Библиотека литературы США - Кэтрин Энн Портер

В Виксберге я остановил машину в начале улицы под городской стеной у канала. Улицу заливал тот особенный слепящий, зыбкий свет, какой бывает около воды. Я разбудил Мейдин, спросил, не хочется ли ей пить. Она пригладила юбку и, услышав шуршанье колес по булыжнику за городской стеной, вскинула голову. Я смотрел, как к нам, вспарывая ленту канала, плывет моторка, игрушечная, точно лошадка-качалка.

— Наклони голову, — сказал я Мейдин.

— Нам сюда?

Солнце закатывалось. До острова — зарослей ивняка, сквозь чьи прихотливо переплетенные желтые, зеленые ветки беспорядочно, как сквозь дно корзины, просачивался свет, — было рукой подать. Мы стояли, чуть пригнув головы и прикрыв глаза, в низенькой кабине. Негр-перевозчик не сказал нам ни слова — ни тебе «входите», ни «выходите».

— Куда это мы едем? — спросила Мейдин.

И двух минут не прошло, как мы причалили к барже. В тамошнем баре — тихом, богом забытом заведении, похожем на сарай, видавшем виды и вышедшем в тираж, — не было ни души, один буфетчик. Я не препятствовал ему принести нам ромовые коктейли на палубу — там стояли ломберный столик и два стула. Стояли под открытым небом. Мы сидели в баре, солнце заходило со стороны острова, отчего Виксберг на другой стороне канала вырисовывался особенно четко. Нам виден был одновременно и восток и запад.

— Не заставляйте меня пить. Мне не хочется, — сказала Мейдин.

— Нет, ты выпей.

— Пейте, если хотите. Не надо заставлять меня.

— Нет, выпей и ты.

Я смотрел на нее — она пригубила бокал и сидела, прикрыв глаза ладонью. Из гнезда над проволочной сеткой в двери пикировали осы, они вились над ее волосами. Запах рыбы мешался с запахом плавучих корней, густой бахромой оторочивших остров, клеенчатой обивки столешницы, засаленных карт. Пришла моторка, до отказа набитая неграми, они высыпали из нее, с ног до головы ядовито-желтые, запорошенные хлопковой мукой. Гуськом скрылись в барже для цветных, каждый нес по ведру с таким видом, словно приговорен к тяжелому наказанию.

— Я правда же не хочу пить.

— Послушай, ты выпей, а если тебе не понравится, скажи мне, и я свой бокал вылью в реку.

— Тогда будет уже поздно.

Проволочная сетка не мешала мне следить за тем, что делается в салуне. Вот вошли двое мужчин, под мышкой у каждого было зажато по черному петуху. И тот, и другой беззвучно уперли грязные башмаки в перила стойки и пили, петухи сидели смирно. С баржи они ушли на остров, где тут же растворились в окутанном маревом ивняке. И не исключено, что пропали навсегда.

Марево зыбилось над водой, зыбилось оно и вдоль очерков старых белых особняков, бетонных плит и крепостных стен по другую сторону канала. С баржи Виксберг казался собственным отражением в потемневшем от старости зеркале… портретом, написанным в грустную пору жизни.

А вот совершенно одинаковой походкой вошли приземистый ковбой с девушкой. Бросили пять центов в музыкальный автомат и слились в объятии.

Волн не было видно, и все равно у нас под стульями колыхалась вода. Она не давала о себе забыть, как треск огня в камине в зимнюю пору.

— А вы никогда не танцуете, — сказала Мейдин.

Ушли мы лишь вечность спустя. На баржу съехалось довольно много народу. Приехал сюда потанцевать и старый Гордон Несбитт… Когда мы уходили, и белая, и цветная баржи были битком набиты и уже основательно стемнело.

На берегу — в прогалах между сараями, складами, чьи длинные стены грозили обрушиться, — горели редкие огни. В вышине на городском валу звонили старые, еще времен осады, колокола.

— Ты католичка? — Бог знает почему спросил я.

Католичка, не католичка — что мне за разница, но я поглядел, как она стоит на палубе, а в воздухе разносится звон теперь лишь одного, такого чужого, колокола, и дал ей понять, что она в чем-то обманула мои ожидания, и так оно и было.

— Мы баптисты. А вы разве католик? Вот вы кто?

Не прикасаясь к ней — разве что случайно коленом, — я повел ее вверх по крутому, в выбоинах склону туда, где, перекосясь, стояла моя машина. Уже в машине она никак не могла закрыть за собой дверь. Я стоял и ждал, но дверь не поддавалась — она ведь выпила все, что я ей наливал. И вот — не могла закрыть дверь.

— Закрой дверь.

— Я выпаду. Выпаду вам на руки. Я выпаду, а вы меня подхватите.

— Не выпадешь. Закрой дверь. Кроме тебя, ее закрыть некому. Мне несподручно. Хлопни посильней.

Закрыла наконец. Я привалился к дверце, придавил ее.

Сжигая резину, преодолел один крутой уступ за другим, свернул к реке, поехал вдоль прибрежных утесов, опять свернул, на этот раз на грунтовую, изрытую глубокими колеями дорогу, петляющую под буйно заросшими откосами, темную, стремительно уходящую вниз.

— Не приваливайся ко мне, — сказал я. — Сиди прямо, дыши глубже — так тебе будет легче.

— Не хочу.

— Подними голову. — Я с трудом разбирал, что она говорит. — Хочешь прилечь?

— Не хочу.

— Старайся дышать глубже.

— Мы ничего не хотим, Ран, ничего не хотим, ныне и присно и во веки веков.

Петляя, мы спускались все ниже. Тьма сгустилась, шум реки нарастал — она швыряла, волокла за собой свой тяжкий груз, груз хлама. Грохот стоял такой, словно крепостная стена стронулась с места, а через нее, плещась невинно, как дети, перекатываются и ящерицы, и вырванные с корнем деревья, и выброшенный людьми мусор. Вонь волной хлестанула меня по лицу. Дорога здесь совсем ушла вниз — казалось, мы едем по туннелю. Не иначе как мы попали на дно мира. Деревья сомкнулись сводом над нашей головой, их ветки спутались, кедры сплелись друг с другом, и звезды Морганы, проглядывавшие сквозь них, казались рассыпанной по небу крупой, и до чего же они были высоко, до чего далеко от нас. Где-то в стороне послышался выстрел.

— А вон и река. — Она привскочила. — Я вижу — вон она, Миссисипи.

— Ты ее не видишь, только слышишь.

— Нет, вижу, вижу.

— Ты что, никогда раньше реки не видала? Несмышленыш ты.

— Я думала, мы катаемся на лодке. Где мы?

— Дорога кончилась. Ты разве не видишь? Ты же сама видишь.

— Видеть-то я вижу. Только зачем дороге идти так далеко, если она обрывается здесь?

— Откуда мне знать?

— А зачем людям сюда приходить?

— Разные бывают люди.

Издалека несло гарью.

— Плохие люди, вы это имели в виду? Нигеры?

— Да нет, рыбаки. Те, кто у реки живет. Смотри, вот ты и проснулась.

— Похоже, мы потерялись, — сказала она.

Мама сказала: Я и думать не могу, что ты вернешься к этой Джинни Старк, я бы этого не пережила. — Нет, мама, я к ней не вернусь. — Всему свету известно, как она с тобой поступила. Мужчина — дело другое, с него не тот спрос.

— Это тебе приснилось, что мы заблудились. Не беспокойся, ты можешь немного полежать.

— Вот в Моргане никогда не заблудишься.

— Полежи немного, и тебе станет легче. Мы поедем в такое место, где ты сможешь отлежаться.

— Не хочу лежать.

— Ты небось не знаешь, что я могу на задней передаче въехать на такую кручу?

— Вы убьетесь.

— Спорю, что такого второго смертельного номера никто не видел. Ну, видел или не видел, что скажешь?

Мы чуть не вертикально зависли на крутом откосе, отец, багажник хлопал, подскакивал — взлететь он, что ли, хотел, мы то поднимались, то опускались. И в конце концов, пятясь, точно пчела, выползающая из чашечки цветка, перевалили через край откоса и тут слегка пробуксовали. Будь я чуть трезвей, нипочем бы не справился.

Потом мы опять ехали долго-долго. Проехали через темный парк[51], где все так же стояли все те же старые статуи, и их винтовки были вновь взведены, вновь нацелены на холмы, пусть и потерянные нами, но все те же. И башни, которые они захватили, сторожевые башни, пусть и потерянные нами, и они были все те же.

Наверное, я сбился с пути, но я смотрел на небо, искал луну — ей бы полагалось уже быть на ущербе, в последней четверти. И так оно и было. Воздух не объяла тьма, в нем колебался тусклый свет, блуждали шорохи — дыхание всех на свете людей, которые вышли подышать, поглядеть на луну, зная, что она на ущербе. Не забывал об этом и я и катил, один на свете, определяя свой путь по звездам.

Вокруг не было ни души, луна поднималась все выше и выше. Мейдин не спала — я слышал, что она тихонько вздыхает, видно, ее что-то томило. Белый, как привидение, енот по-пластунски, точно вражеский лазутчик, пересек дорогу.

А мы пересекли шоссе, и на другой его стороне, на беленном известью дереве, горел фонарик. Занавешенный фестонами лишайника, он отбрасывал свет на раскинувшиеся полукругом беленые домики с темными окнами, обнесенные забором из некрашеных жердей. Фары высветили привалившегося к калитке негритенка в фуражке инженера-путейца. Сансет-Окс.