Тайные учения Тибета (сборник) - Давид-Ниэль Александра

Бунгало Тхангу построено на красивом и очень пустынном месте, окруженном лесами, на высоте 3600 м над уровнем моря и в 30 км от тибетской границы.

Мне было там хорошо. Я задержалась, не желая торопиться с возвращением в Гангток или Поданг. У тамошних лам мне уже нечему было учиться: я получила уже почти все от них, что они могли мне дать. В мирное время я, может быть, уехала бы в Китай или Японию, но из-за войны, разразившейся в Европе в момент моего отъезда в Чертен Ниима, морские путешествия стали опасными – подводные лодки бороздили океан. Я раздумывала, где бы мне провести зиму, как вдруг, через несколько дней после приезда в Тхангу, я узнала, что гомштен из Лаштена сейчас живет в своем убежище на расстоянии полуденного перехода от бунгало.

Я сейчас же решила его навестить. Экскурсия обещала быть интересной. Мне очень хотелось посмотреть, что это за пещера, именуемая гомштеном «Светоч новый», и как он в ней живет.

Отправляясь в Чертен Ниима, я отослала свою лошадь и путешествовала на спине яка (род буйвола с длинной шерстью и хвостом наподобие лошадиного), рассчитывая нанять лошадь в Лаштене на обратном пути в Гангток. Видя меня в затруднении, сторож бунгало предложил свою собственную лошадь. «У нее верная поступь, – уверял он, – и она легко взберется по любой нехоженой тропе, ведущей к пещере гомштена».

Я согласилась и на следующий день сидела в седле на маленькой, но очень уродливой лошади рыжей масти.

Лошадям полагаются удила и уздечка, но у яков их не бывает. Когда на них ездят верхом, руки остаются свободными. Я к этому уже привыкла и, погрузившись в свои мысли, стала надевать перчатки. Но я села на лошадь в первый раз и совсем не знала ее норова. Мне следовало держать повод, о чем я совсем забыла. Между тем лошадка оказалась норовистой. Пока я предавалась мечтам, она вдруг уперлась передними ногами в землю, а зад подкинула к облакам. Результат не замедлил сказаться. Взлетев в воздух, я приземлилась на обочине тропы, поросшей, к счастью, густой травой, и от сильного удара потеряла сознание.

Придя в себя, я почувствовала сильную боль в пояснице и не в силах была выпрямиться.

Рыжая лошаденка после своего антраша замерла на месте, смирная, точно ягненок. Повернув голову в мою сторону, она с заметным интересом наблюдала, как столпившиеся вокруг меня люди несли меня обратно в дом.

Мои упреки сильно огорчили старого сторожа бунгало.

– Никогда, – сокрушался он, – за этой лошадью не замечали ничего плохого. Уверяю вас, она совсем не норовистая. Разве я посмел бы предложить ее вам, если бы не был в ней уверен? Я езжу на ней уже несколько лет. Вот вы сами увидите, я сейчас дам ей немного поразмяться.

Я видела через окно коварную лошадь. Она стояла неподвижно все в той же позе – настоящее воплощение кротости.

Хозяин подошел к ней, что-то ей сказал, схватил повод, вдел ногу в стремя и взлетел… но совсем не в седло, как собирался, а в воздух, куда его послало новое сальто смирной лошадки. Ему не так повезло, как мне. Бедняга упал прямо на камни. Все бросились к нему. Он сильно расшиб голову и обливался кровью, но кости его были целы.

– Никогда, никогда эта лошадь ничего подобного не выкидывала, – повторял он вперемежку со стонами, пока его уводили в дом.

– Поразительно, – подумала я, беспомощно распростершись на постели.

Пока я размышляла о диковинных выходках смирного животного, явился мой повар.

– О, преподобная госпожа, – обратился он ко мне, – тут что-то не так. Я расспросил слугу сторожа: это правда – его лошадь всегда была очень спокойной. Должно быть, во всем виноват гомштен. Вокруг него кишат демоны… Не ездите к нему… С вами случится несчастье. Возвращайтесь в Гангток. Если вы не можете ехать верхом, я разыщу для вас носилки.

Пришел другой слуга. Он зажег ароматические палочки и светильник на алтаре. Йонгден, которому тогда было только пятнадцать лет, забился в угол и заливался горькими слезами. Этот спектакль придавал мне вид умирающей. Я рассмеялась.

– Перестаньте, я еще не умерла, – сказала я. – Демоны тут ни при чем. Гомштен не злой человек, почему же вы его боитесь? Пообедаем пораньше, а потом все ляжем спать. Завтра увидим, что нам делать.

Два дня спустя гомштен, узнавший о моем приключении, прислал за мной для путешествия к нему черную лошадку.

Переход был совершен без происшествий. Козьими тропами, петлявшими по заросшим лесом склонам, мы выехали на красивую поляну у подножия почти отвесного обнаженного склона, увенчанного изрезанным гребнем почти черных скал. Немного ниже кромки гребня развевались флажки, указывавшие местоположение пещеры отшельника.

Лама спустился нам навстречу до половины склона, чтобы приветствовать меня в своих владениях, и затем проводил – но не к себе, а в другую обитель, расположенную по извилистой тропинке примерно на километр ниже его собственной. Он приказал принести большой котелок чая, приправленного маслом, и разжечь на земле в центре помещения костер. Необходимо дать пояснения по поводу помещения.

Речь идет не о доме, не о хижине, но о небольшой пещере, закрытой стеной из каменной кладки. В этой стене вместо окон были проделаны два отверстия, каждое около двадцати квадратных сантиметров. Несколько досок, грубо отесанных топором, связанных между собою полосками мягкой коры, служили дверью. Ничем не защищенные «окна» зияли в пустоту.

Мы выехали из Тхангу поздно, и стемнело почти сразу после нашего прибытия в обитель. Мои мальчики приготовили мне постель, расстелив одеяла прямо на голом камне, и гомштен увел их на ночлег в хижину, по его словам примыкающую прямо к его жилищу.

Оставшись одна, я вышла из пещеры. Ночь была безлунной. Во мраке только белесая масса ледника в конце долины выступала из непроглядной темени да устремлялись в звездное небо черные пики над головой. Внизу раскинулась бездонная тьма, из недр ее доносился рокот далекого потока. Тропинка, такая узкая, что на ней едва умещались ноги, вилась по самому краю обрыва над пропастью. Я не отважилась отойти от пещеры в темноте. Приходилось отложить ознакомление с окрестностями до завтра.

Я вернулась и легла. Не успела я завернуться в одеяло, как пламя моего фонаря вспыхнуло и погасло. Слуги забыли наполнить резервуар керосином. Я не нашла спичек под рукой и, не привыкнув еще к конфигурации своего доисторического логова, не смела двинуться, боясь расшибиться об острые камни.

Пронизывающий ветер дул в «окна» и дверные щели. Звезда смотрела на меня сквозь амбразуру против моего ложа.

– Хорошо ли тебе? – говорила она. – Что ты думаешь о жизни отшельника?

Она мерцала мягко и презрительно и, честное слово, смеялась надо мной.

– О, мне хорошо, – ответила я, – лучше, чем хорошо… Я в восторге и чувствую, что жизнь отшельника, отрешенного от мирских благ и соблазнов, – самая восхитительная из всех возможных на земле.

Тогда звезда перестала смеяться. Она загорелась ярче, стала больше, осветила пещеру.

сказала звезда, цитируя по-тибетски стихи Миларепы, и ее торжественный голосок стал низким от звучавшего в нем сомнения (стихотворение было сложено в XI веке отшельником Миларепой, удалившимся от мира в пещеру. Это стихотворение очень популярно в Тибете. Вот его значение: если я сумею жить в уединении до смерти и не буду испытывать искушения вернуться в мир, я смогу думать, что достиг духовной цели, к которой стремился).

На следующее утро я поднялась к жилищу гомштена. Это тоже была пещера, но больших размеров и лучше моей приспособленная для жилья. Все пространство под скальным сводом отгораживала стена, сложенная из выветренных камней, со вделанной в нее простой дверью. Первое помещение было кухней. В глубине его естественная арка служила входом в небольшой грот – нечто вроде коридорчика, – превращенный гомштеном в комнату. Туда вела деревянная ступенька, так как уровень пола грота был выше уровня пола кухни. Арку закрывала тяжелая разноцветная портьера. Эта задняя комната совершенно не вентилировалась. Единственная трещина в скале, пропускавшая прежде вместе со светом и воздух, была заделана оконной рамой.