Дюма - Максим Чертанов

В мае император наконец даровал законы о печати и собраниях. Закрыть газеты отныне можно только судом, правда, не присяжных, а специальными «трибуналами». Собрания дозволяются, правда, полиция может их запрещать без объяснений. И все же газеты стали выходить, а собрания — собираться; их закрывали, разгоняли, открывались и собирались другие. Самой дерзкой была газета «Фонарь» Анри Рошфора, в которой император в открытую назывался придурком. Ее запретили, Рошфора хотели посадить, он бежал в Бельгию и стал издавать газету там. «Д’Артаньяна» все это не касалось, он словно существовал в каком-то другом Париже: Дюма, не желавший иметь проблем с цензурой, давно перенес политику в романы.

Той весной произошел инцидент с Маке, до конца не проясненный. По решению суда Маке получал две трети гонораров за совместные работы, Дюма — одну треть. Кто-то из адвокатов Дюма написал Маке, причем в грубой форме, что долг уплачен полностью. Маке возмутился: у его адвокатов расчеты были другие. Дюма 25 марта написал ему, что не имеет отношения к оскорбительному письму, но считает долг выплаченным, и предлагал делить гонорары за пьесы поровну. Маке отказался и настаивал на выплате долга. Дело разбирал Союз драматургов и подтвердил правоту Маке. Больше соавторы не общались. (Симон пишет, что Дюма подавал на Маке в суд 7 мая 1869 года и проиграл; другие источники этого не подтверждают, но, наверное, было.) Маке стал кавалером ордена Почетного легиона, жил в семьей в Сен-Меме, писал, занимал высокие посты во всяких союзах. Он умер 8 января 1888 года, был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Когда умер Дюма, Маке написал его сыну: «От новости, которую Вы мне сообщили, я обезумел от горя». Александр в ответном письме сообщил, что отец, умирая, говорил что-то о «тайных счетах» между соавторами. Маке ответил: «Между Вашим отцом и мною никогда не было денежных недоразумений, но нам никогда не удалось бы рассчитаться, ибо, не останься за ним полмиллиона, я был бы его должником». Он пытался написать книгу о сотрудничестве с Дюма, но бросил — не стал выносить сор из избы. Хороший человек, жаль, что все так вышло. Или не жаль? Продолжай они вдвоем строчить как из пулемета — и Дюма бы не останавливался, не задумывался, не поехал бы в Италию, не написал бы «Марию Лафарг» и «Сотворение и искупление»; возможно, он совсем разучился бы писать один.

4 июля «Д’Артаньян» после 66 выпусков закрылся. «Сотворение и искупление» печатать негде, а раз так, то и дописывать не стоит. Из «Волонтера 92 года» Дюма успел опубликовать всего 21 главу, но все же наспех закончил роман: он, как мы помним, оборвался бойней на Марсовом поле, дальнейшая история — пунктиром, подробно лишь о Шарлотте Корде: она была не «контрреволюционеркой», а убежденной республиканкой и Марата убила не как «революционера», а как диктатора. Дюма превознес ее подвиг, конечно? Ничуть: «Что хорошего сделала Корде? Она усилила в людях стремление к крайним мерам; она сделала мученика из самого грязного вожака. Двадцать два казненных жирондиста знали, что ее поступок погубил их». Большой Террор он прописал скороговоркой, останавливаясь лишь на малоизученных эпизодах, как, например, казни в Лионе: город вырезан, гильотина сломалась, стали расстреливать: «Однажды утром надо было казнить 64 человека… Это продолжалось два часа. 930 палачей должны были отправить в вечность одновременно всех жертв, стоящих у рва и связанных веревкой, натянутой от дерева до дерева… Когда дым от залпа рассеялся, только половина была мертва, остальные ранены или невредимы. В глазах невредимых был ужас; раненые кричали, умоляя добить. Солдаты не смогли стрелять снова. Несколько заключенных освободились и бросились бежать. Драгунам приказали догнать и добить их. Их убивали группами, тут и там. Один человек, мэр маленького города, раненый, добрался до реки, но окровавленная рука выдала его, и его сбросили в воду. Резня продлилась до сумерек. Все же, когда наутро прибыли могильщики, некоторые сердца еще бились. Могильщики прекратили их страдания ударами киркой по головам. „Мы очищаем землю“, — написал Колло д’Эрбуа Конвенту». И здесь Дюма в который уже раз — издевается он над нами, что ли? — перескочил через то, как кончился террор: Робеспьер пал просто потому, что «пришло его время». Дюма продал роман американскому издательству «Братья Петерсон», которое в 1869 году издало его в полном объеме — 63 главы. (Во Франции отдельным изданием «Волонтер» вышел лишь в 1989 году.)

После «кончины» «Д’Артаньяна» Дюма наконец понял, что не умеет издавать прибыльные газеты? Как бы не так: 5 июля он основал еженедельную «Театральную газету», управляющим был актер Понсен, затем журналист Эльфег-Бурсен, вышло 36 номеров: обзоры новинок, 22 очерка о театре, которые Леви издал в виде сборника «Театральные воспоминания»: «О театральных дотациях», «Корнель и „Сид“», «„Эдип“ Вольтера и „Эдип“ Софокла», «Мораль Скриба» и другие. Хороший в общем был журнал: ни о ком никаких гадостей, как принято в других изданиях, тон — благородный: если две актрисы «поссорились» обеим предоставляли слово и пытались помирить (потом они доругивались в «Фигаро»), даже рубрики «Сплетни» не было, вместо нее — объявления о найме на работу по театральным специальностям. Но публика предпочитала «жареное»; с первых номеров стало ясно (не Дюма, другим), что издание долго не протянет. А жить на что?

Из пьес шла и кормила «Мадемуазель де Бель-Иль», периодически в разных театрах возобновлялся «Антони», больше ничего. Дюма сделал инсценировку «Мадам де Шамбле», не мог пристроить: с Французским театром испортились отношения, «Жимназ» ставил пьесы его сына и не хотел соперничества, с «Водевилем» поссорились, когда запрещали «Парижских могикан», наконец «Порт-Сен-Мартен» поставил пьесу 4 июня, после одиннадцати представлений снял: отчасти виновата жара, из-за которой публика плохо ходила в театры. По словам Габриеля Ферри, Дюма возлагал на эту пьесу большие надежды и теперь «совсем пал духом». Но всегда что-то подворачивалось: в Гавре на лето и осень открывается Международная морская выставка, «Всемирный вестник» предложил работу корреспондента. В Гавре Микаэла — удачно сложилось. 23 июня приехали с д’Оржевалем, жили в отеле «Фраскати», у моря Дюма почувствовал себя лучше, смог писать, а не диктовать, выступил на открытии выставки, написал серию толковых репортажей, вышедшую сборником «Статьи о выставке в Гавре» и попутно — серию «болтовни» (инсектициды, вулканы, горчица и прочее): все это после публикации во «Всемирном вестнике» вышло сборником «Морские беседы». Гулял с Микаэлой, выступал на бенефисах, ходил на выставку изобразительных искусств (художник Годе посвятил ему альбом), на корриду (в некоторых регионах Франции была коррида — на португальский манер, без убийства), написал брошюру «Коррида в Гавре и Испании», делая сравнение, разумеется, в пользу первой, и еще находил время на роман. «Он работает до четырех часов пополудни, поэтому не приходится сердиться, если в это время двери его кабинета закрыты», — писал д’Оржеваль. Неясно, о каком романе идет речь, о «Сотворении и искуплении» или, что более вероятно, о продолжении «Белых и синих» — «Шевалье де Сент-Эрмин»: спустя два года после обращения к императору Дюма по ходатайству министра образования разрешили доступ к материалам о военных кампаниях Наполеона. Он прислал Даллозу, редактору «Всемирного вестника», синопсис романа: Сент-Эрмин, второстепенный персонаж «Белых и синих», сражавшийся против Бонапарта, перейдет к нему на службу; будет искать смерти, как Ролан из «Иегу», в тюрьме займется самообразованием, как Монте-Кристо; будет фигурировать и лекарство, от которого человек становится похож на труп, — весь старый набор, только изнасилованной под гипнозом девицы недостает.