Потемкин - Ольга Елисеева

Почему императрица называет командование объединенными войсками «черной работой»? Еще в начале войны, ознакомившись с предложением князя о передаче общего руководства Румянцеву, она писала: «Не понимаю, как одному командовать ужасной таковой громадою?»[1437] Если бы Григорий Александрович согласился на ее предложение теперь, то ему предстояло управлять целыми фронтами, перед каждым из которых стояли свои задачи. Такого опыта тогда не было[1438]. Колебания князя разрешил сам престарелый фельдмаршал Румянцев. «По моему обыкновению, не скрываясь, Вам говорю, — обращался он к Потемкину, — что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, как верно под одним Вашим начальством»[1439].

Объединение армий под командованием светлейшего было страшным ударом для «социетета». Румянцев уходил в отставку, его недобросовестные столичные союзники потеряли возможность использовать старика в качестве постоянной альтернативы Потемкину. Настроения в этом кругу хорошо рисует письмо Завадовского Семену Воронцову 1 июня: «Благодетель наш фельдмаршал, десять лет сряду угнетаем будучи, имел терпение переносить все неприятное, забившись в свою вишневую нору. В начале нынешней войны упослежден был начальством малого числа войск. Всяк думал, …что он не примет команды, несоразмерной его славе и заслугам. Пожертвовал он, однако ж, благородным честолюбием слабостям духа или страсти к военному ремеслу. …Но взятие Очакова совершило его жалкую участь. Тут же пропало к нему всякое уважение. …Соперник его, прибавя славу дел к своей силе, получил его армию и отмстил за критику, которую без пощады он произносил, не чая быть тому, что случилось… Итак, мой друг, видим в наше время состарившегося Помпея и торжествующего над ним Цезаря. Видим Российского Сципиона, загнанного в деревню на смерть»[1440].

Находясь в Петербурге, светлейший посчитал нужным встретиться с Завадовским. После злополучной истории с письмом Румянцева Петр Васильевич был среди тех, кто, «стоя ошую, трепетал» приезда князя. Никакого выяснения отношений не произошло. «Князь Потемкин, возвратясь победителем, весьма был ласков и приветлив; раза два гостил в моем доме. Однова, ведя со мною разговор, сказал, что ежели бы он верил тому, что к нему писано, то считать бы должен меня первым своим врагом». Какая выразительная сцена — оба собеседника знают, что Завадовский сподличал, и вот теперь человек, которого он унизил и ославил, возвратился победителем.

Могущество Потемкина после очаковской кампании было таково, что князь имел возможность раздавить неприятеля. Однако Григорий Александрович этого не сделал. Вигель очень тонко подметил, что в Потемкине «боялись не того, чем он был, а того, чем мог быть». «Не одни дела военные, но все идет по его воле. Он пользуется вещию, а не именем», — заключал Завадовский.

Потемкин обладал неограниченной властью, без титула и названия правителя — читай монарха. Это-то больше всего и раздражало в князе. Члены «социетета» — умные, образованные люди, способные к работе, — были оттеснены более ярким и деятельным человеком. Масштаб личности светлейшего подавлял и заслонял их. Примирение здесь было невозможно.

До 3 марта была закончена работа по составлению плана военных действий на следующую кампанию, расписанию войск по армиям, оговорены меры по комплектованию. Рассуждая о будущей кампании, Потемкин писал Екатерине: «Взятие Очакова Божией помощью развязывает руки простирать победы к Дунаю, …но обстоятельства Польши, опасность прусского короля и содействие ему Англии кладут не только преграду, но и представляют большую опасность. Соседи наши, поляки, …находясь за спиною наших войск и облегша границы наши, много причинят вреда, к тому же еще закажут продавать хлеб».

В качестве неотложных мер князь предлагал: во-первых, усыпить бдительность Пруссии, обещая ей посредничество на переговорах с Турцией; во-вторых, нейтрализовать враждебность поляков, обещав им земли за Днестром; в-третьих, ускорить подписание в Лондоне коммерческого трактата, чтобы сделать обострение отношений невыгодным для Англии.

Потемкин убеждал Екатерину в том, что ее слава зависит не от немедленного отмщения обидчикам, а от умения избежать новой войны. «Мне тут хорошо, где могу положить живот за тебя, — говорит он, — но честь твоего царствования требует оборота критического нынешнего положения дел. Все твои подданные ожидают сего и надеются от твоего искусства»[1441].

Тяжелая ситуация, в которую попала Россия в связи со складыванием антирусской коалиции, полукольцом охватившей империю на северо-западном, западном и юго-западном направлениях, показала необходимость создания пограничных милиционных формирований, способных защитить окраины в момент первого удара, пока не подойдет регулярная армия. Подобные формирования мыслились Потемкиным как военные поселения по образцу казацких станиц. «Обширность пределов не позволяет поспевать с войсками на помощь… Армия национальная необходимо требует умножения милиции», — убеждал он императрицу. Набирать будущих поселян для пограничной стражи князь предлагал из однодворцев, мещан и ямщиков, которые охотно шли в казаки. «Донцы служат, ремесла отправляют и торгуют как дома, так и за морем», — говорил Потемкин. Военные поселяне и городская стража, «как донцы, ремесленные будут работать, богатые промышлять торгом, а служба им откроет путь к степеням. Будут из них храбрые люди и генералы… Вы государству дадите запасное войско и всегда готовых хранителей, которые в мирное время никакого содержания не требуют»[1442].

Еще 6 апреля 1788 года князь высказывал мысль о необходимости постепенного перехода от рекрутчины к срочной службе. «Всегдашнее мое мнение было и есть… о срочной службе, ибо в таком случае очередь рекрута будет известна»[1443]. Приехав в Петербург, он подробнее обосновал свое мнение: «Умножение войска на счет рекрутских наборов государству вредно, понеже сим оно изнуряется и хлебопашество терпит. Еще больше потому, что солдат служит бессрочно»[1444]. Начать подобный переход светлейший предлагал после окончания войны, когда войска будут расписаны по губерниям.

Весной 1789 года Франция возобновила попытки заключить союз с Россией. Первые относились еще к декабрю 1787-го и не увенчались успехом. Король Людовик XVI изменил внешнеполитическую линию и постарался сблизиться с Петербургом. Потемкин подозревал версальский кабинет в лукавстве. Сегюр попытался даже использовать личные отношения, чтобы смягчить позицию князя. Однако светлейший остался при своем мнении.