое» и «мое». Все делилось поровну между членами племени.

Но вот пришли «цивилизованные» купцы. Они принесли с собой заразные болезни, вроде туберкулеза и трахомы. Затем познакомили туземцев с водкой. И, наконец, растлили их души, научив повадкам белого человека.

Чукчи и раньше были знакомы с голодом, теперь же, вступив в «торговые» отношения с купцами, голодали почти круглый год. Если они пробовали протестовать, их укрощали свинцом.

Да и только ли русские! Чукчи хорошо знают, что такое доллар и что такое обман. Весной в наш поселок заехал купец Караваев, скупавший пушнину на побережье. К моему удивлению, он очень сносно говорил по-английски. Когда я спросила его, где он научился языку, он сказал, что ему все время приходится иметь дело с иностранцами. Оказывается, на мысе Сердце-Камень обосновался норвежец Волл. В поселке Эмма стоит торговый склад австралийца Карпендаля. Рядом с ним ведет свои дела американец мистер Томсон. Караваев обещал познакомить меня с этими людьми, намекая, что они могли бы облегчить мою жизнь здесь. Я отказалась. Я не хочу быть в числе тех белых, в которых чукчи видят потенциальных убийц. По мере сил своих я стараюсь дать понять своим местным друзьям, что во всех их бедствиях виноват не русский народ, который задавлен той же самой силой, а самодержавная власть.