Истинно моя - Николь Роуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все, что я знаю наверняка, это то, что единственный мужчина, который когда-либо заставлял меня рисковать, стоит по другую сторону двери и ждет, пока я решу, хочу ли впустить его… и я не хочу тратить всю оставшуюся жизнь боясь прожить это по-настоящему.
Я не хочу проснуться через пятьдесят лет, задаваясь вопросом, позволила ли я лучшему, что когда-либо случалось со мной, ускользнуть из моих пальцев. Может быть, мне, как и моей маме, суждено причинить боль людям, которых я люблю. Может быть, мне, как и моему отцу, суждено провести свою жизнь, пытаясь собрать воедино осколки разбитого сердца. Может быть, я, как и бабушка, останусь без мужчины моей мечты, который смог бы меня приземлить. Или, может быть, мне суждено взять все эти страхи, беспокойства и сомнения и вплести их в свою судьбу. Я не знаю. У меня нет ответов на все вопросы.
Но у меня есть это.
Я бегу по комнате, открывая дверь.
Серые глаза Зейна скользят по моему телу, медленно осматривая.
— Только ты можешь сделать кошачью пижаму сексуальной, ягненок.
— Привет, — шепчу я.
Он поднимает на меня взгляд:
— Ты в порядке? Я слышал, как ты думаешь из гостиной.
— Извини. — Я гримасничаю. — Я имею в виду, нет, ты же не мог.
— Значит, ты слишком много думала.
— Да нет, — я фыркаю, скрещивая руки и глядя на него. — Перестань меня путать.
Он усмехается, одна половина его рта изгибается в сексуальной улыбке.
— Перестань быть такой чертовски милой.
— Я ничего не могу поделать с тем, какой меня создал Бог, Зейн.
Его улыбка становится шире, когда он смотрит поверх моей головы.
— У тебя хорошая комната. Не похожа на остальную часть дома.
— Ты имеешь в виду, что это не похоже на то, что мы ограбили мебельный магазин? — Моя комната — единственная в доме, где все сочетается. Каждая вторая комната — это настоящая сокровищница антиквариата, а на блошином рынке бабушке и Бетси просто необходимо было купить всякие диковинки. По крайней мере, пока они не найдут идеальную деталь на замену. Ремонт делает их счастливыми, поэтому я не жалуюсь.
— Это один из способов выразиться.
Я тихо смеюсь.
— Бабушка и Бетси любят ходить по магазинам. Они постоянно меняют тот или иной предмет мебели. Я твердо решила что-то поменять здесь после того, как проснулась и обнаружила в углу четырехфутового жирафа.
Я чуть не упала с кровати. Бабушка подумала, что я получу удовольствие от деревянной скульптуры. Я до сих пор не совсем понимаю, как они сами это сюда притащили. Он был тяжелым!
— Они дикие, не так ли?
— Ты не знаешь и половины, — бормочу я. — Мой дедушка умер шесть лет назад. Он был единственным, кто держал их в узде.
— Ты заботишься о них с семнадцати лет?
— По большей части. Через год после смерти дедушки у бабушки случился инсульт. С тех пор ее суждения не были лучшими. И я не уверена, что Бетси когда-либо была здравомыслящей. По отдельности с ними можно справиться, но вместе? — Я заправляю пряди волос за уши и качаю головой. — Ну, скажем так, это чудо, что ни одна из них не оказалась в тюрьме за это время.
— Ты так думаешь? — Его правая бровь поднимается.
— Я же говорила тебе, что они дикие. — Я смотрю на него широко раскрытыми глазами. — Ты хоть представляешь, как трудно убедить судью, что твоя семидесятисемилетняя бабушка не собиралась бежать от полиции, когда ты почти уверен, что она действительно собиралась это сделать?
— Иисус Христос, — смеется он недоверчиво.
Хотя я этого не выдумываю. С ними я никогда не мирюсь. Когда дедушка был еще здесь, он мог их отговорить или хотя бы смягчить часть ущерба. Но без него они даже не пытаются себя сдерживать. Они как будто решили, что больше не играют по правилам и собираются провести последние годы жизни на своих условиях. Я не завидую им в этом. Я люблю их за это. Но это не значит, что я не волнуюсь.
— Они обожают тебя.
— Это чувство взаимно. Я бы не стала их менять, — яростно шепчу я. — Ни на секунду.
— Но ты волнуешься, — говорит он.
— Очень. Я живу в постоянном состоянии тревоги, боюсь, что одна из них зайдет слишком далеко, и в конечном итоге им будет больно или еще хуже. Я не готова прожить свою жизнь без них, потому что я недостаточно внимательно наблюдала.
— Этого не произойдет, ягненок. — Зейн тянется ко мне и притягивает меня к себе. — Я позабочусь об этом.
— Это не твоя работа.
— Забота о тебе — моя работа.
Мой желудок скручивается от беспокойства.
— Мы оба знаем, что ты здесь не потому, что я в опасности, Зейн. Просто… я вообще не понимаю, зачем ты здесь, — признаюсь я. — Почему ты так готов броситься во все это с головой?
— Может быть, тебе и не грозит физическая опасность, но это не значит, что я тебе не нужен, Эмма. — Он поднимает мой подбородок, пока наши глаза не встречаются. — Это не значит, что тебе вообще ничего не угрожает.
— Мне — нет.
— Ты рискуешь пожертвовать большим, чем можешь себе позволить, ягненок. Ты так занята заботой обо всех остальных, но никто не позаботился о тебе.
— Я забочусь о себе.
— Теперь тебе не нужно это делать. Ведь у тебя есть я.
— Но почему? — выпаливаю я.
— Ты правда не понимаешь? — Он касается моей щеки, проводя большим пальцем по моей челюсти. — Ты правда этого не видишь?
— Я… — я тяжело сглатываю, мой желудок скручивается от беспокойства. — Я вижу это, — наконец удается мне прошептать. — Думаю, именно поэтому я так упорно с этим боролась, Зейн.
— Почему?
— Что, если… что, если я не очень хороша в этом? — спрашиваю я. — А что, если я все испорчу и разрушу твою жизнь?
— Ты действительно думаешь, что сможешь это сделать?
Я облизываю губы, пытаясь подобрать слова. Я никогда никому не рассказывала о своих родителях, даже Камиле.
— Моя мама была наркоманкой. Она причинила боль многим людям. Я думаю, что сильнее всего она ранила моего отца. Он был без ума от нее, но невозможно любить зависимого человека. Он понял это на собственном горьком опыте.
— Черт, — шепчет Зейн, притягивая меня ближе, как будто может физически защитить меня от моего прошлого и воспоминаний о нем.
— Ее дилер в конечном итоге убил их обоих.
— Сколько тебе было лет?
