Хроники Реликта. Том 1 - Василий Головачев

— У нас в Рязани грибы с глазами, — пробормотал Ратибор. — Их едят, а они глядят… Где я, Стася?

Что-то мешало ему последовать совету Анастасии, какая-то внутренняя неуверенность, неловкость, стеснение, тревожное чувство ожидания беды… и нечто похожее на шепот в голове. Ратибор прислушался и уловил слабый, как дыхание, голос:

— Очнись, очнись, опер, выходи из транса, рискуешь не выкарабкаться никогда… очнись…

Тревога усилилась, внутренняя неловкость переросла в сомнение в собственной трезвости. И все время казалось, что откуда-то сквозь стенку глухоты доносится неистовый шум: грохочут барабаны и литавры, ревут трубы, визжат валторны, но он ничего этого странным образом не слышит, лишь чувствует…

— К черту! — громко объявил Ратибор, вспоминая, кто он, и бросая кокос на траву, которая стала торопливо поедать костюм. — Я посол, и все это мне грезится! Извини, Настя. — Он изо всех сил ударил себя кулаком в шрам на груди и зарычал, кусая губы, — боль навалилась обжигающим водопадом кипятка и кислоты, сознание помутилось…

Тампон влажной кошачьей лапой прошелся по лицу. Ратибор открыл глаза и обнаружил себя в рубке «голема». Кожа лица и рук горела, в костях застыл расплавленный свинец, мышцы тела судорожно передергивались, дезорганизованные внешним пси-излучением, в ушах стоял глухой шум, рожденный бессвязным говором сотен людей.

— Плохо дело, — прошелестел еле слышный мысленный голос координатора. — Мне все труднее возвращать тебя из глубин иллюзорного бытия. Конструктор постепенно растворяет в себе твое «я»… да и мое тоже, хотя бредить я и не способен. Что делать будем?

— Дай картинку.

— Какой в этом смысл? Видеокамеры тоже не в состоянии отделить реально существующий ландшафт от миража.

Перед глазами Ратибора вспыхнул цветной туман, в протаявшем черном окне сверкнула изумрудная капля, приблизилась, превращаясь в планету… Земля?!

Пилот закрыл глаза, проглотил ком в горле, ощущая себя совершенно разбитым, но тут же открыл снова, сопротивляясь слабости и нежеланию жить вообще. Се человек, подумал он о себе в третьем лице, пока борется — живет. В памяти всплыло: человек начинается там, где кончается удовлетворение потребностей.

Кто-то засмеялся, задыхаясь. Может быть, он сам.

— Вперед, к Земле!

— Этот объект не может быть Землей, — неуверенно возразил координатор. — Советую не идти на посадку.

— Нас испытывают, и отказаться от испытания — значит проиграть.

— Откуда известно, что нас испытывают? Скорее мы попали в один из больных органов Конструктора, и все наши видения — следствие его беспамятства, бессознательных судорог.

— Ты, наверное, прав, Дар, но и я чую в себе странную уверенность в правоте своих предсказаний. Конечно, интуиция — символ не знания, а веры, но я себе верю.

Зеленоватый пушистый шарик планеты рванулся навстречу, закрыл поле зрения, распахнулся гигантской чашей с размытыми очертаниями материков. Ратибор попытался сориентироваться, нашел Европу, Белое море, Волгу, попытался развернуть «голем» к югу и обнаружил, что его ведут — аппарат не подчинялся воле пилота, словно в генераторах движения не осталось ни крохи энергии. Однако энергия была — Ратибор мгновенно считал показания датчиков, выдаваемые напрямую в мозг, и убедился в наличии половины запаса по сравнению со стартовым энергоресурсом. И команды по всем комплектам-узлам «голема» проходили нормально, пилот удостоверился в этом с помощью тестов за считаные мгновения. Тогда он сделал разворот и дал максимальную тягу в режиме двойного ускорения. И провалился в алую пропасть забытья…

Открыв глаза, понял, что «голем» летит над горной страной, пронзая клочья ослепительно белых облаков.

— Поворачивай! — сказал сквозь зубы координатору, пытаясь унять готовый выпрыгнуть из тела желудок. — Я сам не смогу. Поворачивай и давай «аллюр три креста», кому сказал!

Но ему ответил не Дар:

— Успокойся, опер. — Голос звучный и знакомый. — Все идет нормально, никто тебя не тронет, только не дергайся и не пори горячку.

— Кто говорит?

Смешок, тоже знакомый.

— Не узнал?

— Грехов!

Снова смешок.

— Порядок, оклемался.

«Голем», ведомый неизвестной силой, сделал пируэт и мягко приземлился на зеленом газоне рядом с красивым двухэтажным коттеджем, выстроенным в стиле «русский храм». На пороге открытой двери, выходящей на резное крыльцо, стоял человек в черном костюме, но Грехов это или нет, Ратибор сразу не разглядел — слезились глаза.

— Вылезай, здесь ни радиации, ни прочей грязи. — Голос проникал прямо в мозг, и от него, казалось, резонировали кости черепа. — Не трусь, опер, у тебя накопилось много вопросов, и я на них уполномочен ответить.

Ратибор позвал координатора, ответа не услышал, да и голос мешал и плывущий в ушах звон; выпростался из кресла, отдыхая после каждого движения. Сделал два глотка витаминного концентрата, набрался сил и вылез из аппарата на траву, сообразив тем не менее натянуть пленочный скафандр — автоматически, не думая об этом.

Человек махнул с крыльца рукой, хмыкнул:

— Профессионал остается профессионалом, даже когда болен. Заходи в дом.

Ратибор огляделся.

Вокруг дома раскинулся пышный цветущий сад: яблони, вишни, гигантская морковь, помидорное дерево, банановые пальмы, тополя, араукарии, орех, просто какие-то пушистые жерди, камни на многоходульных корнях, похожие издали на пауков, — все было покрыто ослепительно белыми цветами величиной с голову человека, причем многие цветы дышали и складывали лепестки, словно бабочки, готовые улететь. Небо над головой было лимонно-желтого цвета с серыми трещинами, складывающимися в рисунок такыра.

Глаза продолжали слезиться, и Ратибор перестал напрягать зрение. Ощущение опасности притупилось, захотелось принять душ, переодеться, лечь на диван и — максимум блаженства! — чтобы Настя сделала массаж…

— Насти здесь нет, — заметил человек.

— Жаль, — вздохнул Ратибор. — Как поется в старинной песне: всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел.

Накатило вдруг странное ощущение раздвоенности, вернее, растроенности — Ратибор осознал себя в трех местах одновременно: стоял возле дома Грехова, сидел в пилотской гондоле «голема» по горло в шубе физиокомпенсации и лежал израненный на холме лицом вниз… Ратибор мотнул головой — отступило.

Как оказался в доме — не помнил. Он сидел в старинном деревянном кресле с резными подлокотниками, которое стояло на выскобленном до медвяного блеска светлом деревянном полу. Напротив в таком же кресле черной глыбой сидел кто-то очень знакомый и смотрел на гостя исподлобья. Железовский?!