Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

В любом случае, прежде чем выбрать какую-либо определенную тактику сосуществования, надо сначала осмотреться и оценить все самым беспристрастным образом.

Даже если впечатление сложится сугубо отрицательное – тоже ничего страшного. Не понравилось в одном месте – пойдем в другое. Покинуть тело даже проще, чем войти в него. Уж в этом-то я успел поднатореть. Прищемил палец дверью, а еще лучше сунул его в кипяток, и боль вышвырнет твою душу туда, откуда она явилась, – в ментальное пространство. Способ проверенный, хотя…»

Обнаружив отсутствие трех строк подряд. Донцов даже чертыхнулся.

«…и не лом вовсе, а внушительных размеров шатер, вход в который охраняли молодцы бандитского вида, с ног до головы увешанные оружием, не совсем привычным даже для моего наметанного взгляда: мечи странной формы, боевые топоры, которые с тем же успехом можно было назвать боевыми молотами, дубинки, изготовленные из костей какого-то огромного животного, крючья, попарно соединенные между собой куском веревки, копья с серповидными наконечниками и копья-трезубцы.

Стражники низко кланялись моему предку (интересно, с какой стороны – отцовской или материнской?) и почтительно называли его „Бхагаван“. что означает „владыка“. Впрочем, как выяснилось впоследствии, это был не только титул, но и имя, одно из многих.

Сам же владыка, весьма озадаченный тем, что покинул постель в такую рань (это уж моя заслуга), принялся вымещать свое неудовольствие на слугах, немедленно явившихся к нему с тазиками для омовения, благоуханиями (вариант нынешнего одеколона), и свежими одеждами.

Слуги здесь имели черный цвет кожи, а господа – белый, но это были вовсе не североамериканские штаты времен рабства, и не колониальная Африка.

Где вы, спрашивается, видели босых колонизаторов в домотканых рубашках, вооруженных костяными дубинами и щитами, сделанными из воловьих шкур?

Судя по всему, меня занесло в глухие времена раннего Средневековья, когда достижения античной цивилизации уже позабылись, а свои собственные еще только зарождались. Окружающая материальная культура выглядела довольно бедновато, хотя мечи имели железные клинки, горшки были явно изготовлены на гончарном круге, а мои пальцы украшали вычурные перстни с драгоценными каменьями, в которых я, кстати говоря, разбираюсь.

Итак, с эпохой все было более или менее понятно. Осталось определить географическое положение страны, в которой я оказался по воле случая.

Жаль, что звезды уже угасли – они могли бы подсказать широтные координаты. Хотя ясно, что это не север, и даже не средняя полоса. Снега здесь, наверное, отродясь не видели, хотя утро довольно свежее.

Растительность также какая-то неопределенная – такие деревья, например, мне случалось видеть и вблизи Геркулесовых столпов, и в оазисах Магриба, и в болотах Колхиды…

Определенную ясность в мои прикидки внес трубный глас, раздавшийся неподалеку. Так мог изливать свои чувства только слон-самец в гоне. Уж слонов-то в разных своих жизнях я повидал предостаточно. Приходилось мне не только кататься на этих ушастых великанах, но и сражаться с ними.

Если исключить вероятность того, что слон сбежал из ближайшего зоопарка, то вывод напрашивался сам собой – я нахожусь сейчас на юге Индии или на острове Цейлон, где в изобилии водятся слоны и проживают чернокожие люди, называющиеся, кажется, дравидами.

По всему выходило, что мне подфартило вселиться в тело какого-то местного раджи, которых здесь во все времена было предостаточно. Наверное, не меньше, чем слонов. По крайней мере, такое впечатление создается после просмотра индийских кинофильмов.

Впрочем, стражники мало походили на киношных индусов, смуглых и черноусых. Кожа у них, правда, не отличалась белизной, но исключительно по причине пренебрежения личной гигиеной. Зато глаза светились нездешним льдом, а с бритых голов свешивались на плечо длинные светлые чубы, прообраз запорожских „оселедцев“. Ну, прямо вылитые викинги, только от тех всегда воняло ворванью, тухлой рыбой и дрянным пивом.

Ясное дело, это кшатрии, военная каста ариев, захвативших Индостан где-то во втором тысячелетии до нашей эры. А чернокожие слуги, продолжавшие увиваться вокруг непроспавшегося господина, – шудры, существа более бесправные, чем обезьяны, потомки туземного населения.

Скорее всего я ошибся с оценкой нынешней исторической эпохи. Это не ранний феодализм, а что-то куда более архаическое, поскольку пришельцы-арии еще не успели смешаться с аборигенами. Мой раджа приходится современником не Карлу Мартеллу, а Александру Македонскому.

Обойдя шатер по кругу, предок, ведомый мною, как бычок на веревочке, вернулся в шатер. Он – дабы продолжить прерванный сон. Я – для того, чтобы поразмыслить над создавшимся положением.

Пока все вроде бы складывалось удачно. Какое-то время можно прожить и в облике индийского раджи. Лишь бы он не вмешивался в междоусобицы и всякие конфликты, за которые в восточном государстве можно запросто лишиться головы.

Конечно, смерть не страшна бестелесному существу. Просто мне надоело умирать. Боже, какими только способами меня не убивали!

И на медленном огне жгли, и топили в болоте, и сажали на кол, и хоронили живьем в каменном саркофаге.

Для меня это, понятное дело, лишь неприятная процедура, что-то вроде медосмотра у проктолога, но пока дождешься заветного момента развоплощения, дурных ощущений нахватаешься через край.

Вот так мы и зажили в обобществленном теле моего предка-раджи, которого называли то Бхагаваном, то Варшнеей, то Дамодарой, хотя мне больше всего нравилось имя Ачьюта – „Вечный“. В каком-то смысле оно подходило и мне.

Язык, на котором разговаривали между собой кшатрии, был мне, в общем-то, незнаком (хотя благодаря громадному опыту общения с представителями самых разных народов некоторые слова все же угадывались), но я понимал его через восприятие предка.

К шудрам арийцы обращались вообще на какой-то тарабарщине. Впрочем, я был уверен, что в самом скором времени освою оба эти наречия. Когда знаешь двадцать языков – двадцать первый уже не проблема.

Нельзя сказать, что образ жизни, которого придерживался Ачьюта, полностью отвечал моим представлениям о безмятежном отдыхе, так необходимом исстрадавшейся душе.

Конные прогулки, игра в кости, ежедневные упражнения в стрельбе из лука, изысканный флирт с женами, особами весьма деликатного воспитания, сочинение возвышенных стихов, созерцание танцев и медитация в принципе соответствовали моим запросам, зато ночные оргии с наложницами, травля чернокожих рабов хищными зверями, охота на тигров, неумеренное употребление всевозможных дурманящих напитков, среди которых вино играло отнюдь не главную роль, обжорство и все его тягостные последствия – повергли в депрессию.