Мистер Снафф (ЛП) - Этан Джон

Рассел нахмурился и строго сказал:

- Ты - чертов лжец. Ты - гребаный лжец. Ты обманул ее! Ей было наплевать на деньги, она не хотела быть порнозвездой. Она бы не стала так распутничать, и ты это знаешь! Ты обманул ее! Ты послал ее на смерть! Ты отправил ее на бойню, как какое-то животное. Ты не любил ее, ты убил ее.

- Нет, нет, нет. Я любил ее, мистер Уилер. Вы же знаете, мне в ней все нравилось. Я был просто... Я просто был так напуган. Я не мог остановить ее, и я не мог остановить его! Никто не может! Пожалуйста, отпустите меня! Пожалуйста!

Рассел рявкнул:

- Заткнись! Ты подписал ее свидетельство о смерти! Ты убил ее из-за денег! Не лги мне, черт возьми!

Стивен невнятно пробормотал, оглядывая яму, безнадежно ища путь к отступлению. Он не мог придумать оправдание, не мог избежать последствий своих действий. Скотт похлопал Рассела по плечу, пытаясь утешить его нежным прикосновением.

Скотт спросил:

- Что ты хочешь с ним сделать?

Рассел повернулся спиной к Стивену. Когда он неторопливо отошел от ямы, мстительный отец крикнул:

- Закопай его!

Скотт кивнул, затем повернулся к бетономешалке и крикнул:

- Разгружайся на этого ублюдка, Винни!

Стивен затаил дыхание, напрягая всю свою энергию, но безрезультатно. Он не мог разорвать прочную веревку. Он подпрыгнул на земле, шлепаясь, как рыба, вытащенная из воды. Он попытался встать, но тяжелый цемент покрывал его голени. Он смотрел, как цемент сочится к нему. Стивен невнятно кричал, выпаливая буквы и неполные слова.

Скотт наблюдал, как цемент поглотил торс Стивена. Плотный цемент сковывал его тело, еще больше ограничивая его движения. Он закашлялся и прохрипел, когда слизистая субстанция попала ему в рот. Через 30 секунд цемент перестал колыхаться – Стивен перестал двигаться. Скотт вздохнул и покачал головой – еще один дурак, уснувший с червями.

Скотт оглянулся через плечо и крикнул:

- Винни! Заполни яму, а затем выровняй это дерьмо! Чтобы было без трещин, хорошо?

Глава 10. Рефлексия

Грязные улицы были омыты светящейся луной и яркими звездами – очищены естественным жемчужным сиянием ночи. Завывал ветер, шелестели кусты, стонали деревья, стрекотали сверчки. Ночной шум успокаивал – транквилизатор, достаточно сильный, чтобы вырубить самого решительного страдающего бессонницей. Ночь была спокойной.

Рассел неуклюже поднялся по деревянным ступенькам крыльца, его ключи звенели и позвякивали в кармане. Он подошел к зеленой двери, затем взглянул на скамейку на крыльце под окном гостиной. На секунду он вспомнил о тех временах, когда он утешал и ругал свою дочь в простой гостиной.

Oткрывая дверь, Рассел прошептал:

- В другой жизни...

Входная дверь вела в прихожую. Арка слева от него вела в гостиную. Справа от него точно такая же арка вела на кухню. В коридоре было три двери. Первая дверь - в ванную, вторая – в комнату Кэрри, а последняя дверь вела в хозяйскую спальню. Дом был простым, но вполне подходящим.

Рассел закрыл за собой дверь и встал в непоколебимой солидарности. В доме обычно царила тишина, учитывая активный образ жизни Кэрри. Молодая женщина проводила со Стивеном больше времени, чем с отцом. И все же дом казался еще более пустынным, чем когда-либо, его атмосфера стала жуткой. Рассел потер глаза, потом всхлипнул. Он не мог побороть желание заплакать.

Он шмыгнул носом, крякнул и, пошатываясь, вошел в маленькую кухню. Его ботинки глухо стучали по линолеуму при каждом неуверенном шаге. Он направился к шкафу рядом с холодильником, затем достал бутылку виски – бутылка была заполнена на две трети. Словно у него было обезвоживание, Рассел залпом выпил виски. Алкоголь мог открыть врата к возмездию, но он также служил домашним обезболивающим. Он выпил крепкий напиток, словно дешевое пиво, затем, пошатываясь, опустился на пол.

С полупустой бутылкой в руке и единственной слезой, стекающей по его правой щеке, Рассел прошептал:

- Мне жаль... Мне так жаль...

Рассел, рыдая, дергал себя за волосы. Дни насилия и мести тяжело сказались на нем. Он стал свидетелем самоубийства и участвовал в убийстве молодого человека. Его прошлое было пронизано насилием, но недавний всплеск был ошеломляющим. Жестокость ситуации вызвала у него головокружение и тошноту. Он прикусил нижнюю губу и, пошатываясь, поднялся на ноги. Тяжело дыша, он поставил стеклянную бутылку на столешницу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сквозь стиснутые зубы Рассел сказал:

- Они это заслужили... Они все это заслужили... Они заслуживают большего... Их нельзя простить за то, что они сделали. Нет, я не могу проявить к ним милосердие, которого они не проявили к моей дочери... Я не могу...

Рассел ткнул в шкафы, разбивая хрупкие дверцы своими яростными ударами. Он захлопывал каждую дверцу шкафа своими мощными ударами – когда одного было недостаточно, он наносил другой. Расколотое дерево впилось в костяшки его пальцев, разрезав перепонку между пальцами. Рваные раны жгли, но он не мог остановить ярость.

Со сморщенным лицом Рассел посмотрел на свои окровавленные руки и спросил:

- Почему я этого не чувствую? А? Что, черт возьми, со мной не так? Неужели я такой же, как эти больные ублюдки? Что это? А?

Громко выдохнув, Рассел схватил бутылку виски и разбил ее о столешницу. Осколки разлетелись по столу и раковине; дразнящий алкоголь разлился по всей площади. С разбитой бутылкой в руке Рассел вышел в коридор, затем уставился на свое отражение в зеркале у арки гостиной.

В зеркале отразилось пронзительное изображение. Страдание в его налитых кровью глазах было очевидным. Он не чувствовал физической боли, в его теле отдавалась только эмоциональная агония – парализующая боль, как будто его пронзили ножом в позвоночник. Рассел поднес разбитую бутылку виски к горлу и посмотрел в свои мерцающие глаза. Он заглянул в свою несчастную душу, одновременно моля о смерти и умоляя о жизни – самоубийственная дилемма.

Рука Рассела неудержимо дрожала, прыгая к его шее и обратно. Он не мог ткнуть стекло себе в горло. Он был слишком близок к завершению головоломки. Его подлые поступки преследовали его, но больше всего его мучила смерть Кэрри. Отец без семьи был просто одиноким человеком. Отцовства можно лишить, словно это значок, - подумал Рассел, - и я хочу его вернуть.

Рассел заковылял в свою спальню – последняя дверь справа. Он упал на свой матрас королевских размеров, медленно погружаясь в черные простыни. Он поднял голову и уставился на комод в противоположном конце комнаты. В комоде из твердой древесины было шесть выдвижных ящиков и прикрепленное к нему зеркало, там находилась отдельно стоящая рамка для фотографий с фотографией Кэрри.

На фотографии была изображена юная Кэрри. На фотографии ей было всего семь лет, она светилась счастьем и юностью. Один только образ был его последним личным напоминанием о существовании дочери. Его воспоминания неизбежно потускнеют с годами, стертые, как карандаш на листе бумаги. Эта мысль отправила Рассела на американские горки эмоций.

И снова невинный образ его дочери подтвердил его жестокое стремление к мести. Последнее напоминание о его семье оправдало его отвратительные поступки. Чувство решимости охватило каждую конечность. Рассел поерзал на кровати, вытаскивая телефон из кармана. Он набрал номер Скотта, затем поднес телефон к уху.

Прежде чем он успел произнести хоть слово, Скотт крикнул:

- Я согласился помочь тебе кое в чем, приятель! Я могу справиться с похоронами парня, потому что меня не поймают! Но я не соглашался на поджог, Расс! Мы не договаривались сжигать то чертово здание! Я... я не могу ассоциироваться с сумасшедшим, сжигающим видеомагазины! Я не могу!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Рассел сел на кровати, нахмурив брови. Напыщенная речь Скотта сбила его с толку. Убийство и пытки были неоспоримы, но поджог не был на совести Рассела. Поджог не входил в его повестку дня. Эта идея даже не рассматривалась.