Могучая крепость - Дэвид Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов, однако, у них не хватило смелости — или наглости — по-настоящему придерживаться убеждений, которые они так громко провозглашали. Эйдрин Веймин слишком хорошо знал о наказаниях, которые Книга Шуляра предписывала любому, кто был виновен в преступлениях, за которые его осудили. В действительности, то, что было сделано с предателем Хаскенсом, было далеко от полноты этих наказаний; это просто было лучшее, что можно было сделать за то время и с помощью доступных инструментов.
Веймин был шуляритом. Если кто-то и знал это, так это он, и он не собирался притворяться, даже перед самим собой, что не был молитвенно благодарен им за то, что они были слишком трусливы, чтобы подвергнуть его Допросу или назначить Наказание Шуляра. Одной мысли о колесе, дыбе, раскалённом добела железе — о кастрации и ослеплении, о том, что ему вспорют живот и вытащат кишки живьём, а затем сожгут — было достаточно, чтобы напугать любого мужчину, и это было правдой. Шуляр ввёл эти наказания не столько для предотвращения подобных преступлений, сколько для наказания за них. И всё же, если бы «архиепископ Клейрмант» и его Регентский Совет действительно обладали мужеством в своих убеждениях, они бы вынесли постановление о полном Наказании Шуляра за его предполагаемые преступления, а не ограничились бы простым повешением.
Его губы презрительно скривились, когда он вспомнил то, что «Церковь Черис» называла допросом. Они отказались использовать даже самые мягкие методы Инквизиции. Лишение сна, да, и бесконечная смена следователей, спрашивающих одно и то же снова и снова. И он должен был признать, что они вытянули из него больше, чем он ожидал. Хотя это было главным образом потому, что они уже и так много знали. Оказалось гораздо труднее, чем он когда-либо предполагал, не отвечать на их вопросы, когда они уже продемонстрировали, что знают по крайней мере две трети ответов, до того, как они начали задавать свои вопросы. И по мере того, как нарастала усталость, становилось всё труднее и труднее предотвращать выпадение мелких кусочков и осколков информации.
«Но они не добились от меня полного признания, — мрачно подумал он. — Они не раз подходили ближе, чем когда-либо предполагали, но так и не поняли этого. По крайней мере, этот секрет не был раскрыт. Они знали — или были уверены, как подозревала Шань-вэй — кто отдал приказ, но у них, очевидно, не было никаких доказательств этого, и Камминг, по крайней мере, должен был сбежать. Этот ублюдок предал бы меня через минуту, если бы предложение было правильным. Но они так и не заставили меня признаться в этом — ни разу! — Его глаза вспыхнули мрачным, ненавидящим торжеством — и презрением к своим врагам — при этой мысли. Дураки. Любого можно заставить признаться при должном убеждении, Инквизиция знает, как этого добиться! Если бы они захотели провести Допрос, они бы вытянули это из меня, как бы я ни старался сопротивляться, но эти трусы этого не сделали».
Светские власти были более склонны применять… строгие методы. В действительности, Веймин был шокирован готовностью простых солдат наложить на него их грубые, нечестивые руки. Похоже, предатель Хаскенс были даже более популярен среди войск Гарвея, чем среди основной массы граждан Менчира. Открытая, пылающая ненависть в их глазах, когда они узнали, что Веймин приказал похитить и казнить священника, ошеломила интенданта, а последовавшие за этим удары кулаками и ботинками были ещё хуже. Он был избит, в синяках, истекал кровью, полуголый и почти в полубессознательном состоянии, когда капитан, два лейтенанта и четверка сержантов в кожаных доспехах спасли его. И был раз или два здесь, в тюрьме, когда один из его тюремщиков помогал ему «упасть», или двое из них жестоко и методично избивали его, не оставляя синяков там, где их мог кто-нибудь увидеть.
Сначала он думал, что солдаты, ответственные за эти действия, на самом деле действовали по чьему-то приказу. Что они были истинным лицом благочестивого публичного отрицания методов Инквизиции «Церковью Черис». Но постепенно он пришёл к выводу, что ошибался. Во-первых, потому, что это было как бессистемно, так и нескоординировано и неэффективно. Любой хороший Инквизитор справился бы со всем этим гораздо лучше, гораздо эффективнее, даже не подвергая заключённого официальному Допросу. В конце концов, Веймин делал именно это по меньшей мере дюжину раз во время своего собственного послушничества.
Но, во-вторых, и, вероятно, это было ещё более убедительно, по крайней мере трое его тюремщиков, которые были ответственны за «особое обращение» с ним, были строго наказаны их собственным начальством. Это не остановило случайные оскорбления, но он был убеждён, что их наказание было настоящим.
Когда он, наконец, принял это, он испытал два противоречивых чувства. С одной стороны, это было ещё более глубокое презрение к его похитителям, за их трусливый отказ эффективно допросить его даже под прикрытием «случайных» действий простых солдат. Но с другой стороны, его всё ещё шокировало и смущало осознание того, что солдаты делали это самостоятельно. Что солдаты были так разъярены смертью Хаскенса, что фактически игнорировали приказ, запрещающий избивать и оскорблять посвященного священника.
И хуже, гораздо хуже, было сокрушительное осознание того, что солдаты были не одиноки в своём гневе.
Несмотря на всё остальное, что они сделали, его похитители, по крайней мере, разрешили ему доступ к духовенству. Он не сомневался, что их готовность допустить это была такой же циничной расчётливостью, как и все остальное, что они сделали, но он не мог притворяться, что не благодарен. Они даже позволили ему настоящего священника — одного из Божьих служителей, у которого хватило честности, морального и духовного мужества оставаться открытым «Храмовым Лоялистом» — вместо того, чтобы дать ему возможность отвергнуть их собственное ложное и безбожное духовенство. Ему разрешили покаяться, но как осуждённому убийце ему не разрешалось говорить наедине даже со своим духовником. Священник «Церкви Черис» всегда присутствовал, поклявшись (конечно же) уважать святость исповеди (хотя Веймин ни на мгновение не поверил, что так будет на самом деле), даже когда он наложил юридические ограничения на исповеди. Это помешало Веймину использовать исповедь для передачи сообщений кому-либо за пределами тюрьмы через исповедника. С другой стороны, у него не осталось никого, кому можно было бы передавать сообщения, учитывая полную зачистку, которую провёл Гарвей.
Но визиты исповедника трижды в пятидневку давали ему, по крайней мере, ограниченное представление о событиях
