Сыщики преисподней (сборник) - Георгий Зотов

– А ты знаешь, Петрович, что эту самую песню прокурор Скуратов на той пленке пел, где он с двумя проститутками заснят? – орал на ухо старику мужик в измятом сером костюме, лицо которого сплошь заросло щетиной.

– Не знаю! – вопил старик в ответ. – Хто такой этот Скуратов? Где Владимир Ильич? Облобызать его желаю, батюшку… подать Ленина сюды!

– Нет здесь твоего Ленина, дедуль, – мелко хихикал третий, офицер в сером мундире с вырванными с «мясом» погонами. – Он уже давным-давно в Городе, куда и ты скоро отправишься, гы-гы-гы! Вот там и поцелуетесь.

Мимо троицы чередой проходили тысячи людей, занимавшие все новые и новые цинковые кровати, либо бесцельно бредущие куда-то в ярко освещенном белым светом пространстве. Старые и молодые, пьяные и трезвые, обгоревшие, полусгнившие – и свеженькие, в румянах и пудре, только что из похоронного бюро. В прекрасно сшитых вечерних платьях, индийских сари, африканских юбках из пальмовых листьев. Отравленные, умершие от сердечной недостаточности, разорванные львами, раздавленные стенами домов, утонувшие, задохнувшиеся, взорванные. Стеклянный от выпитого взгляд Меринова остановился на трех британских солдатах в дымящейся, закопченной форме элитного подразделения SAS: один из них держал в руках собственную голову. Товарищи хлопали его по плечу и озирались – они еще толком не поняли, где, собственно, находятся.

– Впечатляет, согласен, – кивнул банкир Баранов. – Но только вначале. За год уже надоело на это смотреть. Вас-то с дедушкой похоронят скоро, и полетите себе в Ад белыми лебедями. А вот мне еще неведомо сколько пастись.

– А как ментам в Аду, ты не слышал? – задушевно спросил его Меринов.

– Не знаю, – приложился к бутылке банкир. – Но вряд ли весело. Зато все по-русски говорят, скажу тебе точно. Хотя бы языковых проблем не будет.

– Какой же Ад без русского языка… – вздохнул Меринов. – И много ли там вообще сложностей? Впрочем, что спрашивать… и так ясно – не сахар.

– Точно подметил, – радостно усмехнулся Баранов. – Там, в Управлении наказаниями, знаешь, какие спецы сидят? Уууууу… Отправят, скажем, в эпоху Ельцина… и будешь работать за официальную зарплату, но без возможности брать взятки. Люди, говорят, за неделю с ума сходят.

– Немудрено, – поежился Меринов. – Может, мне лучше тут задержаться?

– Это не от тебя зависит, – сообщил банкир, выплескивая остатки водки в стакан Петровича. – Как регистраторша на стойке известит, так сразу и поедешь. Тебе еще повезло, что в коме недолго пробыл, – сразу коньки отбросил. Иногда забавно в отделении коматозников бывает: лежит мужик двадцать лет на койке, потом оба! – и исчез в дымке. Значит, очухался, вернулся назад. Обычно такие счастливцы о пребывании здесь ничего не помнят, воспоминания бледные и смутные, как похмельный сон.

– Солдатиков на транзите, по идее, должно быть много, – оглядываясь, сказал Меринов. – Тех, что еще с войны не похоронены, в болотах лежат.

– Кто в земле, те уже давно на адской электричке уехали, – тоскливо заметил Баранов. – Но вот насчет воды сложнее. Если тебя в воде похоронили, с цветами и оркестром, то, считай, дело в шляпе – у моряков именно такие были похороны. А обычные утопленники в транзитном зале слоняются. Конечно, солдат со Второй мировой и верно многовато. Я потом тебя провожу до угла, тут километров пять. Жутко. Шестьдесят лет наши мужики здесь – кашу варят на кострах, песни поют, ночуют в плащ-палатках. Форма на них – полусгнившие гимнастерки да пилотки, тел совсем не осталось – одни черепа и ребра. Все спрашивают, когда их останки найдут да захоронят наконец. А генсека афганского помнишь – товарища Наджиба, как его Горбачев называл? Он по транзитке два месяца гулял со сломанными пальцами, пока его талибы в Кабуле с виселицы не сняли да в яму не зарыли.

Меринову стало не по себе. Он глотнул водки, унимая дрожь.

– У меня впечатление, что этот коридор резиновый, – сказал милиционер. – Столько народу, а транзитка все не кончается: места на всех есть.

– В общем-то да, – согласился банкир. – Сколько бы народу сюда ни прибыло, они обязаны всех вместить. Во времена Адама и Евы здесь, небось, и вовсе единственный цинковый столик стоял. Больше всего мусульманам везет, реально завидую: ихних покойников в тот же день обязаны хоронить, до захода солнца. Саддама Хусейна когда сюда привезли, он толком и в себя не пришел – только пошел в туалет шею платком обвязать, а его регистраторша зовет: пройдите на адскую электричку. Правда, когда он узнал, что вовсе не в Рай следует, такой тарарам устроил: я, кричит, святой мученик, подайте мне райские кущи! Семеро санитаров его с трудом в вагон запихнули.

Петрович призывно икнул. Меринов налил ему еще и внезапно обратил внимание на странного человека, сидевшего неподалеку на пластмассовом стуле. Человек выглядел очень уставшим и был очень нестандартно одет. Измятая от сабельных ударов, проржавевшая насквозь кираса, на груди которой виднелись признаки полустершегося животного – кажется, льва. Грубые, тяжелые кожаные штаны с запахом, по сравнению с которым общение с козлом покажется визитом на парфюмерную фабрику. На здоровенных, мускулистых ручищах – железные перчатки, на голове изъеденный коррозией шлем – из такого же мятого и ржавого железа, что и кираса. В одной руке человек держал консервную банку, а другой – вскрывал ее огромным, хотя и затупившимся, тесаком. Его квадратное лицо обрамляла густая и окладистая рыжая борода, в которой застряли спички, хлебные крошки и волокна табака. Злобные голубые глаза внимательно осматривали проходящих мимо людей. Осклабив рот, полный черных, гнилых зубов, бородач поднял тесак и сначала показал им на Меринова, а потом показательно провел лезвием по горлу. Хотя участковый в полной мере сознавал, что ничего ему, мертвому, этим тесаком сделать нельзя, настроение у него почему-то испортилось.

– Это что за рожа такая, Баранов? – шепнул он банкиру, дергая его за рукав. – Прямо маньяк серийный, не иначе… морда, как у бандита, кирпича просит.

– Вон тот, что ли? – оглянулся через плечо банкир и весело отсалютовал человеку с бородой поднятием руки. Тот невнятно промычал в ответ, жадно обкусывая извлеченный из банки кусок тушенки. – Это, брат, знатная персона. Сам германский император Фридрих Второй Барбаросса, то бишь «рыжебородый». Дядя этот был крутой завоеватель и убийца – ванны утренние принимал из кровищи, что твой Дракула. В честь него Гитлер свой план нападения на Союз назвал – может, слышал? Так вот, лет восемьсот назад Барбаросса взял да и утонул во время переправы через реку с сильным течением – что самое обидное, река эта была ему по колено. И понятно, почему утонул, – он бы еще на полцентнера больше доспехов надел. Тело нашли, но похоронили по-идиотски: плоть – в сирийской Антиохии, кости – в ливанском Тире, а сердце и внутренние органы – в турецком Тарсусе. На хрена они его разделали, как курицу, да еще и в разные города развезли – понятия не имею. Хорошо еще, что голову в бочке с капустой не заквасили. Ну а пока все останки в одном месте не похоронят, он обречен бомжевать в транзитном зале. Спит на картонке возле помойки – кровати и то своей нет.