Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа

Одно из наиболее распространенных направлений в драматургии всех народов современной Югославии — это так называемая «мифологическая» драма, пьесы-притчи на известные исторические сюжеты или же вариации «вечных» фабул, ведущих свое начало от античных мифов. Очень часто авторы таких пьес используют богатый всевозможными драматическими мотивами фольклор югославских народов, в особенности эпос. Таковы, например, известные драмы Борислава Михайловича-Михиза «Банович Страхиня», «Хасанагиница» Любомира Симовича. Сюжет словенской народной сказки использует и словенский писатель Андрей Хинг в своей драме «Единорог».

К лучшим произведениям этого жанра принадлежит сказка молодого македонского драматурга Георгия Стефановского «Яне-баламут». Драматург придал своей пьесе форму «театра в театре» — представления, разыгранного любителями сценического искусства под руководством известного в XIX веке собирателя македонского фольклора Марко Цепенкова. Зрителю, таким образом, предоставляется возможность побывать в двух театральных эпохах: из времен, предшествовавших созданию в Македонии профессиональной сцены, перенестись в еще более древний период, языческий, когда, по народным поверьям, злые силы водились на земле в облике драконов и змеев, а боролись с ними в одиночку добрые молодцы, вроде бесстрашного Яне-баламута, которого не в силах уничтожить ни хворь, ни злая царица и ее дураки сыновья, ни сам наглый и кровожадный Змей.

Не «улучшая» и не переиначивая прекрасную в своей первозданности народную сказку, драматург сумел и сохранить ее юмор в сценах появления на свет царевичей, и по-своему пересказать национальный вариант легенды о птице Феникс, заново рождающейся из тлена. Сохраняя оптимизм фольклорного повествования, автор наделил пьесу умело построенной концовкой. И народ здесь предстает не в умилительно сусальном виде, как это порой бывает во всякого рода стилизациях под искусство прошлых эпох. Толпа, выведенная на сцену писателем, горласта и порой бестолкова, хитровата и простодушна, и все люди в ней — разные. Но толпа эта добра и весела, и, как бы ни было худо, в лихую годину в ней всегда найдется добрый и разумный весельчак — баламут, который уж что-нибудь да придумает…

Жанр исторической драмы, когда-то занимавший в драматургии югославских народов центральное место, и в наши дни вызывает определенный интерес писателей. Авторы пьес на сюжеты из национальной истории стремятся, как это делает Мирослав Янчич в драме «Король Боснии», отойти от традиционной трактовки известных событий, нередко искаженных официальными историографами буржуазной Югославии или «подправленных» авторами лжепатриотических трагедий из жизни различных древних правителей.

Современная историческая пьеса, как правило, избегает парадных моментов национальной истории. В пьесе Янчича речь идет о том трагическом времени, когда поражение в битве на Косовом поле в 1389 году повлекло за собой для народов Югославии пятивековое османское иго. Писателя трудно упрекнуть в попытках упростить события. Скорее, наоборот. Желая показать последнего боснийского короля Твртко живым человеком, автор собрал при его дворе представителей всех государств и религий, претендовавших на еще уцелевшие год спустя после событий в Косове остатки территорий югославян и на их независимость.

Интересна в пьесе трактовка богомильства — одной из многочисленных христианских ересей, в свое время широко распространенной в Боснии. Драматургу удалось убедительно показать и народную сущность этого движения и его историческую обреченность.

Многие югославские драматурги, обращаясь к современной действительности, словно продолжают путь, проложенный такими драматургами, как М. Крлежа, М. Маткович и М. Бор.

Джордже Лебович — драматург, прекрасно чувствующий природу современной сцены. «Ад», «чистилище», «рай» — так, пожалуй, можно было бы условно обозначать последовательность событий, изображенных в драматургической трилогиии Лебовича, посвященной событиям минувшей войны. Герои первой части — пьесы «Небесный отряд» (написана в 1955 г. в соавторстве с Александром Обреновичем) — узники концлагеря, одерживающие моральную победу над своими палачами. Во второй части трилогии, пьесе «Аллилуйя» (1964), перед нами люди, находящиеся уже по эту сторону «колючей проволоки», переживающие свое сложное, подчас мучительное возвращение к жизни. И, наконец, герои третьей пьесы, «Victoria» (1968), — это бывшие узники, обретающие свою новую жизнь в наши дни.

Вот он, апофеоз справедливости, победа! Но рядом с бывшими узниками живут и преуспевают бывшие палачи. Двадцать лет спустя те и другие встречаются в зале суда одной из европейских буржуазных стран. Встречаются для того, чтобы наконец восторжествовала справедливость. Но суд оправдывает матерого палача, ибо на основании произвольно истолкованных показаний бывших узников доказано, что в концлагере вспыхнул бунт женщин, предназначенных для забавы солдат. А раз начался бунт, фашистский офицер был обязан подавить его. Дав волю горькой иронии, автор размышляет над тем, в какой мере могут воздать должное жертвам и осудить палачей процессы над военными преступниками — в той форме, в какой они ведутся на Западе.

Сама структура пьес Лебовича, где каждый персонаж представлен в определенной группе, подчеркивает мысль о солидарности людей, о нерасторжимости человеческих связей. Мысль автора обращена к тем, кто, пережив войну в тяжких условиях концентрационных лагерей, сегодня активно участвует в жизни. Казалось бы, что общего у этих людей, отдающих сегодня все силы на благо своей родины, — что общего у них с теми полуживыми людьми в полосатой одежде, двадцать лет назад освобожденными из лагеря? И все-таки каждый из них не забывает своего прошлого, ибо в страшном этом прошлом зародилось нечто святое и нерушимое — закон товарищества, закон человечности. Только очень недалекие люди могут полагать, что после победы в войне битва за человечность закончилась. Битва продолжается, и в мирных условиях она ничуть не легче.

В этом и заключается основная мысль центральной части триптиха — драмы «Аллилуйя». Война ни для кого не прошла даром, даже для тех, для кого она кончилась сравнительно благополучно, — для тех, кто не был на фронте, выжил, не попал в лагерь уничтожения. Поэтому особенно кощунственно звучит лицемерный оптимизм западных союзников — они освободили узников концлагеря, но третируют их, как людей бесправных и недееспособных.

Печальный обряд похорон становится пробным камнем, на котором проверяется человечность подлинная и мнимая, готовность к мирной жизни или растерянность перед ней. Лебович сочетает в пьесе эпизоды символические, как, например, гибель немецкого мальчика, подорвавшегося на сохраненных им гранатах, и приземленно-бытовые, такие, как трапеза у одра покойника.

Автора (а его жизненный опыт включает и пребывание в фашистском концлагере) больше всего волновал вопрос о том, как станут жить его товарищи, не только искалеченные физически, но и морально выбитые из нормальной житейской колеи. Ведь тот довоенный идиллический мир, который остался в их памяти, никогда не повторится. Такие, как Сипка, видимо, не смогут ничего забыть. Юстуса, возможно, спасет его интеллект. Мойше по-прежнему будет искать утешения у своего бога. Но как быть с Пиплом, мальчиком, чья юность началась в дыму лагерного крематория? С