Садовник - Родриго Кортес

Отец был огромен и невидим и надвигался страшно и неотвратимо, как зима, и от его шагов маленькие головки еще незрелых семян с чертами юной Долорес лопались, листья сворачивались в трубочки и чернели, а сад стремительно опадал, съеживался и отступал, оставляя вместо себя огромную, пустую, усеянную множеством отцовских следов круглую клумбу.

— Не-ет! — неожиданно сильным и ясным голосом закричал он и осознал, что отца надо остановить. Потому что только тогда будет рай на земле.

— И тогда будет рай на земле, — словно вторя этой мысли, тихо произнесла сеньора Тереса и вдруг заметила, что мальчишка открыл глаза. — Очнулся?! Господи! Ты очнулся!

Мигель продержал садовника под арестом ровно две недели — на свой страх и риск. Прокурор, понимая, что за этим арестом последует просьба о пересмотре дела Энрике Гонсалеса, на просьбу лейтенанта о санкции ответил решительным отказом.

Не лучше обстояли дела и в Сарагосе. Управление криминальной полиции спешно подстраивалось под требования новых властей, поговаривали даже о полном роспуске старой королевской полиции и формировании новой, уже народной милиции, а потому никто делом не занимался — просто из опасения сделать что-то не так. А уж про Энрике Гонсалеса здесь и вовсе постарались забыть: опытные чиновники прекрасно понимали, что значит будить спящую собаку.

А потому Мигель всем занимался сам. Поговорив со старым сеньором Эсперанса, он выяснил, что полковник не совсем еще выжил из ума и вовсе не путает приличия с возмездием. Да, сеньор Хуан пошел на то, чтобы похоронить в семейном склепе неведомо чей прах просто потому, что не мог позволить слухам распространяться, но он отнюдь не оставил надежды доискаться до истины, а если на то будет воля божья, то и найти похитителей. Именно поэтому он и предоставил молодому лейтенанту полную свободу действий. Без исключения.

И Мигель использовал все. Он по всем правилам оформил и отправил в Сарагосу показания сеньоры Анхелики, перерыл весь господский сад, перевернул вверх дном хижину садовника, устроил повторный допрос всем свидетелям по делу о самоубийстве Марии Эстебан, но все было тщетно. Свидетели молчали, садовник запирался, и даже дистиллятор найден не был. И это означало полный провал по всем трем возможным обвинениям.

Нет, Мигель не сдавался. Он понимал, что, пока садовник сидит, камера делает свое дело, и каждый новый день начинается для арестанта одним и тем же вопросом: «Сколько еще?» — а значит, пройдет время, и однажды садовник сломается.

Но спустя всего неделю в участок стал наведываться падре Франсиско, за ним сеньора Тереса Эсперанса, и оба просили об одном: не оставлять ребенка сиротой. Сеньора Тереса пугала Мигеля «прелестями» католических приютов, которые придется испытать на себе немому мальчику; падре — полной финансовой несостоятельностью ребенка и перспективой пополнить и без того многочисленные ряды нищих и убогих, и оба хотели одного: свободы для плохого, но все-таки отца. Мигель понимал, что здесь без алькальда не обошлось, но крыть ему было нечем, а дело с мертвой точки не сдвигалось.

Кроме того, сказать, что после 14 апреля работы у начальника полиции прибавилось, значило не сказать ничего. Весь город словно превратился в один большой сумасшедший дом. Из Мадрида, Сарагосы и даже Барселоны понаехало столько эмиссаров от самых разных партий, что люди совершенно запутались, пытаясь разобраться, кто есть кто и чего хочет, и трактовали политические программы в силу своего разумения.

В результате арендаторы крупнейшего местного землевладельца сеньора Хуана Диего Эсперанса, а вслед за ними и остальные стали требовать снижения арендной платы, количество драк и увечий резко возросло, и через какие-нибудь две недели лейтенанту Санчесу впервые за весь прошедший год стало не хватать камер для задержанных.

Разумеется, Мигель изо всех сил пытался честно исполнять свою работу. Более того, самые трудные участки он взял на себя и лично ездил на собрания арендаторов, а затем в кожевенные мастерские и на бесчисленные маслобойни. Часами он уговаривал наемных работников дождаться обещанной к осени конституции и не пытаться установить новые правила прямо сейчас, а затем шел к хозяевам и, взывая к их разуму, просил не накалять обстановку резкими высказываниями в адрес господ писателей Леона Троцкого и этого немца, как его… Маркса. А вечером приходила сеньора Тереса или падре Франсиско, а то и оба сразу, и снова начинали уговаривать его не оставлять мальчонку сиротой.

И когда воскресным вечером третьего мая ему позвонил из Сарагосы капитан Мартинес и попросил не заниматься ерундой, сказав, что судьбой невинно страдающего садовника остро заинтересовались анархисты, а дело зашло слишком далеко, и он должен выбирать, Мигель был вынужден признать свое поражение.

На следующий день садовник был освобожден.

Себастьян пролежал без сознания больше трех недель. Доктор Анхелио Рамирес уверенно диагностировал множественные переломы ребер и рук и прямо сказал, что здесь уже нужен священник, а не врач. Но, несмотря на столь суровый диагноз, сеньора Тереса вызывала его еще дважды и заставила-таки обработать места открытых переломов ребер и поставить шины на искалеченные руки сына садовника.

— Уверяю вас, это совершенно бессмысленно, — морщился сеньор Анхелио. — Вы просто впустую потратите ваши деньги.

Но сеньора Тереса оставалась непреклонной и две недели подряд каждый день, преодолевая нешуточное сопротивление отца и врача, словно искупая семейный грех, приходила в домик садовника и делала все, что могла: протирала безжизненное тело мальчика губкой, вливала ему в рот бульон и красное вино и молилась.

Иногда к больному приходил падре Франсиско, и тогда они молились с сеньорой вдвоем, но особой надежды на то, что мальчишка выживет, не было и у падре. Так что, когда Себастьян открыл глаза, сеньора Тереса восприняла это как самое настоящее чудо.

Она тут же побежала в храм известить падре Франсиско, а когда, спустя час или около того, вернулась вместе с ним, то в кровати никого не обнаружила.

— Господи! — вырвалось у обоих.

Они выбежали в сад, отыскали недавно отпущенного из тюрьмы отца мальчишки, но тот лишь пожал плечами.

— Я его не видел.

Сеньора Тереса и падре Франсиско подняли на ноги всю прислугу и заставили обыскать весь огромный сад семьи Эсперанса, и вскоре мальчишку нашли. Он стоял на коленях в самом центре огромной, практически пустой клумбы и торчащими из шин непослушными пальцами собирал в ржавое жестяное ведро маленьких желтых гусениц, пожирающих молодые листья на уцелевших стеблях.

Хуанита и Кармен тут же подхватили мальчишку, оттащили его обратно в кровать, а потом все вместе — и падре Франсиско, и сеньора Тереса, и собравшиеся конюхи с кухарками — произнесли хвалу господу. Но с этого дня удержать Себастьяна в постели стало невозможно. Едва сеньора Тереса отлучалась, он спускался на пол и, опираясь на скамеечку или ведро закованными в шины руками, уползал в засыпающий, уходящий в зиму сад — работать, и никакие уговоры остановить это безумие не могли. И только спустя два дня сеньора Тереса признала, что его лучше всего оставить в покое.

Себастьян видел всю суету вокруг себя, но сейчас его это почти не интересовало. Все это время он остро чувствовал, что ходит по самому краю пропасти, отделяющей жизнь от места, в котором пребывает сеньора Долорес. Каждую ночь он проваливался в странное состояние полубытия, когда даже сложно определить, спишь ты или бредишь, еще жив или уже умер. И только одно удерживало его по эту сторону границы — то важное, что показала ему старая сеньора.

Он бы не смог выразить это словами, даже если бы умел говорить; он просто чувствовал, что ничего еще не закончено, а ему предстоит долгий и непростой путь. Только поэтому он каждое утро заставлял себя вырваться из тягостного марева безвременья и через силу возвращался к жизни, брал ведерко и часами собирал гусениц или поливал молодые, слишком еще ранимые и вообще чудом уцелевшие розовые ростки в самом центре клумбы сеньоры Долорес. А вечером, стараясь не встречаться с отцом, забирался в сарай для инструмента и укладывался спать на стопке гнилых джутовых мешков.

Впрочем, отец более не трогал его, а сердобольные Кармен и Хуанита старались подкормить мальчика тем, что оставалось от господского стола, но он даже не решил, соглашаться ли еще немного пожить на этом свете или нет.

И лишь когда в самом центре ее клумбы один из цветков неожиданно, слишком поспешно и против всех правил, выбросил бутон — белый, нежный, словно кожа юной сеньориты Долорес, — Себастьян понял, что бог снова повернулся к нему.

Последующие следственные действия Мигеля Санчеса были не вполне законны и влетели ему в изрядную копеечку. Минуя формальности, он заплатил нескольким батракам из соседних деревень и уже на третий день получил сообщение о том, что садовник продал в одной из деревень крупную партию винного спирта. А 8 мая 1931 года ему позвонили из Сарагосы и сообщили, что новый начальник криминальной полиции желает его видеть по делу Энрике Гонсалеса.