Загадочные женщины XIX века - Ги Бретон

Как-то в январе 1863 года Евгения появилась на катке вместе с императором. Они уже сделали несколько кругов, когда молодая женщина, закутанная в горностай, в красных кожаных сапожках, шагнула на леди закружилась в каскаде сложнейших фигур.

Император замер.

— Кто это?

Принц Иоахим Мюрат улыбнулся:

— Одна американка, Сир. Миссис Мультон.

— Она обворожительна. Мне хотелось бы выразить ей восхищение ее искусством…

Принц Мюрат бросился догонять грациозную фигуристку. Наполеон III последовал за ним. Он приблизился сообщает Лили Мультон, «совершенно запыхавшийся, тяжело дыша, в пару, словно локомотив». Американка сделала реверанс. Император произнес:

— Примите мои комплименты, мадам. Вы прекрасно катаетесь!

Миссис Мультон, покраснев, объяснила, что увлекается коньками с детства.

Наполеон III не мог не воспользоваться представившимся ему случаем:

— Чтобы достичь такого совершенства, конечно же, нужно начинать в самом раннем возрасте. Но согласится ли столь блистательная фигуристка дать несколько уроков более чем скромному любителю коньков, каким являюсь я?

Миссис Мультон, польщенная, ответила, что это было бы для нее большой честью. Она взяла императора за руку, и они помчались по льду, оставив позади изумленный двор и обиженную императрицу.

Шляпа слетела с головы императора и покатилась по льду. Миссис Мультон, сделав пируэт, подхватила ее и протянула императору.

Через несколько мгновений они под руку подкатили к берегу. Двор аплодировал. Некоторые дамы оборачивались, чтобы посмотреть на императрицу. Но их ждало разочарование: Евгения улыбалась.

Вскоре стала известна причина ее хорошего расположения духа.

На следующий день весь Париж знал о том, что произошло на озере. Наиболее осведомленные утверждали, что миссис Мультон, урожденная Лили Гринот двадцать лет назад, в Бостоне, вышла замуж за Шарля Мультона, сына богатого американского банкира, который обосновался во Франции при Людовике-Филиппе. Говорили, что она жила в роскошном особняке и была певицей.

Действительно, Лили пела. Она была ученицей Майуэла Гарчиа — брата Малибран — и обладала голосом, по отзывам знатоков, редкостной красоты. При дворе ехидно замечали, что император был очарован, встретив «столь прекрасно задуманный орган».

Но у Евгении были свои соображения.

Через несколько дней Лили Мультон была приглашена в Тюильри. Наполеон III поверил, что императрица решила отныне быть терпимой, был тише воды ниже травы, теребил бородку и бормотал избитые комплименты. В тот момент, когда декольте американки оказало должное воздействие на его застывший безжизненный взгляд, появилась улыбающаяся Евгения.

— Не хотите ли вы пройти со мной в зал, мадам Мультон?

Певица поклонилась императору и последовала за императрицей.

Блестящий остроумный герцог де Морни пересказывал последние парижские сплетни, окруженный очарованными слушателями.

Миссис Мультон была покорена.

«Ей вдруг показалось, — пишет Ламбер, — что до сих пор она видела лишь карикатуру на того человека, который вдруг предстал перед ней».

Действительно, Наполеон III был живым портретом своего сводного брата.

Герцог де Морни поклонился и остановил на ней взгляд опытного обольстителя. Лили покраснела.

— Мне бы очень хотелось послушать ваше пение, мадам.

— С удовольствием спою для вас…

Завязка состоялась.

Евгения, успокоившись, присоединилась к императору, сновавшему по своему обыкновению среди гостей.

Прошло несколько недель, и императрица узнала, что герцог де Морни стал любовником резвой американки. Ее план удался…

Естественно, императрица не могла загнать всех хорошеньких женщин в постель своего сводного деверя. Несмотря на ее неусыпную бдительность, некоторые умудрялись добраться до заветной улицы Бак. Так, весной 1863 года одна из самых известных куртизанок Парижа внесла свою лепту в императорскую копилку.

Уже несколько лет она носила титул маркизы де Пайва и ослепляла столицу кричащей роскошью. Она жила в одном из самых красивых особняков на Елисейских полях.

Начинала она куда более скромно. Тереза Лахманн родилась в польском гетто. В шестнадцать лет она вымяла замуж за француза, скромного портного Антонэна Вильуанг. Впервые у нее вместо лохмотьев появились настоящие платья. В Париже она осела в 1841 году, а до тех пор ее бурная жизнь протекала в дешевых кварталах Константинополя, Лондона и Берлина.

В Париже она занималась проституцией, лелея безумную мечту в один прекрасный день стать некоронованной королевой. Судьба улыбнулась ей.

Однажды она сидела на скамейке на Елисейских полях и поджидала клиентов. В этот вечер и произошла встреча, изменившая ее жизнь. Но предоставим слово ей самой:

— Как-то вечером я сидела на скамейке. У меня не было ни су, ни корки хлеба. Моя обувь сносилась до такой степени, что стоило мне пройтись после малейшего дождика, как ноги мои тут же промокали. На мне было залатанное платье. Я никого не знала. Я сидела и смотрела на проезжающие мимо экипажи. Во мне не было зависти. Я знала, что наступит время, когда и я буду разъезжать в карете, осыпанная бриллиантами. Это я знала точно, но я понятия не имела, где мне найти ночлег на ближайшую ночь и что я буду есть завтра. Уже стемнело, когда ко мне подсел какой-то человек. Это был Генри Герц, пианист. Он ласково заговорил со мной. В темноте он не разглядел ни моего грязного платья, ни растрепанных волос, ни худобы плеч. Он не был богат, но я его не забыла. Он был очень Добр ко мне. В ту ночь я поклялась, что, когда Париж будет у моих ног, я прикажу построить дворец на месте той лачуги, у которой я сидела и которая видела меня полураздетой и голодной.

Через десять лет Тереза, ставшая маркизой де Пайва, на том же месте получила новый знак расположения богов. Она возвращалась в карете из Булонского леса с Арсеном Гуссейем. Ее руки, запястья, щиколотки украшали драгоценности. Указав на лачугу, она сказала писателю:

— Взгляните на эту развалюху. Когда-то на этом месте я дала себе одну клятву.

И она рассказала ему обо всем, а потом спросила:

— Знаете ли вы, кому принадлежит эта хибарка?

Гуссей расхохотался:

— Мне!

— Вы шутите!

— Я не шучу. Поразительное совпадение: я купил землю и домишко вчера вечером у Эмиля Перейра…

— Удивительно! Послушайте, мне все равно, сколько вы заплатили, я предлагаю вам двойную сумму. Я хочу приобрести эту землю. Уже десять лет, как она обещана мне. Я всегда считала ее своей!

— Я заплатил двести тысяч франков, — сказал Гуссей, — и за эти же деньги уступлю вам свое приобретение. Ваша история настолько чудесна, что грешно на ней наживаться.