Божья Матерь в кровавых снегах - Еремей Айпин

Она медленно слезла с нарты, сначала глянула вперед, оглядела уставших быков, только потом повернулась и пошла назад к тому, что объехала по целине.

Посреди дороги лежал вмороженный в колею человек, вернее, то, что осталось от человека. По обычаю, женщина не задержала взгляд на неприкрытом, изуродованном лице покойника, а только боковым зрением скользнула по нему. Чуть в сторонке валялись обломки разбитой нарты и три убитых оленя с пулевыми ранами. Женщина поняла все, что здесь произошло. Она стояла оцепенев. Потом, очнувшись, поспешно вытянула затоптанную в сугроб шкуру-амдер и накрыла ею окровавленный труп, а сверху и с боков придавила обломками изрубленной нарты, чтобы не унесло ветром. Какое-никакое, а все пристанище ушедшему из жизни, подобие могилы. Пусть успокоится его душа, пусть не мечется по белому свету, напрасно тормоша оставшихся в живых.

Матерь Детей зажгла спичку, подержала в руке очищающий огонь, затем бросила ее на землю и сказала покойнику: «Оставайся тут, не ходи за нами».

Она вернулась на нарту и тронула упряжку.

— Кто там? — повторили дети свой вопрос.

— Погибший, — ответила Матерь.

— Один?

— Там еще погибшие олени, погибшая нарта…

Хотя о нарте надо было сказать «изрубленная», но она думала о ней как о живой. Все, что истребляла война, истребляли красные, ей казалось живым.

Дети печально замолкли.

А Матерь ехала, и пред ее глазами встала картина трагедии, что разыгралась на этом озере. Красные солдаты держали парня за ноги, двое за руки, а другие стояли с боков и лиственничными дубинами молотили его, начиная с ног и постепенно перенося удары все выше и выше, неминуемо подбираясь к голове. А один красный топтался возле головы пленного, видно, начальник или старший, допрашивал, что-то пытался выведать. Пленный или не хотел отвечать, или не знал того, о чем его спрашивали, или, в конце концов, уже просто не мог пошевелить языком, не мог говорить.

А солдаты, что стояли с боков, то останавливались, то снова начинали бить: на снегу остались ямки, куда они втыкали дубины, когда им старший давал передышку. Тот, видимо, в это время задавал пленному вопросы и ожидал ответа. Потом палачи-дубинщики снова брались за свою кровавую работу. Последними ударами разбили пленному лицо, чтобы невозможно было опознать. Затем красные, не забыв прихватить кисы, малицу и кумыш своей жертвы, укатили дальше воевать, усмирять восставших остяков. Солдаты в своей казенной форме крепко мерзли, поэтому с обреченных на гибель они заранее снимали меховую одежду и обувь.

Матерь Детей воочию убедилась, как «работают» лиственничные дубины, о которых много говорили в народе. Красные солдаты, передавала молва, избивали ими не только пленных, не только восставших, но и тех, кто им приходился не по нутру. Точнее, не избивали, а забивали, как скот. Ибо никто не помнит ни одного случая, чтобы битый этой дубиной выжил. Нет таких. Кого приговорили к дубине, тот, считай, мертв.

Женщина ехала и никак не могла избавиться от тягостной картины на озере. Где-то в глубине души, еще не выраженное в мысль и слово, шевельнулось ощущение, слабое предчувствие: а не помощь ли это шла к ним, не подмога ли? В эту зиму собиралась приехать к ним старшая дочь Федосья, не так давно вышедшая замуж за нижнеаганского парня Егора из рода Тырлиных. Правда, Матерь через людей передала им весть-послание, чтобы они не приезжали. Зима выдалась тревожная. Еще с осени стали доходить слухи о лиственничных дубинах. Хотя война началась в верховьях Казыма, но у войны, как говорили в старину, нет границ. Она может и до этих мест дойти, как, впрочем, и получилось. Молодые могли и собраться в путь, могли и рискнуть. Матерь настолько была ошеломлена увиденным, что не догадалась взглянуть на уши убитых оленей, над которыми уже потрудились вороны: у них были выклеваны глаза и продырявлены верхние бока. По меткам она бы сразу определила, из чьего они пастбища. А на покойника с неприкрытым лицом смотреть нельзя, но боковым зрением она заметила, что окровавленные волосы ушедшего черные и густые. Значит, принадлежали молодому человеку. Но разве мало молодых людей с такими волосами в селениях по рекам остяцкой земли?! Будь это зять Егор, ехал бы не один, внушала себе Матерь. Они были бы вдвоем, с Федосьей. А та не дала бы вот так погибнуть мужу на голом снегу, сама бы приняла смерть рядом с ним.

Немного успокоив себя такими рассуждениями, Матерь Детей стала погонять упряжку, чтобы побыстрее отъехать подальше от места трагедии.

На выезде с озера, на стыке ледяного покрова и берега, Матерь соскочила с нарты и побежала рядом с левым полозом, чтобы оленям легче было втащить тяжелую нарту в гору. Немного отъехав, она остановила упряжку, чтобы быки отдышались после довольного долгого подъема. Все слезли с нарты, чтобы размять затекшие ноги-руки. Роман пошел назад, вниз, за горку, оставив женщин у нарты одних.

Матерь поправила и получше укрыла люльку спящего Саввы, потом оглядела Марию, поправила ей платок, спросила:

— Мария, тебе не холодно?

— Нет, — ответила девочка.

— Есть хочешь?

— Нет.

— Пить хочешь?

— Нет.

— Вот проедем болото, выедем на бор и там сварим чай, — сказала Матерь.

— Почему на бору? — спросила Мария.

— Там ягель хороший. Пока мы чай пьем, олени наши немного отдохнут и поедят.

— Они уже кушать хотят?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Да вожак Угольный уже зубами поскрипывает, влево-вправо поглядывает, удобную копаницу[18] ищет.

— А-а, умный.

— Умный-умный. И смирный.

Между тем олени отдышались.

Из-под горки показалась голова Романа. Возвращаясь, недалеко от нарты, возле колдобины на правой обочине дороги, он выковырнул полузанесенный снегом обрубок ствола дерева почти с сажень длиной. Мальчик остановился, взглянул на Маму и спросил:

— Это что такое?

Матерь подошла ближе и, помедлив секунду, сказала:

— Палка. Просто палка. Не трогай ее.

И, подхватив сына за руку, повела к нарте. Вдруг она заторопилась. Усаживая детей на нарту, сказала:

— Поехали, поехали. Олени есть хотят. Их нужно хорошо покормить.

Но перед тем как тронуть упряжку, она ищущим взглядом обвела стоянку, еще раз заглянула в полог нарты и лишь затем, как бы что-то припомнив, дернула поводок. Вожак Угольный послушно двинулся вперед. Ищет погибшую Анну, понял сын Роман, внимательно наблюдавший за Матерью.

Ехала она, погоняя оленей, а перед глаза-ми все стояла преждевременно погибшая доченька Анна. Матерь перед отъездом привыкла проверять, все ли на месте. А тут не нашла Анну и не сразу поняла, что старшенькая навсегда оставила их. У нее невольно потекли слезы, и она незаметно для детей смахнула их рукой. Долго ехала молча, размышляя об ушедшей, моля Бога о том, чтобы ей хорошо было в Небесном Царстве.

С уходом Анны у нее все усиливалось ощущение пустоты. Пустоты в сердце. Пустоты в душе. Пустоты вокруг себя. Пустоты на земле.

Потом она вспомнила про лиственничную дубину, которую сын вытащил из-под снега. Видно, красные потеряли ее случайно, на колдобине, когда нарту сильно тряхнуло. Дубина была вырублена из ствола молодой лиственницы, плохо вытесана, сучья плохо обрублены, кора не снята. Это, видно, для того, чтобы она была суковато-шершавой, чтобы с кровью вырывала из тела наказываемого куски живого мяса… Видно, красные знали, что лиственница — самое прочное дерево на этой земле. В огне плохо горит, на морозе не ломается, тяжелее железа и камня. Поэтому, видно, красные и решили лиственничными дубинами выколачивать правду из самых стойких и усмирять самых крепких из восставших остяков, рискнувших ослушаться и подняться против них за освобождение своей земли. Красные, когда в сражениях берут верх, посмеиваются, внушают: лиственничные дубины научат вас, как воевать за свободу. Освобождения от красных русских захотели?! Свободы захотели?! Вот вам лиственничные дубины! Понюхайте, чем они пахнут! А пахнут они кровью. Пахнут остяцкой кровью.

Так, первым и скорым инструментом наказания и усмирения стала лиственничная дубина. Затем шли более медленные пытки — жестоким морозом, ледяной водой, многодневным голодом. А если получил пулю — так это за счастье считай.

Теперь Матерь преследовали тяжесть, цвет, суковатые шипы и запах дубин. Ей казалось, будто они сами передвигаются по земле, оставляя следы на снегу, сами избивают людей, сами мчатся с одной реки на другую, из одного селения в другое, то есть получалось, ими уже никто не управляет. И они как сумасшедшие до смерти забивали всякого, кто им попадался на пути.

«Побыстрей надо доехать до людей, довезти до дома дыхание детей», — думала Матерь. И все торопила, торопила уставших быков упряжки.

ГЛАВА XII

Хозяева очень внимательно, ни разу не перебив, выслушали гостя. Многое из того, о чем он поведал, они уже хорошо знали. В разгар войны между белыми и красными на Аган частенько заезжали небольшие отряды вооруженных людей: то проводников искали, то оленьи упряжки, то продовольствие. Конечно, более всего они докучали селениям близ побережья Агана, близ большой Оби и города Сургута. Говорили, что объявился Красный царь и пошел войной на Белого царя. В этой войне остяки больше сочувствовали Белому царю — он был ближе и понятнее. Он много веков уже был царем и остяков. Как выражались ханты, «на Белого царя сидя живем». При его руке нарождались на свет, жили и любили, молились своим Богам, охотились и пасли оленей, ловили рыбу, старились и уходили в Нижний Мир. Его рукой подписывались указы о поддержке остяков и их промыслов. От его имени управляли краем остяцкие князья и русские воеводы, которых позднее заменили губернаторы. И вот теперь его одолел и уничтожил Красный царь, люди которого обещают много всяких благ на словах. Но словом сыт не будешь.