Дом на горе - Константин Сергиенко

Сгорбившись, я побрел к двери.

— И больше, — добавил Петр Васильевич, — никаких прогулок в город. Баста! Как это у вас в записочке говорится? «Напою тебя чайком, провожу тебя пинком»? Очень, очень остроумно! Иди, Суханов.

Стиснув зубы, я шел по аллее. Кто-то тихо окликнул. Это был Вдовиченко. В руках он держал обшарпанный чемодан.

— А я уезжаю, Митя… — Он помолчал. — Вот. Ведь я говорил. Он зверь…

— Ты думаешь, это он?

— Теперь и до вас доберется. Он никому ничего не прощает. У него и отец такой…

— Когда уезжаешь?

— Сейчас. Я напишу, Митя. Спасибо тебе.

— За что?

— Вы меня защищали. Все это из-за меня. Я потому и вступить отказался. Из-за меня одни неприятности. Это всегда. Я не знаю, как жить…

Сжав губы, он смотрел в землю.

— Что за глупости, — пробормотал я.

— Нет, не глупости. Я знаю. И мать так сказала: «Из-за тебя одни неприятности…»

— Перестань, Володя.

Он внезапно заторопился:

— Ну, я пошел. До свидания.

— До свидания, — сказал я.

В спальне никого не было. Я открыл тумбочку, вытащил свой немудреный скарб и запихнул в сумку. По дороге я завернул в столовую и добыл буханку хлеба. Еще через несколько минут я спустился с Горы и пошел к дальней автобусной остановке.

В больнице меня долго не хотели пускать к Лупатову.

— Кто ты такой, мальчик? — спрашивала сестра. — Почему один?

Я уверял, что являюсь посланцем всего интерната, что сам директор направил меня в больницу проведать соученика.

— Его нельзя беспокоить, — сказала сестра.

— Я осторожно, — упрашивал я. — Он мой друг. Я передам ему привет от товарищей.

— Эх вы, куролесы, — она вздохнула. — Ладно, загляни на минутку.

Лупатов лежал на кровати с головой, погруженной в плотный марлевый шлем. Лицо его было бледно, глаза закрыты. Я сел рядом на стул.

— Спит, — сказала сестра.

В это мгновение Лупатов открыл глаза. Они сразу остановились на мне, губы его шевельнулись.

Я наклонился ближе, что-то поспешно ему говоря. Я услышал тихий прерывистый шепот:

— Митя… Ми… тя…

Я взял его холодную слабую руку и крепко сжал…

Автостанция располагалась недалеко от больницы. Здесь было шумно, бестолково и грязно. Женщины с узлами и чемоданами, дети, гоняющие мяч прямо на площади среди автобусов.

Я долго изучал расписание, а потом протиснулся в первый попавшийся автобус и забился в самый угол, чтобы укрыться от взгляда обширной громогласной контролерши.

Я попал в окружение рыболовов, одетых в брезентовые куртки, увешанных сумками и мешочками. В разные стороны торчали спиннинги, складные стульчики, неведомые мне треноги.

— Надо до самого Сьянова, а там по Вире мимо пустых домов.

— Так, может, в домах остановиться?

— Нет. Там же была деревня. Рыба знает, не клюет. А вот повыше ходит судак вполметра.

Сначала за окном тянулась неприглядная пустошь. То там, то здесь возникали заброшенные стройки. Бетонный каркас, заросший мелким кустарником. Огромный резервуар, одиноко и бесцельно возвышающийся на песке. Жесткая трава подступала к пыльному полотну дороги. Сухое бледное небо подчеркивало бедность пейзажа.

Но вот мы въехали в лес. Все сразу переменилось.

Пыль улеглась и открыла чистый зеленый вид. Сначала шел мелкий осинник. Его сменила белесая ольха, а потом целая роща белоснежных берез радостно обнажила свежую, опрятную глубину.

За березовой рощей началась дубовая с редко поставленными величественными деревьями и яркой зеленой травой между ними. Мелькнули мост и речушка, запутанная серебристыми шаровидными кустами.

— Мальчик, ты брал билет?

Я вздрогнул. Передо мной стояла контролерша.

— Я… забыл деньги дома, — пробормотал я, опустив голову.

— А чего лез, раз забыл? Ссажу на следующей остановке!

— Ладно, мать, — добродушно вступились рыболовы. — Не гони мальца. Билет мы ему купим.

Они заплатили за меня тридцать копеек, похлопали по плечу и возобновили беседу.

— Дома не ахти, конечно. Старые, сикось-накось.

Микриха звалась деревенька. Там посреди стоял огромнейший дуб, наполовину сухой. Вокруг на скамеечках деды да бабки. Как говорят, дуб помрет, так и Микрихе конец. Однако дуб все стоит. Последних стариков в прошлом году в центральную усадьбу переселили. Не желали старики, дрались…

Кто-то из них обратился ко мне:

— А ты, малый, куда едешь?

— Проведать…

— Это хорошо. Стариков забывать не следует.

Автобус выкатил на пригорок и остановился у большой запущенной церкви. Я вышел на площадь. Одна глава церкви покосилась, другая вообще отсутствовала, а вместо нее трепетала на ветру чудом выросшая березка.

Я огляделся. Вокруг раскинулось опрятное зажиточное село. Домики аккуратные, крашенные то синей, то желтой масляной краской, на окнах затейливые наличники. Автобусная табличка гласила: «Сьяново. Конечная». Дальше шло расписание.

День разгулялся, солнце палило вовсю. Ко мне подошел белый петух и клюнул в башмак. Башмак ему не понравился, петух гордо прошествовал дальше.

Куда я приехал и как быть дальше? Я отошел в сторону, сел под большим деревом и поел хлеба. Рыбаки тем временем разобрались со своей поклажей и направились вниз по улице. Я вскочил и пошел за ними.

Улица кончилась, мы оказались на берегу реки. Река довольно широкая и быстрая. Через нее перекинут мост. Рыбаки перешли реку, я за ними. Тропинка вилась в тени среди прибрежных зарослей. Звенела мошкара, лопотала река, размытые шары солнечного света колебались в листве.

Я держался вдали от рыбаков, ловя только обрывки их речи. Мы шли уже долго, мне стало жарко. Я снял школьную куртку и запихнул ее в сумку.

Мелкий ивняк наконец кончился. Я взобрался на небольшой пригорок. Отсюда открылось зеленое пространство, заставленное угрюмыми черными домами, У одних окна были заколочены, у других распахнуты и болтались вкривь на сорванных петлях. Все носило следы запустения. Я насчитал семь домов, образовавших подобие улицы. За деревьями виднелись еще какие-то крыши.

Похоже, это и есть Микриха. Рыбаки миновали деревню, а я решил сделать остановку. Целая деревня для одного человека! Возможно, я приобрету ее, как некий Барон, и заживу в свое удовольствие. Робинзонам приходилось похуже, на маленьких островах их не встречали хоромы.

Я начал обследование домов. Внутри, как правило, стоял тяжелый сырой запах, на полу валялись мусор и нечистоты. Громоздились разваленные печки, кучки золы, разбитая посуда, ржавые банки.

Однако я подыскал неплохую избушку, В ней даже уцелели почти все стекла! Посредине большой комнаты в три окна фасадом и два сбоку стоял тяжелый неуклюжий стол, покрашенный глиняной краской. Печь сохранилась в целости, на мутной побелке красовались аляповатые красно-зеленые цветы. У двери даже имелся крюк. Я мог запираться!

Через пару часов блуждания по Микрихе я скопил в своей избушке следующее. Несколько охапок сена и лежалой соломы. Солому я постелил вниз, а сено сверху, получив уютное ложе. Мятую алюминиевую миску, ржавое ведро, две кружки, одну, впрочем, дырявую. Рваный грязный ватник и рукавицы. Глиняную копилку в виде кошечки. Гнутые, но все же привлекательные ходики без гирь. Моток проволоки и несколько гвоздей. Разнообразные веревки. Но самой замечательной находкой оказалась рассыпанная в одном из погребов и вполне сохранившаяся картошка. Ее было не меньше двух ведер!

А что было в моей сумке? Две пачки спичек. Соль. Буханка хлеба, початая на автобусной остановке. Зажигалка без бензина. Зеркальце. Зубная щетка и паста. Нитки с иголкой. Мыло. Полотенце. Две рубашки, старые джинсы и теплая куртка. Кроме того, ручка, лезвие, перочинный ножик и несколько тетрадок.

Мою библиотеку составляли рваный журнал, который я нашел в Микрихе, и хрестоматия по литературе, единственная книга, захваченная из интерната.

В общем и целом неплохо. Жить можно. Возвращаться на Гору мне не хотелось.

Первый день я провел в хлопотах по хозяйству. Принес воды из реки и отмыл в избе свой угол. Придвинул поближе стол, чтобы было уютней. Поставил на него ходики. С обедом возился довольно долго. Печку топить и не помышлял, развел костер и сварил картошку. Простая картошка с черным хлебом показалась мне удивительно вкусной. Вот что значит еда своими хлопотами да еще на природе.

Наевшись, я вышел к реке. Надо подумать о рыбной ловле. Рыбу я никогда не ловил, но, вероятно, это нехитрое дело. Срежу удочку, изготовлю крючок. Я был полой радужного настроения. Передо мной, серебристо взблескивая, катилась река. На противоположном крутом берегу поднимался плотный девственный лес с массивами густо-зеленой хвои. Дно тут песчаное, крепкое. Я разделся и кинулся в воду. Брр! Какая холодная! Течение стремительно подхватывает и сносит в сторону. Я люблю купаться, но понемногу. Через пару минут я уже грелся на солнце, глядя на узкие листья ветлы, плескавшие надо мной белесой изнанкой.