Моби Дик, или Белый Кит - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так, так, люди! — вскричал Ахав. — Глядите вверх; хорошенько глядите; белое пламя лишь освещает путь к Белому Киту! Подайте мне конец этого громоотвода, я хочу чувствовать биение его пульса, и пусть мой пульс бьется об него. Вот так! Кровь и огонь!
Потом он повернулся, крепко сжимая последнее звено громоотвода в левой руке, и поставил ногу на спину парсу; теперь, устремивши вверх свой неотступный взор и воздевши ввысь правую руку, он стоял, выпрямившись во весь рост, перед возвышенной троицей трехзубого огня.
— О ясный дух ясного пламени! кому я некогда, как парс, поклонялся в этих морях, покуда ты не опалил меня посреди моего сакраментального действа, так что и по сей день я несу рубец; я знаю тебя теперь, о ясный дух, и я знаю теперь, что истинное поклонение тебе — это вызов. Ни к любви, ни к почитанию не будешь ты милостив, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты. Но теперь перед тобою не бесстрашный дурак. Я признаю твою безмолвную, неуловимую мощь; но до последнего дыхания моей бедственной жизни я буду оспаривать ее тираническую, навязанную мне власть надо мною. Здесь, в самом сердце олицетворенного безличия, стоит перед тобою личность. Пусть она только точка, но откуда бы я ни появился, куда бы я ни ушел, всегда, покуда я живу этой земной жизнью, во мне живет царственная личность, и она осознает свои монаршие права. Но мучительна война, и скорбна ненависть. Явись ты в своей низшей форме — в любви, и я коленопреклоненный принесу тебе целование; но в наивысшей форме явись как небесная сила, и даже спусти ты целые флотилии до отказа груженных миров, все равно здесь есть некто, кто не дрогнет и останется безучастным. О ясный дух, из твоего пламени создал ты меня, и как истинное дитя пламени тебе назад выдыхаю я его.
[Внезапные вспышки молний; девять огней на мачтах разгораются, и теперь они в три раза выше, чем прежде; Ахав, как и все остальные, стоит с закрытыми глазами, крепко прижав к векам правую ладонь]
— Я признаю твою безмолвную, неуловимую мощь; разве я не сказал уже этого? И слова эти не были вырваны у меня силой; я и сейчас не бросаю громоотвод. Ты можешь ослепить меня, но тогда я буду двигаться ощупью. Ты можешь спалить меня, но тогда я стану пеплом. Прими дань этих слабых глаз и этих ладоней-ставней. Я бы не принял ее. Молния сверкает прямо у меня в черепе; глазницы мои горят; и, словно обезглавленный, чувствую я, как обрушиваются удары на мой мозг и катится с оглушительным грохотом на землю моя голова. О, о! Но и ослепленный, я все равно буду говорить с тобой. Ты свет, но ты возникаешь из тьмы; я же тьма, возникающая из света, из тебя! Дождь огненных стрел стихает; открою глаза; вижу я или нет? Вот они, огни, они горят! О великодушный! теперь я горжусь моим происхождением. Но ты только отец мой огненный, а нежной матери моей я не знаю. О жестокий! что сделал ты с ней? Вот она, моя загадка; но твоя загадка больше моей. Ты не знаешь, каким образом ты явился на свет, и потому зовешь себя нерожденным; ты, конечно, не знаешь, где твои начала, и потому думаешь, что у тебя нет начал. Я знаю о себе то, чего ты о себе не знаешь, о всемогущий. За тобою стоит нечто бесцветное, о ясный дух, и для него вся твоя вечность — это лишь время, и вся твоя творческая сила механистична. Сквозь тебя, сквозь твое огненное существо, мои опаленные глаза смутно различают это туманное нечто. О ты, бесприютное пламя, ты, бессмертный отшельник, есть и у тебя своя неизреченная тайна, свое неразделенное горе. Вот опять в гордой муке узнаю я моего отца. Разгорайся! разгорайся до самого неба! Вместе с тобой разгораюсь и я; вместе с тобой я горю; как хотел бы я слиться с тобой воедино! С вызовом я поклоняюсь тебе!
— Вельбот, вельбот! — вскричал Старбек. — Взгляни на свой вельбот, старик!
Гарпун Ахава, выкованный у переносного горна, висел на видном месте, надежно закрепленный в своей рогатке, выступая вперед над носом вельбота, но волна, разбившая днище лодки, сорвала с гарпуна кожаные ножны; и теперь на стальном острие дрожало ровное, бледное, раздвоенное пламя. Немой гарпун горел, точно змеиный язык. Старбек схватил Ахава за руку выше локтя.
— Бог, сам бог против тебя, старик; отступись! Это несчастливое плавание, недоброе у него было начало, не к добру оно и ведет. Позволь мне обрасопить реи, пока не поздно, и с попутным ветром мы пойдем домой, чтобы выйти в новое плавание, более счастливое, чем это.
Объятая ужасом команда, услышав слова Старбека, бросилась к брасам — хоть ни единого паруса не оставалось на реях. Какое-то мгновение казалось, что матросы разделяют решимость старшего помощника; мятежный крик уже донесся на шканцы. Но тут, швырнув о палубу звенья громоотвода и выхватив огненный гарпун, Ахав, точно факелом, взмахнул им над головами матросов, клянясь, что пронзит первого, кто прикоснется к брасам. При виде жуткого его лица и пламенного копья в его руке оцепеневшие матросы в страхе отшатнулись, и тогда Ахав снова заговорил:
— Всех вас, как и меня, связывает клятва настичь Белого Кита; а старый Ахав связан по рукам и по ногам, связан всем сердцем, всей душой, всем телом, всей жизнью. А чтобы вы знали, как дерзновенно бьется это сердце, вот глядите: так задуваю я последний страх! — И одним мощным выдохом он погасил огонь на острие гарпуна.
Подобно тому как во время грозы на равнине люди спешат убежать подальше от огромного одинокого вяза, чье соседство из-за самой его высоты и мощи только еще увеличивает опасность, потому что он притягивает молнию, так и моряки при этих словах отпрянули от Ахава в ужасе и смятении.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Глава CXX
Палуба к исходу первой ночной вахты
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
[Ахав стоит у руля; подходит Старбек.]
— Нужно спустить грот-марса-рей, сэр. Марса-фал совсем разболтало, и подветренный топенант, того и гляди, лопнет. Разрешите спустить?
— Ничего не спускать! подвяжите парус. Будь
