06-Новое платье короля (Сборник) - Сергей Абрамов

Хранитель смотрел на Чернова как на чудо. Ну, к примеру, на явление Сущего простому смертному. Не сказал даже — выдохнул:

— Ты помнишь… Сущий позволил тебе вспомнить…

— Естественно, — сварливо подтвердил Чернов, — как же иначе? Ты-то цитируешь не всё и неточно, вот Сущий и вмешался… Короче, сколько я отсутствовал?

— Три луны и три солнца. И ещё одну луну. И всё это время мы были одни, но работали, прерываясь лишь на краткий сон и сухую еду, чтобы исправить пагубы, которые принёс в Вефиль страшный ветер. — Он произнёс именно «руах», то есть ветер. Ни смерч, ни тем более Супервихрь неизвестны были Кармелю как явления. — Но мы всё же верили, что ты вернёшься… Теперь я понимаю слова Зрячего: «Тот, кого вы ждёте, страдает сейчас больше вас. Но страдания его продлятся столько, сколько положил Сущий. Ждите… Он вернётся, и я вернусь, когда придёт…» — Кармель замялся, добавил извинительно: — Я не понял последнего слова. Я не знаю, что придёт, что имел в виду Зрячий.

— В Книге написано непонятное тебе? — удивился Чернов.

— При чём здесь Книга? — тоже удивился Кармель. — Я разговаривал со Зрячим, как сейчас с тобой. Он проезжал мимо Вефиля одну луну назад и завернул в город, чтобы утешить меня.

Чернов прямо-таки обалдел от очередной логичной нелогичности. Встречи со Зрячими — это прерогатива Бегуна, о том и в Книге написано. Какого чёрта некто, выдающий себя за Зрячего, разъезжает тут вопреки правилам и утешает Хранителя довольно точными предсказаниями?..

— С чего ты решил, что это был Зрячий?

— Он сказал.

— И ты поверил?

— Он знал про тебя, Бегун. И он знал, что ты пропал. Может, он и тебя встретил?

— Не было такого… — растерянно произнёс Чернов.

Ох, не нравилось ему творимое Главным Режиссёром! Эти неожиданные вводы новых персонажей — а главный герой понятия не имеет, с чем столкнётся в следующей сцене. То есть он, конечно, никогда в этом спектакле не имел и не имеет никакого понятия про следующую сцену, решил быть справедливым Чернов, но всё же: почему Зрячий не дождался его в Вефиле? У кого теперь спрашивать про новый Сдвиг?.. Хотя Зрячий сообщил, что вернётся…

— Ты говоришь: он уехал. На чём?

— На лошади. Верхом.

— Всадник? Воин?

— Нет, Бегун, не воин — точно. Скорее святой человек: в длинной и чёрной рубахе, очень грубой, препоясанной простой верёвкой.

— А что за слово-то было? — спросил Чернов. — Ну не понял ты его, так, может, запомнил?

— Я попробую вспомнить… — Хранитель опять смешно зашевелил губами. — Не знаю… Неточно… Пасилена… Песилента… Песиленца…

Господи, бессильно и совсем по-земному обратился Чернов к тому, кого уже привык называть и Сущим, и десятком придуманных самим имён, не слишком вежливых имён, Господи, повторил он, чем Ты ещё хочешь испытать нас? Зачем, Господи? Я же решил Твою сраную энигму, что ж Тебе всё неймётся, Господи?..

И в эту минуту в дверь вбежал мальчишка Берел, Избранный, — мокрый, запыхавшийся, насмерть перепуганный. Остановился, поднял на Чернова глаза, полные слёз.

— Кто? — бессмысленно заорал Чернов.

Глава двадцать третья

PESTILENTIA

Чума пришла в город.

Такой фразой или близкой ей, как помнил Чернов-читатель, начинались многие исторические повествования о чуме (читай: холера, оспа, тиф etc.), врагом пришедшей в тот или иной город, чаще — средневековый.

Картина, которую Чернов увидал, выскочив, выбежав, — нет, точнее, вымчавшись! — вслед за мальцом Берелом на улицу, была поистине страшной, хотя Чернов, навидавшись в Пути всякой страхоты, тихо-тихо привык не удивляться вообще, и частой страхоте — в частности. Чего бояться, когда точно знаешь: специально пугают. Но Вселенский Хичкок на сей раз постарался особенно.

Чума это была или не чума, Чернов не ведал, медицинского образования у него не имелось. Пена на губах, как он не однажды читал, есть признак эпилепсии. Но эпилептики опять же должны биться в судорогах, а тут все поражённые неизвестной пестиленцией лежат мёртво, пускают пену и тем самым показывают, что ещё живы. Чернов, памятуя о своём спортивном опыте, ловил пульс и понимал: да, живы, но сколько продлится жизнь — это лишь Сущий ведает, Главный Инфекционист, чтоб Его… В то, что всё случившееся — Его работа, Чернов верил непреложно. Всё в Пути — Его работа, Его прихоть, Его базар, коли прибегать к неформальной терминологии. Даже пресловутое право выбора Черновым Пути — сущая иллюзия. Ну увидел он подсказку в форме пятиугольника, предварительно посмотрев на солнце, — и что? Как бы самостоятельно выбрал дорогу в обход леса, как бы самостоятельно перешёл на сначала сухую, а после размытую грунтовку, услужливо — и не как бы! — подставленную ему Сущим, как бы напал на настоящий Вефиль. А не обойди он лес? А не найди грунтовку? А не пойми подсказку? Что было бы? Да всё то же и было бы — Вефиль и в нём пестиленциа. Так что сказки о праве выбора оставьте земным кретинам-правозащитникам. Не существует в подлунном мире никакого права выбора! Ни у кого, и правозащитники — не исключение! Всё давно предусмотрено Первым Лототронщиком всех миров и времён, шарики помечены, билеты краплены.

С нежданным выигрышем вас, уважаемый Бегун-на-все-времена…

Но к чёрту логику и прочие интеллектуальные сопли! Что делать-то будем, Бегун? Как спасать сражённых неведомой эпидемией и, главное, от какой эпидемии их спасать?.. Чернов сообразил, разумеется, что всё придуманное Главным Режиссёром — в какой бы ипостаси он ни выступал — имеет для Бегуна выход. Не всегда положительный (были, к несчастью, жертвы…), но всегда окончательный, поскольку выход на Путь предполагает попадание в другое ПВ с другими неприятными заморочками. Многое на Пути они уже перемогли, и это, понятно, переможется, но быть сторонним свидетелем, наблюдать за медленным и незаметным умиранием сограждан (так!) Чернов по характеру не умел. Врубился чётко: если он не встрянет, многие умрут. Опять его, Бегуна, право и его выбор. И при этом он понятия не имел, что предпринять. Бежать? Кричать? Тормошить лежащих без сознания? Их уже много, слишком много было! Если они не выживут, то потери для Вефиля окажутся невосполнимыми — в буквальном смысле слова, если иметь в виду очень медленный и ненадёжный процесс репродукции населения, тоже, кстати, Сущим придуманный…

Где же этот чёртов Зрячий, с бессильной и малообъяснимой злостью подумал Чернов, где шляется, паразит? Ведь сказал Хранителю, что явится…

— Я уже здесь, — услышал Чернов голос позади себя.

Язык был староитальянским, красивым и в принципе легкопонимаемым.