Проводы журавлей - Олег Смирнов

Ну, то был сорок первый, критическая обстановка и под Москвой, и под Ленинградом, может быть — приперло, и маршал показал солдатское мужество. Теперь, в сорок третьем, маршалы являют полководческое мужество. Что им и полагается по штату.

А что по штату — комдиву, комбату или бойцу, каждому свое. Кажется, научились воевать и разобрались с обязанностями. Так ведь пора бы, третий год войны раскручивается. После Сталинграда ясно, куда она покатилась…

В октябре сорок второго, когда в Сталинграде чаша весов колебалась то туда, то сюда и порой казалось, перетянут гитлеры, — тогда и на Северо-Западе тяжелейшие заварились бои, на участке их дивизии в частности. Потери — как в сорок первом, был случай: батальоном командовал рядовой — от батальона осталось двенадцать человек! И дивизия не враз пополнилась — лишь после того, как закупорили гитлеров в Сталинградском «котле». Были, были лихие времена — и не только сорок первый, когда враг допер до Москвы, но и сорок второй, когда допер до Сталинграда и Кавказа. Теперь, однако, прошлое не повторяется: вперед и вперед, на Берлин. И очень может статься, что капитан (к тому сроку не капитан, бери выше) Колотилин войдет со своими бойцами в фашистскую столицу. Когда это будет? Никто не знает. Но капитан (повыше, повыше бери!) Колотилин сделает все от него зависящее, чтобы приблизить победный, ликующий день. Себя не пожалеет, как и никогда не жалел!

Отдаленная канонада заставила Колотилина приподняться, прислушаться: километрах в десяти, тяжелые снаряды, гвоздит наша дальнобойная. По станции, что ли? Разрывы, примерно, в том районе. Нехудо, когда гвоздят по врагу, худо, когда снаряды кромсают нашу оборону. А бывало, гитлеры обстреливали и из дальнобойной артиллерии — воронка от снаряда, словно от бомбы. Вмажет — костей не соберешь. Сейчас потерь больших не предвидится: некого особенно терять. Но прибудет пополнение, вот тогда-то, не дай бог, врежет такой битюг — беды не оберешься.

Покуда не пополнение — слезы. Прибыла какая-то дамочка, санинструктор, в роту Воронкова. Плюс пожилой, за сорок, мужик, в восьмую роту, тоже на должность санинструктора. На безрыбье и рак рыба, но Колотилин предпочел бы, чтоб прибывали ротные, взводные, отделённые, бойцы — в строй. Конечно, и медицина не помешает, однако в первую очередь нужен батальонный военфельдшер. А дамочка — что? Посмотрим и на дамочку, хотя ей предпочтительно обитать подальше — в медсанроте, в медсанбате. А тут ведь передовая, тут стреляют…

Колотилин потянулся, задумался. Не меняя сосредоточенного хмурого выражения, влез в бриджи, накинул на плечи шинель, присел к столику. И неожиданно для себя достал из планшета блокнот, вывел на листке:

«Уважаемый тов. директор!»

Подумал и дописал:

«Извините, что не называю имени-отчества или фамилии Вашей. Когда-то директором был Колотилин Осип Осипович, его сменила Головина Елена Юрьевна, а ее еще кто-то сменил, словом, я давно из детдома».

Опять помедлил и опять зачеркал трофейной авторучкой:

«Вот решился послать весточку с фронта. Наверное, многие воспитанники нашего детдома так поступают. Хочу сказать вам, тов. директор: детдом был для меня родным домом, он вывел меня в люди. Ведь когда меня, несмышленыша, доставили из приемника, я же не знал ничего, даже своего имени и фамилии. А стал полноправным гражданином СССР! Влился в рабочий класс! А в настоящий момент я в рядах защитников Родины. Сражаюсь с оружием в руках за советский народ, Коммунистическую партию и нашего любимого вождя, отца и учителя товарища Сталина. Не жалею черной вражеской крови, и пока хоть один фашистский бандит топчет священную советскую землю, я и мои бойцы будем драться мужественно, стойко и умело. По воинскому званию я капитан, командир подразделения. В своих бойцах уверен, они не дрогнут в бою. А вы в тылу трудитесь и учитесь, помогайте фронту во славу Родины, во имя будущей Победы. Прошу передать всему педагогическому коллективу и всем воспитанникам мой горячий фронтовой привет. С уважением — капитан Колотилин…»

Он перечитал написанное, с неудовольствием пожевал губами: письмо казенное, отписочное, вот что значит не иметь опыта — некому и некуда было писать, это, пожалуй, его первое письмо с фронта. Ну, пес с ним, какое вышло, такое И вышло. Поразмыслив, поставил после подписи запятую и приписал: «трижды орденоносец», и еще ниже — «Смерть немецким оккупантам!» Так сказать, утеплил послание.

Усмехнувшись, подозвал Хайруллина:

— Галимзян, завтра передай письмо писарю. Пусть отправит с почтой…

— Есть, товарищ капитан! — Хайруллин не без удивления посмотрел на треугольничек. Справедливо удивляешься, Галимзян. Я и сам недоумеваю: с чего, зачем накорябал эту цыдульку?

На душе было почему-то неспокойно, даже муторно. Этого не хватало! Дурень, сказал себе Колотилин, дурень ты, потому что делом всерьез не занят. Все-таки оборона оставляет лазейки для ненужного, свободного времени, незапланированного расслабления, когда на ум приходят скверные мысли. Такие, например: приятелей было много, а ни одного друга нет, женщин еще больше, а где та, единственная, с которой на край света? Кого-то и чего-то тебе сильно недостает, Серега Колотилин, и сам ты повинен в том: с людьми сходишься просто, расстаешься еще проще.

Да, в наступлении не до подобного резонерства: там быстрей, быстрей, вперед, перекусить и вздремнуть некогда, там действуй, действуй. Никаких лазеек для пустопорожнего досуга, для интеллигентских умствований. Дело делай! Вот именно…

— Галимзян! — позвал Колотилин невесть отчего охрипшим голосом.

— Я здесь, товарищ капитан! — Из-под земли вырос ординарец.

Колотилин щелкнул себя пальцем по шее, Хайруллин понимающе кивнул.

Проглотив тепловатую, приванивавшую бензином водку — возможно, хранилась в канистре из-под бензина, — капитан не мигая глядел на пляшущий огонек, норовивший соскочить со скрученного из ваты фитиля в сплющенном снарядном стакане — и от светильника тошнотно пахло бензином.

Канонада стихла. В оконце стучался дождь, в проржавелом ведре, служившем дымоходной трубой, на крыше землянки по-дурному высвистывал ветер. Колотилин послушал его посвисты и завывания, позвал:

— Хайруллин!

— Я здесь, товарищ капитан…

— Слушай, Галимзян… ты давно получал письма из дому?

— Недавно. — Ординарец мялся, смущенный разговором.

— От кого?

— Одно от матери. Другое — от старшей сестры, она в Казани, замужем…

— Ответил им?

— А как же, товарищ капитан! Сразу ответил!

— Молодец, — вяло произнес Колотилин и прикрыл глаза.

7

Обсушившись кое-как, перехватив кусочек и переборов искушение придавить пару часиков на парах, Воронков вышел из землянки и поплелся по обороне. Совершенно верно — поплелся, потому как поспать бы после ночной охоты на пару со снайпером Даниловым! Но и проверить траншейную службу обязан, и так предыдущую ночь отсутствовал. Отлучался из роты, вроде бы в самоволке был. Правда, это не так: комбат отпустил. Проветриться. Поразвлечься. Покрасоваться. Ибо польза снайперу от пребывания рядом лейтенанта Воронкова была, признаться, минимальная, любой солдат справился бы не хуже. И в том, что Семен Прокопович упокоил фашиста, никакой заслуги лейтенанта Воронкова нету. А все же приятно было находиться в засаде, своими глазами увидеть, как рухнул фашист. Классно работает снайпер Данилов!

Но сейчас классный снайпер Семен Прокопович Данилов наверняка отдыхает в полковых тылах, а его напарнику, лейтенанту Воронкову, выпадает топать на своих двоих. Одна из этих своих двоих, пораненная и натруженная, мозжит, постреливает — боль молнийно отдается во всей ноге, от голени вверх, в бедро. Надо б наведаться к санинструктору, благо объявился, то бишь объявилась она, красавица. Хотя что санинструктор может? Не та квалификация, к военфельдшеру бы, в медсанчасть бы, еще лучше — в медсанбат. На перевязки бы походить: голень мокреет, какая-то дрянь взялась сочиться. Но идти по ротной обороне нужно, и плетись как можешь, лейтенант Воронков.

Так-то вот, через силу, хромая, плелся некогда красноармеец Воронков — летом сорок первого, в августе месяце. Запомнилось, как не запомниться: с группой окруженцев, человек пятьдесят, по вечеру шкандыбал на восток, где в полнеба вставали зарева пожаров и гудела беспрерывная канонада. Всю ночь шли, и рассвет застал группу в открытом поле: ни деревца, ни кустика. Впереди виднелись неубранные снопы пшеницы. Решили передневать в них. В полдень по грунтовке, с краю поля, пропылили немецкие мотоциклисты, затем поползла колонна тяжелых танков. По пояс высунувшиеся из люков немецкие танкисты засекли окруженцев. Засекли и то, что противотанкового оружия у них нет. И надумали развлечься: подавить гусеницами, перестрелять из пистолетов.