Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

— Я не привела.

Я не стал отвечать, и она вдруг вспыхнула и опустила глаза.

— А потом?

Она на меня не смотрела.

— Многих похватали, а к другим следок. Я сперва у Ваоры жила. А вчера иду — а у ней знак на воротах.

— Так и бродишь со вчерашнего дня?

Суил кивнула.

— Тогда поживи тут. Место тихое.

— А старуха?

— Она сама будет рада. Только… — я замялся: а вдруг Суил испугается и уйдёт, ведь в Квайре безумие считают заразным? — только она забывается от старости. Вздумала, что я — её сын… покойный. Ладно, пусть потешится.

Суил вскинула на меня глаза и сразу опять опустила. Никогда прежде я не видел её смущённой.

Старуха, ворча, принесла из сеней котелок, я подхватил его и поставил на печь. Раздул огонь, подкинул дров и взял Синар за руку.

— Матушка, будь так добра, приюти Суил! Беда у неё, и деться ей некуда.

— Господь знает, что ты порешь, Равл! — в сердцах сказала моя приёмная мать. — А то я девку в ночь из дома выгоню! Живи сколько хочешь, милая, места не пролежит. Только гляди, девка, чтоб без греха! Я этого не люблю!

Суил зарделась, а я поспешно сказал:

— Что ты, матушка! Она моему лучшему другу племянница.

— А! Знаю вас, мужиков! Для вас родни нет! — и тут же захлопотала вокруг Суил. — Что стоишь, девка, скидывай сатар. Ишь, прозябла-то, всю трясёт! Ой, благость господня! Да ты, никак, всю юбку вымочила! Да уйди ты, греховодник, чего уставился!

Я вышел на крыльцо, вдохнул обжигающий воздух, и нежность к этому миру захлестнула меня. Прекрасны были безлунная ночь и режущий ветер, и колющий щеки снег — все было прекрасно в этом прекрасном мире.

Утром я дал старухе денег и велел сходить на базар.

— Гляди, матушка, не обмолвись обо мне, — предупредил я её. — Нынче вешают всех, кто в Лагаре бывал, а я, как на грех, оттуда.

— Ой, благость господня! — перепугалась Синар. — Слова не молвлю, сыночек! Ты дверь-то заложи, схоронися!

Насилу я её выпроводил и вернулся к Суил.

— Рассказывай, птичка. Почему ты ушла из дому?

Не об этом бы сейчас говорить! Стать на колени, взять её руки и уткнуться в них лицом. Стоять так и рассказывать, о том, как плохо было мне без неё и как хорошо, когда она здесь. Но я только вздохнул:

— Дигил бывал на хуторе?

— На хуторе не бывал, а в лицо знает. Вовсе не того, Тилар. Наша-то семья и так на глазу, а как Карт с дядь Огилом ушёл, вовсе взъелись. Спасибо, люди нас берегут. Ночью-то из деревни парнишка прибежал: солдаты, мол, пожаловали, поутру на хуторе будут. Мы с матушкой и порешили, что мне уходить. Матушка скажет, что я с первых холодов в услуженье пошла, и родичи подтвердят, давно сговорено.

— Он многих знает?

— Знает, сколь ему положено, да, видать, кто-то ещё заговорил. Я уж упредила, кого могла, да в город мне ходу нет, в воротах поймают.

— Может быть, я?

— Нет, Тилар! Не по тебе дело. Ты и врать-то толком не умеешь!

— Ну, на безрыбье… Помощи ждать неоткуда. Огил ушёл в Бассот.

Она вскрикнула и испуганно зажала рот ладонью.

— До весны, считай, все. Сходить?

— Не выйдет, Тилар. Они ж тебя не знают. Нынче-то и своему не больно поверят, а чужому подавно.

— Значит, тогда Ирсал…

— Кто?

Я поглядел на Суил: притворяется? Нет. В самом деле не знает. Ох, как скверно! Это значит, что в наше убежище ведёт ещё один след… откуда? За себя я почти не боялся, но Суил… Нет! Я должен её спасти. Если даже придётся выводить из-под удара всю сеть Баруфа… ну, так я это сделаю, чёрт возьми!

Я пошёл в свой угол и сел за работу. Надо собраться. Не могу я думать ни о чём, кроме Суил.

Возвратилась Синар, подозрительно покосилась на нас, но я работал, а Суил усердно чинила юбку, и она, подобрев, принялась за стряпню. Суил тут же кинулась ей помогать. А я ждал. Чёртов Ирсал, когда он придёт?

Все тянулся день. Еле-еле ползли расплющенные минуты, оставляя холодный след на душе. И всё-таки они уползли, зарозовел морозный узор на оконце, и на крыльце, наконец, затоптались шаги.

Ирсал без стука ввалился в дверь и встал на пороге.

Глянул на меня, На Синар, на застывшую у печки Суил, ухмыльнулся:

— Что, никак семьёй обзавёлся?

— А это ещё кто? — уперев руки в бока, грозно спросила Синар.

— Как же, родня. Твоего брата жены племянник.

— А хоть и родня! Аль тебя, малый, мать-отец не учили, что, коль в дом вошёл, так хозяев надо приветить?

Я глянул на Ирсала и стиснул зубы. Длинная физиономия вытянулась вдвое, челюсть отвисла, а глаза полезли на лоб.

— Да что это с ним, сынок? — спросила старуха. — Аль блажной?

— С ним бывает, матушка, — еле выдавил я. — В-воды человеку дайте!

Ирсал дико глянул на ковшик, взял в дрожащие руки, отпил, стуча зубами о край.

— Садись, Ирсал. А матушка права — старших уважать надо.

Он безропотно сел.

— Ты б, матушка, показала гостье, где мы воду берём. Не гневайся, у нас мужской разговор.

— И то правда, сынок, — с облегчением засуетилась она. — Давай, девка, бери ведра.

Я услыхал, как в сенях она сказала Суил:

— Я их, таких-то, до смерти боюсь! — и это было все. Я хохотал взахлёб, до слез, до удушья. Ирсал долго тупо глядел на меня и сипло спросил, наконец:

— Ты чего, колдун?

— А что, и тебя полечить?

Он дёрнулся от меня, и я улёгся на стол.

— Ну чего ржёшь? — спросил он жалобно. — Только скажи!

— О-ох! Да нет, Ирсал, не трусь. Не колдун. Кое-что умею, это так. Давай, выпей ещё водички и будем о деле говорить.

— Чего тебе надо?

— Беда у нас, Ирсал. Взяли нашего связного, и он многих выдал.

— То ваша беда, не наша.

— Как сказать. Вот ты на гостью мою косишься, а она пришла меня стеречь.

— А мне… — начал и осёкся: — И нашла тебя?

— Как видишь. Много ваших обо мне знают?

— Так возьми да спроси, кто надоумил! А то, гляди, сам возьмусь!

— Не спеши, Ирсал! Сперва подумай: стоит ли меня врагом иметь?

Он не то, что побледнел — позеленел от страха и всё-таки пробормотал, что нечего, мол, его пугать, не таких видел.

— Врёшь! Таких, как я, ты не видел. Негде тебе было таких видеть. Да не трясись ты, я с тобой ещё ничего не сделал!

Он провёл по лицу ладонью, хрипло выругался и устало сказал:

— Чего взбеленился? Не трону я её, раз не велишь. У нас поищу. Не найдут тебя.

— А я что, за себя боюсь? Не так все просто.

Он усмехнулся.

— А чего тут хитрого? Ты Хозяину служишь, а у нас своя забота.

— А тебе чем тебе Охотник не подходит?

Он невольно оглянулся, услыхав запретное имя, но ответил бесстрашно и сурово:

— Сам из богатых и для богатых старается. У него все хозяева друзья-приятели. И так чёрному люду нет житья, а он ещё пуще зажмёт.

— Резонно. Тогда такой вопрос: ты понимаешь, что делается в Квайре?