Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Ответ может быть только один: Кент не справляется со своими обязанностями! В Западной Европе существует только один «опытнейший» резидент – Леопольд Треппер!

Хочу продолжить рассказ о нашей беседе с Отто, последовавшей за провалом. Я решил проанализировать совместно с ним, каковы возможности гестапо напасть на наш след в результате показаний, возможно даже под пытками арестованных.

Прежде всего, не выражая вслух свои мысли, я был очень доволен тем, что все, почти все, за исключением тех, которые достались мне от Отто, привлеченные мною к работе лица, все мои связи не были известны тем, кто был сейчас арестован немцами. Невольно вспоминалась моя оценка некоторых из арестованных и известных им лиц, данная мною представителю «Центра» Большакову еще в мае 1940 г. Я был доволен принятыми мною мерами по обеспечению наиболее четкой конспирации в моей резидентуре. Рассматривая каждого в отдельности из тех, кто был или мог быть арестован, я приходил к выводу, что наиболее опасным лицом является Хемниц. Нет, я тогда не мог и подумать, что он встанет на путь предательства. Я верил в то, что он сумеет молчать, но... я ведь не знал, каковы методы, применяемые гестапо или другими немецкими спецслужбами. Именно поэтому наибольшую тревогу у меня вызывал тот факт, что перед отъездом в Прагу и Берлин я ознакомил его с шифром, которым до этого пользовался только сам. Я мог предвидеть, что пеленгаторы записывают уже давно передаваемые по рациям шифровки, но я знал из различных источников, что наши шифры не поддаются дешифровке. К работе «Симекеко» я его не привлекал, но о существовании фирмы и о том, что я являюсь ее президентом, он знал и от Отто, и от меня лично. Однако я думал, что он не знает ее названия и, конечно, адреса. Следовательно, гестапо могло определить, в какой из бельгийских фирм президентом является южноамериканец, а следовательно, узнать и мою точную фамилию. Отто признал, что Хемниц, он и Андре уже в 1939 г. познакомились с Шоколадным директором. Они знали его настоящую фамилию и то, что он принимал участие в создании нашей фирмы. Правда, со слов Отто я понял, что Хемниц знал о том, что Шоколадный директор не имеет прямого отношения к нашей разведывательной деятельности, а только используется нами как коммерсант.

Меня очень тревожило и то, что, по указанию того же Отто, я установил связь Хемница с Блондинкой и он пользовался ею во время моего отсутствия, то есть во время моей поездки в Чехословакию и Германию в октябре 1941 г. Не зная нашего адреса, он вполне мог знать ее фамилию и имя. Хочу сразу оговориться. В своих воспоминаниях Маргарет пишет, что у нас в доме часто бывали Жан Жильбер и Карлос Аламо. Это является ошибкой. Видимо, уже после встречи с Маргарет это утверждение продиктовано Леопольдом Треппером или Жилем Перро. Аламо у нас, во всяком случае, при мне, не бывал, и я не допустил бы, чтобы во время моего отсутствия Отто устраивал бы у нас встречи с ним.

Хемниц знал Жюльетту, Ромео, Боба, радиста Профессора, Софи Познанскую, Давида Ками и, конечно, не только знал, но и дружил с Отто и Андре, правда, он не мог знать, под какими фамилиями они проживали во Франции. Во всяком случае, так я мог думать. Я не мог точно определить, кого он еще знал. Повторяю, и, видимо, придется еще не раз повторять, что я лично Хемницу давно не доверял.

Я мог быть уверенным в том, что он знает хорошо, что собой представляет «Центр», то есть он мог признать, что это высший орган советской разведки. Знал он и то, что именно по заданию «Центра» я выезжал в Чехословакию и Германию, но он не мог знать, с каким именно.

Итак, Хемниц в силу своих знаний и непосредственного отношения именно к советской разведке был наиболее опасным возможным «свидетелем-разоблачителем». Все остальные из числа арестованных или, возможно, впоследствии выданных ими знали меня как резидента, но прямых показаний против меня они дать не могли. Они не знали ни моей фамилии, ни места жительства, ни названия фирмы, которую я возглавлял, и, тем более, что я советский разведчик. Теперь мне известно, что Отто поддерживал с большинством из них прямую связь, выдавая себя за «крупного руководителя». Поэтому я был уверен, что никто, кроме Софи Познанской и Давида Ками, ничего о нем показать в гестапо не могут, ибо не знают, что он продолжает работать во Франции.

Конечно, нам надо было невольно задуматься: а если на основании показаний того же Хемница смогут быть арестованы Блондинка, Шоколадный директор и другие, может ли это отразиться на мне, угрожать мне?

Частично мы обсуждали все эти вопросы еще совместно с Отто до его отъезда из Брюсселя. Мы понимали, что ни Блондинка, ни Шоколадный директор не могут сообщить ничего компрометирующего меня гестапо. Они, безусловно, о моей разведывательной деятельности ничего не знали. В то же время в случае моего разоблачения Хемницем и другими необходимо принять срочные меры для сохранения нашей «крыши». Для этого разоблаченный президент, если это удастся гестапо, должен немедленно покинуть «Симекско», больше там не появляясь, якобы «бежал». До его разоблачения следует всем распространять слухи о его болезни, а еще лучше указывать на срочный вызов в Монтевидео в связи с болезнью отца. Во всяком случае мы могли надеяться, что это может спасти фирму.

Надо было решать еще очень сложный вопрос. Было совершенно необходимо немедленно вывезти из Бельгии Блондинку. Хотя она не знала ничего о разведывательной деятельности своего «покровителя» Винсенте Сьерра, нельзя было пренебрегать возможностью, что в случае, если Хемниц начнет давать показания, он, зная ее как «связистку» между ним и мною с Отто во время моего отъезда в Германию, мог предполагать, что она является прямым участником нашей резидентуры. В дальнейшем это могло привести к разоблачению фрейлейн Аман, благодаря которой был установлен контакт с индендантурой, с Беранеком и Людвигом Махером. Ведь все немцы, с которыми я поддерживал связь, знали Блондинку как «хозяйку моего дома». Это тоже могло подтвердить ее принадлежность к резидентуре. Имел ли я право подвергать ее опасности? Нет, но возникал еще один весьма важный вопрос: согласится ли Блондинка вместе с сыном Репе, находящимся в очень хорошем католическом интернате, покинуть Бельгию? Возникал и еще один вопрос: куда ее можно отправить? Ведь надо было еще подумать и о ее содержании. Ведь до этого я выделял ей средства не столько непосредственно из моего собственного заработка, сколько из действительно причитающихся ей отчислений от коммерческих операций, проводимых «Симекс ко» благодаря переданным нам Зингером, ее отцом, деловым связям и связям, полученным через фрейлейн Аман, правда, последние почти не учитывались. Единственной возможностью, кажущейся более или менее реальной, было ее направление в неоккупированную зону Франции, а оттуда в Швейцарию, чтобы в дальнейшем, как принято теперь говорить, она могла добиваться возможности перебраться к своим родителям, получив их материальную поддержку. Но возникал еще один вопрос: а как Блондинке объяснить причину «нашего» срочного выезда из Бельгии? На этот вопрос нелегко было ответить, ведь я не мог ей сказать правду. Было принято решение сказать, что необходимо укрепить наши филиалы, в том числе и во Франции. Был еще один вариант. Помимо возможности переезда в США к отцу и матери можно было предложить ей переправку в Марсель, чтобы она устроилась там на работу в филиал «Симекс». Но как можно предлагать ей устроиться на работу в «Симекс», если она никогда в своей жизни нигде не работала.

Выбрать наиболее подходящий вариант и предложить его Маргарет должен был, естественно, именно я. Но любой вариант, связанный с нелегальным переездом, а вернее, бегством из Бельгии, а другого выхода не было, весьма сложен. У Маргарет мог образоваться солидный багаж. Ведь она принадлежала, как уже указывалось, к весьма обеспеченной семье. Получить возможность официально переехать во Францию, а затем куда-либо еще в короткий срок было совершенно невозможно. Переправить багаж при создавшемся положении было тоже абсолютно невозможно. Согласится ли она оставить все свои вещи на хранение у кого-либо до лучших времен? Ответ на этот вопрос в моем понимании не мог быть однозначным. Другого выхода не было. Надо было решаться на разговор с Маргарет.