Горение (полностью) - Юлиан Семенов

- Да. Речь пойдет о статье, связанной с работой полицейского ведомства.

- Варшавского?

- Я сначала изложу вам фабулу, хорошо? А потом вы решите, какого варшавского ли, петербургского, а может, и вовсе какого иностранного.

- Иностранное нас не интересует, господин Доманский, мы обращаемся к российскому читателю, у нас своих забот с полицейским ведомством предостаточно.

- Что ж, прекрасно. Итак, все началось с того, что при аресте полиция избила чуть не до смерти восемнадцатилетнего юношу...

- Террориста? - Штыков перебил быстрым вопросом. - Боевика?

- Не террориста и не боевика. Члена партии...

- Какой? Социалист? Или анархическая группа?

- Юноша - социал-демократ.

- А разве социал-демократов сейчас арестовывают? По-моему, сажают в затвор лишь террористов ППС и эсеров.

- Почему вы так считаете?

- Социал-демократы, как мне сдается, лишь пропагандируют, они против террора...

- Совершенно верно. Однако за последние три месяца только в Варшаве, господин Штыков, было арестовано сто сорок три социал-демократа.

- Что?! Я могу напечатать ваши данные?

- Если сможете - бога ради, но позвольте, я закончу изложение фабулы того дела, ради которого пришел.

- Да, да, прошу, господин Доманский. Мы, газетчики, всегда норовим забежать вперед, ничего не попишешь - профессия.

- Я понимаю.

- Не все, однако, знают специфику газетной работы, не все понимают, как это трудно - сверстать номер, наполнить его интересным материалом... В этом смысле орган ваших коллег, социал-демократов, являет собою весьма интересный образец наступательной печати... Не изволите ли знать кого из их редакции?

- Имеете в виду "Червоны штандар"?

- Да.

- Увы, - ответил Дзержинский, - я никого не знаю в этой газете.

- Поэтому и пришли с вашим материалом ко мне?

- Нет. Отнюдь не поэтому. "Червоны штандар" - газета нелегальная, тираж ее, как я понимаю, ограничен. Ваша газета расходится широко, и прочтут ее не только фабричные рабочие, но практически вся Польша.

- Петербург, Харьков, Иркутск, Чита, Минск, - добавил Штыков. - Мы действительно читаемая газета.

- Вот видите... Итак, при аресте был избит чуть не до смерти юноша, член социал-демократической партии. Он был при смерти, однако охранка не позволяла показать его врачу. Товарищи несчастного решили помочь ему. Товарищи юноши несли ответственность по высшему счету морали: они позволили ему войти в революционную работу, хотя, наверное, не должны были бы делать этого - слишком молод.

- Простите мой вопрос: вы давно занимаетесь вашей... работою? - С шестнадцати лет.

- Так я и посчитал. Простите, что перебил.

- Вы спросили оттого, что удивлены: тревога за судьбу юноши идет от чувства, а не от логики борьбы?

- Именно так.

Дзержинский достал из кармана письмо, которое Казимеж Грушовский смог перебросить из тюрьмы, протянул Штыкову. Тот быстро пробежал строки, посмотрел на Дзержинского, прочитал еще раз медленно, вбирающе.

- Продолжайте, пожалуйста.

Вошла "пани секретарка" с подносом: запахло лимоном. Девушка поставила чашки перед Дзержинским и Штыковым, сняла салфетку с сахарницы, озарила мужчин хорошо отрепетированной улыбкой заговорщицы и неслышно вышла из кабинета.

- Товарищи этого юноши, - продолжал Дзержинский, - решили вырвать его из тюрьмы, это был их долг. Не только перед несчастным, но и перед многими другими: мальчика могли довести до состояния невменяемости... Вы, вероятно, знаете, что в камере Егора Сазонова, когда тот, раненный, лежал в бреду, постоянно находился чиновник охранки. Он получил от беспамятного человека все, что было нужно полиции... Юноша мог невольно сказать то, что очень интересует охранку, и тогда число арестованных социал-демократов в Варшаве увеличилось бы до трехсот. Следовательно, товарищи несчастного юноши были обязаны предпринять свои шаги, их вынуждало к этому не только сострадание к одному, но и тревога за судьбы сотен других людей. Так логично?

- Вполне.

- Далее. Одна известная актриса...

Штыков перебил:

- Микульска?

- Одна известная актриса, - словно бы не услышав Штыкова, продолжал Дзержинский, - после встречи с нами смогла помочь несчастному юноше...

- О Микульской, - настойчиво повторил Штыков, - мы хотим дать маленькую заметку. Наш репортер, знавший ее по Вильне, рассказал прекрасную деталь: она выступала в концерте, а тогда - это было, кажется, года три назад - было запрещено петь по-польски, вы, конечно, помните... Она тем не менее спела народную песенку - сущая безделица. К ней за кулисы тут же градоначальник: "Мадемуазель, шарман, шарман, но извольте штраф пятьдесят рублей!" Микульска дала ему сотенную ассигнацию, вышла на сцену и спела другую песню, всем полякам известную, с духом бунта... Ей тогда запретили, бедной, выступать в Вильне, отец, помещик, отказал в помощи, и она с трудом пристроилась здесь... Кто-то, видимо, крепко помог.

Дзержинский сразу же представил Микульску рядом с Поповым, понял, что сейчас открылось недостающее звено: его все время мучило, каким образом началась эта противоестественная связь, слишком уж кричащей была разность.

- Кто именно помог? - спросил Дзержинский. - Вашему коллеге это, конечно, неизвестно?

- Такие вещи скрываются, господин Дсманский... Итак, вы решили предпринять свои шаги...

- Товарищи юноши вынудили одного из высших чинов охранки подписать прошение матери несчастного... Его привезли в больницу, а оттуда был устроен побег... Юноша сейчас укрыт надежно, врачи спасли ему глаз, раны рубцуются; правда, кровохарканье остановить пока не удалось... Когда в полиции поняли, что главную роль во всем этом деле сыграла актриса, она действительно дала повод п р и н у д и т ь одного жандарма к согласию, охранка решила мстить. Они начали следить за актрисой, за всеми ее друзьями, и, когда женщина приняла решение скрыться, ее арестовали. Все было сделано так, чтобы арест прошел тайно. Ее увезли в охранку. А наутро нашли во дворе дома растерзанную, нагую, со следами насилия. И во всех газетах, помимо сообщения о факте, сразу же появилась неизвестно кем выдвинутая гипотеза: "Актрису убили злоумышленники из революционной партии. В подоплеке этого злодеяния, видимо, лежит чувство мести". Кто дал такого рода заключение, неизвестно...

- Об этом репортерам сказал прокурор...

- Вы говорите о гибели Стефании Микульской, господин Штыков. А я пока что рассказываю вам историю, не связанную с конкретным событием, мы ведь уговорились. Я объясню вам позже, отчего я рассказываю вам историю о гибели безымянно, и вы согласитесь со мной, что резон в этом есть... Далее. На основании каких фактов прокурор выдвинул такого рода гипотезу? У него нет фактов. Он попросту связан с охранкой - прекрасная иллюстрация дарованным свободам. Прокурор, действующий под дуду охранки... Но давайте допустим, что революционеры действительно решили отомстить за что-то несчастной женщине. Для этого выделим из общего частное: социал-демократы отрицают индивидуальный террор, вам это известно. Они могут выйти на баррикады и стрелять в явных врагов: так было и в Лодзи и в Москве.

- Хорошо, социал-демократов, согласен, отвели. Разве анархисты не способны на такое?

- Способны.

- Так в чем же дело? Я позволю себе пофантазировать, господин Доманский, чистая фантазия... Допустим, после ареста Микульска сказала все, что хотела охрана.

- У вас есть данные, что Микульску арестовывали?

- Нет...

- Тогда будем говорить о безымянной актрисе пока что, как уговорились.

- Хорошо, - поморщился Штыков. - Уговорились. Допустим, прошли аресты среди какой-то революционной партии, мы ведь не знаем, кого, когда и где забирают. Микульску освобождают, ее бывшие друзья узнают о том, что она с к а з а л а, ее казнят. Логично?

- Вы хорошо научились мыслить за охранку, - жестко ответил Дзержинский. Я не виню вас, человек не свободен от общества. Да, все логично. Все, что вы сказали, укладывается в логику жандармерии. Но, во-первых, повторяю, мы говорим не о Микульской; во-вторых, актриса после освобождения не зашла и не позвонила ни к одному из своих друзей, а у нее дома был установлен телефонный аппарат; в-третьих, ее освободить должны были часов в одиннадцать...

- Почему? - Штыков подался вперед. - Почему именно в одиннадцать?

- Потому что примерно в это время она погибла.

- Ничего подобного. Жильцы слышали, как к ней пришел кто-то около двух.

- Но жильцы не слыхали ни криков, ни звона разбиваемого стекла, господин Штыков.

- Ей могли вогнать в рот кляп.

- Зачем загонять кляп в рот покойнику? - тихо спросил Дзержинский, подавшись навстречу Штыкову. - Актриса умерла от разрыва сердца от одиннадцати до двенадцати ночи.

- Факты?

Дзержинский откинулся на спинку стула, медленно открыл портфель, протянул редактору заключение доктора Лапова.

- Так это же Микульска!

- Микульска.

- Страшное дело, - сказал Штыков задумчиво.