Полуночная свадьба - Анри де Ренье

Франсуаза де Клере очень любила гулять, особенно по утрам. Она познакомилась таким образом с предполуденными ликами Парижа. Воздух словно отдохнул за ночь и повеселел от сна. На лицах прохожих меньше усталости, меньше забот. День, так сказать, еще начинается, готовясь постепенно перейти к вечерней лихорадке. Насыщенным и полным часам, желтому и болотному свету фонарей Франсуаза предпочитала утреннюю прохладу. Чаще всего она спускалась по склону улицы Вильжюст и выходила на аллеи Булонского леса. Лужайка, букеты деревьев, посыпанный песком тротуар необыкновенно нравились ей. Иногда она встречала знакомых, г-на Барагона, который вечно завязывал на скамье болтающийся шнурок своего башмака, или художника Дюмона, идущего в свою мастерскую. Оба жили в квартале Этуаль. Обыкновенно г-н Барагон, занятый обдумыванием какого-нибудь этюда, не замечал ее, но Дюмон насмешливо с ней раскланивался. Куда шла она так, совсем одна? И художник, согласно своему обыкновению, придумывал невыгодные для нее обстоятельства, которые затем разглашал всюду, как если бы они существовали на самом деле. Франсуаза, встречая его, даже не думала, что выдумки художника о ней могут иметь какое-нибудь значение. Она не знала, что именно из таких пустых, повторяемых слов создается репутация и что ее репутация отчасти зависела от выдумок безразличного ей человека, который ничего не знал о ее мыслях, ее жизни, низкая болтовня которого тем не менее позволяла другим утверждать, что они кое-что о ней знают.

Франсуаза продолжала подниматься по аллее. С противоположной стороны ей встретился г-н Потроне на своей огромной лошади. Она внутренне улыбнулась несколько комичной посадке милейшего Потроне и продолжала свой путь, ступая по каменному краю тротуара.

Два дня спустя после посещения г-жи де Бокенкур Франсуаза точно так же, часов около одиннадцати, шла по бордюру тротуара, когда услышала стук копыт, сразу замерший подле нее. Тонкий язычок хлыста нежно коснулся ее затылка. Она резко повернулась.

Филипп ле Ардуа, смеясь, раскланивался с нею, сидя в высоком экипаже с красными колесами. Две лошади, сдерживаемые твердой рукой, рвались с места среди звона покрытых пеной уздечек и треска натянутой кожи. Рукой в перчатке ле Ардуа держал тонкий хлыст.

— У вас чудесные лошади, Филипп! — сказала Франсуаза, любуясь прекрасными животными.

— Вы находите, Франсуаза? Хотите попробовать? Садитесь, мы прокатимся немного, и я отвезу вас домой на обратном пути.

— А что скажет г-н Потроне, которого я только что видела катающимся на буланой лошади и который, несомненно, с нами встретится? Нет, благодарю вас, Филипп.

— Нет? В таком случае, вы будете дома в пять часов? — Поглядел он на нее пристально с необычной настойчивостью.

Франсуаза покраснела. На лакированной стенке экипажа отражалась вся ее затемненная фигура, отчетливая и несколько уменьшенная. Большой серебряный цветок ее пояса, казалось, скреплял весь ее строгий костюм. Она вспомнила, как стояла недавно перед зеркалом с распущенными волосами. У Филиппа ле Ардуа она заметила сейчас тот же взгляд, как тогда, когда он смотрел на ее рассыпавшуюся прическу, взгляд мужчины, но не глаза друга.

— Не знаю, Филипп, мне бы следовало выйти…

— Послушайте, ле Ардуа, похитьте, наконец, эту красивую девушку. Черт возьми, если бы я был ваших лет и у меня были ваши лошади! — маленькая фигурка князя Берсенэ внезапно выросла как из-под земли. Он шел, постукивая концом своей трости.

Ле Ардуа громко рассмеялся и ничего не ответил. Тронув своим хлыстом блестящие крупы двух животных, рванувшихся вперед, он покатил дальше. Франсуаза с минуту провожала взором силуэт Филиппа. Экипаж уже въезжал в Булонский лес, высокие заостренные решетки которого переливались в солнечных лучах. Князь де Берсенэ вынул часы.

— Однако уже половина двенадцатого! — произнес он и добавил, повернувшись к Франсуазе: — Не согласитесь ли вы, сударыня, пройтись немного со стариком? Это совершенно безопасно.

Князь де Берсенэ шел мелкими шажками. Его трость производила легкий, сухой шум. По временам он поглядывал на молодую девушку снизу вверх своими умными и живыми глазами, которых не утомили шестьдесят лет жизни в Париже. Достигнув улицы Малахова, г-н де Берсенэ раскланялся с Франсуазой де Клере, которая пошла дальше одна. Он не сказал ей ничего особенного, но вежливый тон его голоса содержал почтительное расположение. Знание жизни, проявлявшееся в его обращении и разговоре, привлекало Франсуазу.

В пять часов г-н ле Ардуа, как и обещал, зашел к Франсуазе поговорить и многое рассказал ей о князе де Берсенэ.

— Он прелестный старик, — говорил ле Ардуа. — Жизнь отразилась на нем лишь своей чистой и здоровой стороной. Возраст не сделал его злым или смешным. Молодость и старость он провел в милой и безмятежной ясности… Сначала он был любим женщинами, потом сам их любил; позже он только вспоминал о том и о другом, когда многие еще не перестают этого искать. Ах, милейший человек! Он разорился из беспечности и из такой же беспечности не постарался разбогатеть снова. Став полукалекой, он не сделался от своего недуга скверным. Он проницателен, потому что умен. Он знал весь Париж, и у него накопилось о нем множество анекдотов. Но ни один из них, как из столь охотно рассказываемых им, так и из умалчиваемых, не содержит в себе ничего низкого. Г-н де Берсенэ сохранил в своей памяти о людях лишь то, что в них содержалось забавного и оригинального. Он знает их причуды и смешные стороны. Плохого он не помнит, а как раз о плохом люди больше всего обычно и болтают. В нем нет ничего от Конрада Дюмона или Бокенкура. Ах, какой это славный старик!

После рассказа ле Ардуа Франсуаза больше стала обращать внимание на г-на де Берсенэ. Когда его боли давали ему маленькую передышку, г-н де Берсенэ вновь появлялся среди гуляющих по большой аллее. Франсуаза видела его почти каждое утро, когда он направлялся туда, прихрамывая и опираясь на трость. Он часто менял свои трости, палки и набалдашники — единственную роскошь, которую он себе позволял. Каждый раз встречаясь, Франсуаза де Клере и г-н де Берсенэ беседовали между собой. Сначала они останавливались: он стоял, положив обе руки на трость, она — перебирая пальцами серебряный цветок своего пояса. Затем мало-помалу они делали несколько шагов вместе и, наконец, переходили гулять в боковую аллею, более спокойную и менее людную.

— Не следует, — говорил, смеясь, г-н де Берсенэ, — чтобы вас видели вместе с подагриком. Подобного рода контрасты людям, тонко чувствующим, портят прогулку, а такие, быть может, еще существуют.