Воздушные рабочие войны. Часть 2 - Дмитрий Лифановский

— Не надо до палаты, — покачала головой Лена, — все хорошо. Спасибо. Я сама, — и она побрела в сторону лестницы, под пристальными взглядами примолкших парней, и сочувствующим Василия Исаевича. Надо зайти, ребят проведать. Может, расскажут, как там наши. Главное, чтобы живы все были. На прошлой неделе Ида забегала проведать, но Весельская сама толком ничего не знала. У нее своих забот полон рот. Каждую ночь вылеты в немецкий тыл по заявкам партизан и НКВД.

Лена соскучилась по ребятам и девочкам из эскадрильи, по запаху аэродрома и по чувству полета. Сердце опять екнуло. А вдруг, больше не допустят до полетов, как Зину. Сколько нервов, упорства и наглости понадобилось Воскобойниковой, чтобы вернуться в небо. И все равно, не вышло! Формально разрешили, а фактически сослали в тыл. В кино сниматься. Надо же! Зинка теперь настоящая артистка! Как Любовь Орлова и Валентина Серова!

— Да знаем мы, как они воюют, — донеслось ей вслед, — кто на передке, а кто передком.

Плечи девушки вздрогнули, глаза полыхнули яростью. Вся боль, горе, обида за погибших девчонок и страх перед будущим сейчас вылились в ненависть к этому говоруну. Волкова обернулась, столкнувшись взглядом с похабно-улыбающимся чернявым. Ей нестерпимо захотелось выстрелить между этих глаз, прямо в складочку перечеркивающую лоб. И желание было настолько сильным, настолько пронзительным, что она просто молча смотрела на парня, на густые черные красивые брови птицей разлетающиеся над карими насмешливыми глазами и представляла, как между ними появляется аккуратное отверстие из которго тоненькой струйкой течет кровь, заливая лицо негодяя и превращая его в уродливую кровавую маску. И так явно проявилась картинка перед глазами, что Лене стало страшно. Неужели она готова выстрелить в своего?! Пусть подлеца, но своего! И поняла — да, готова! Будь у нее сейчас пистолет, выстрелила бы, не задумываясь! Да как же так?! Что же такое с ней стало?! Девушку стало потряхивать. Видимо что-то поняв по ее взгляду, парень отступил назад, обернувшись на своих товарищей, молча наблюдавших за отвратительной сценой.

— А ну-ка извинись! — раздался жесткий голос Воронченко. Паренек был уже сам не рад своей несдержанности.

— Да ладно, бать. Ты чего?! Что я сказал-то такого?! Баба она и есть баба! Не убудет с нее! — захорохорился он. Не хотелось ему извиняться перед этой пигалицей на глазах у товарищей. Засмеют же потом.

— Баба, значит, — зло зашипел Воронченко, — передком воюет, значит! — его глаза горели лютой злобой. — Представьтесь!

— Вот еще! Да ты кто такой, вообще?! — закусил удила чернявый. Будет ему еще кто-то указывать. Оно конечно, можно и нарваться. Но не похож этот дед с бородой на начальство. Гражданский какой-нибудь. Самое плохое, если по партийной линии. Тогда да, могут быть неприятности. А так — ерунда!

— Я командир 1-ой Смоленской партизанской стрелковой дивизии подполковник Воронченко. Ну?! — это «ну» прозвучало как выстрел.

— Лейтенант Евдокимов, — нехотя представился чернявый.

— И все?

— Лейтенант Евдокимов, 91-ый пограничный полк НКВД по охране тыла.

— Где ранен?

— Я не ранен, — смутился чернявый, — у меня язва.

Воронченко взорвался:

— Так какого хрена ты такой красивый с язвой, девочку обижаешь?! Ты про нее знаешь что-нибудь?! Нет?! А метешь помелом своим поганым! Они нас из ада вытащили! Она и такие же девочки, как она. Горели, но летели за нами! Да ты ногтя ее не стоишь! Извиняйся, засранец, пока я тебе морду не разбил! И не посмотрю, что ты лейтенант НКВД! А вы что молчите?! — он переключился на товарищей чернявого, — Ваш товарищ подлость творит, а вы стоите, улыбаетесь. Еще комсомольцы пади?! Да вы у меня в отряде из толчков не вылезали бы! Чтоб подобное к подобному! — Воронченко тряс тяжелым кулаком перед ошарашенными таким напором лицами парней — Ничего, разберусь я с этим! Смотри-ка! Извиняйся! — вызверился он.

— Девушка, Вы извините меня, пожалуйста, — пролепетал бледный Евдокимов, — глупость сморозил. Больше не повториться.

— Нас тоже извините, — вмешался еще один парень, выглядящий постарше своих товарищей.

— Хорошо, — кивнула Лена. — Василий Исаевич, спасибо Вам, — она развернулась и пошла к себе в палату. К ребятам потом. Не сейчас. Не после всего этого. Лена слышала, как Воронченко продолжал распекать парней. Но ей было все равно. Обида как пришла, так и ушла. Быстро. Не оставив после себя ничего, кроме тянущей пустоты. Она и раньше слышала подобные высказывания. Но чтобы именно про нее. Как же все это мерзко!

Соседка по палате спала, выводя курносым в веснушках носиком тонкие трели. Неунывающая хохотушка Света медсестричка из стрелковой роты. Красивая, светлая под стать своему имени. Только вот ноги левой как не бывало. Срезал осколок снаряда выше колена. Как живой осталась, чудо просто. Днем Света весело щебетала и шутила, сама же хохоча над своими шутками, а ночью, думая, что Лена спит, плакала, приглушенно воя в подушку. А утром, как ни в чем не бывало, улыбалась. Только красные опухшие глаза выдавали ее. Это вот она пердком воевала?! Или девчонки из ночного бомбардировочного и из их эскадрильи?! Да что он знает, этот Евдокимов?! Сволочь он! Самая настоящая! Лена тяжело уселась на койку. Заныли раны. Ничего. Бывает. Она уже привыкла к этой тянущей боли. Сейчас еще нормально. Первые дни вообще было, хоть волком вой. Волкова воет волком. Невеселый каламбур получается у нее. Она потерла ладонью бинты под халатом. Душно. И форточка открыта, а воздуха не хватает. К дождю что ли? Она посмотрела на лежащий на тумбочке чистый тетрадный листок. Пододвинувшись ближе, чтоб было удобней писать, взяла в руки карандаш. Листок стал покрываться аккуратными круглыми буквами с красивыми завитками. Почерк у Лены был отличный, Елена Петровна всегда хвалила ее.

«Дорогая, любимая моя, родная мамочка! Если б ты знала, как соскучилась я по тебе! Помнишь, как мы, бывало, сидели с тобой в темноте на моей кровати и шептались, ожидая со службы папу? Как он там? Есть вести от него?

У меня все хорошо. Учусь летать, и прокладывать курс, постигаю военную и летную науку. Кормят нас по летным нормам. До отвала! Даже молоко с булочками дают! Вкусными. С повидлом. Как я люблю. А еще…»

Она писала так, будто не лежала в госпитале, а училась в