Именем закона. Сборник № 1 - Ярослав Карпович

Въехали во двор, под желтым светом керосиновых фонарей заплывала кровью черная булыга, лиц не различить, рядом валялись васильковые фуражки, а над ними замер скукоженный Сцепура, сгорбился Сергей Петрович…

— А… а судмедэксперт? — глупо спросил Малин.

— Вызвали… — Сцепура даже не повернул головы. — А то ты сам не видишь… Эксперт тебе нужен.

— Вижу… А… Кто это?

— Боде, Ханжонков, Малин, — приказал Сцепура. — За мной. Рукин, ожидаешь эксперта, остальные — по местам.

В коридоре он побежал, Малин и Ханжонков понеслись следом, Боде (возраст все же…) поотстал. В кабинете Сцепура раздернул шторку и ткнул в оперативную карту района: «Стреляли в Журавицах, из маузера. Фамилия фигуранта — Николай Николаевич Мерт, служил счетоводом в артели, там у них бык-производитель Яшка подох. Да, кажись, Рукин при вас докладывал? Ну вот… Анисимов и Емышев выехали по быку. Сегодня утром звонок из Журавиц: у нас, мол, пальба, в милицию мы уже сообщили, вам, мол, — на всякий случа́й… Я приказал передать Емышеву и Анисимову срочно прибыть на место — мало ли что, наш глаз — золотое дело, только, когда они добежали, там этот «личный сыск» уже вовсю палил из своих самовзводов — Мерт их встретил маузером, так они его штурмом брали… Ну, наши буденновцы, слыхали, поди, про их славное прошлое? Вперед, даешь — и каждому по пуле…» — «Чего там понадобилось милиции?» — «Вот рапорт начальника УГРО». — Сцепура подвинул листок из ученической тетради: «Сего 10 августа 1934 года поступил звонок доверенного лица из Журавиц о том, что некий счетовод Мерт П. П. прячет у себя на чердаке бежавшего, согласно сводке Управления РКМ, Шиманского, отбывавшего в Якимовском ИТЛ за растрату и растление малолетней. Человек, которого я лично не знаю, поскольку состоит в распоряжении участкового, ныне пребывающего в курорте по случаю очередного отпуска, назвал себя правильно, отчего я и не засомневался ни в малейшей степени и отдал распоряжение о проверке и задержании — в случае необходимости. Данными на Мерта РОМ не располагает, так что и опасения не было. Когда опергруппа вступила в перестрелку, подоспели ваши и сразу были убиты, поскольку шли в атаку на преступника в первых рядах. По прибытии на место я встретился со звонившим и получил от него донесение, что звонка в УГРО по поводу Шиманского он лично никогда не делал. Поскольку данное происшествие нарушает неприкосновенность государственной безопасности, полагал бы: передать весь материал в Ваше личное распоряжение…»

Боде поднял глаза: «По нашим учетам Мерт не проходит. Убежден, что звонок — провокация, и точно рассчитанная, надо сказать… Кому-то потребовалось не только ликвидировать Мерта чужими руками, но и нас впутать в эту историю, факт! Это очевидная наводка на ложный след!» — «Подстава?» — «Уверен». — «Ну а уверен — бери этот узел на себя и распутывай. Сразу, считаю, не лезь, завтра похороним, и с богом. — Сцепура покачал головой: — А вообще-то, Боде, скажу тебе при мо́лодежи: он почему не попал на учет? А потому он не попал, что даже самые стажные сотрудники ворон и рябчиков в небе ловят, времени же на дело дельское у них, получается, нет. Самые простые события выпадают из поля зрения. Выясни мы вовремя лицо этого Мерта, сорви с него маску счетовода — были бы живы наши боевые товарищи. Я так резюмирую: их смерть — на твоей, Боде, совести. Слушать приказ: с этой минуты из-под моей воли — ни на шаг! Под угрозой предания суду военного трибунала, поняли? Не отвлекаться! Докладывать. Учет и контроль, контроль и учет, поняли? Беллертистика…» — «Беллетристика, — машинально поправил Боде. — Разрешите идти?»

…У дверей своего кабинета он остановился — вдруг стиснуло сердце, откуда-то со спины поползла, пересекая позвоночник, острая боль.

— Броненосец взорвался на нашем рейде. Книгу об этом печатали в городской типографии… Кто сделал фото? Оно ведь профессионально в высшей степени, не так ли? А если фотограф… жив?

— Сергей Петрович, Сцепура ведь запретил, — тоскливо проговорил Малин. «Зачем вы, право… — убеждал он взглядом. — Вон и сердце уже сдает, чего переть на рожон?»

«А ведь это перение, — тоже взглядом отвечал Сергей, — свидетельствует о том, что я так устроен, видишь ли… Не могу по-другому».

— Ты подчиняйся, — непримиримо взглянул на Малина Ханжонков. — А я рискну. Трибунал все же свой, рабоче-крестьянский, разберется, если что… Ты, Сеня, я вижу, и старика забыл, и дырку в Дугласе Фербенксе, а я — помню. Сергей Петрович, я с вами, таким вот образом.

— Спасибо, Степа… — Он в первый раз назвал его так, стало непривычно тепло на душе, и боль в сердце сразу прошла. Есть ведь люди, слава богу… — А вы, Сеня (ну ладно, ну пусть, все равно)… Это дело вашей совести, я никогда не заставляю никого.

— А такие слова произносите, — обиженно возразил Малин. — Что ж, Сергей Петрович, я человек военный и не скрываю, что трибунала боюсь. У меня мама, она не переживет. И я к вам, товарищи, прямо скажу: буду молчать, пока не спросят. А уж если спросят… Не обижайтесь, все скажу — по долгу службы и той самой совести, Сергей Петрович, которую вы только что поминали всуе. Я в комсомол заявление подал, меня агитатором назначили, я вчера впервые производил с населением читку местных и центральных газет. Не могу.

…К дому Сергей пошел окружным путем, захотелось стряхнуть наворот событий, усталость. В кооперативе продавали шампанское Абрау-Дюрсо, вспомнилась уютная родительская столовая с овальным столом под абажуром и буфет с посудой, а на мраморной столешнице — несколько бутылок… «Кордон-вэр…». Их осторожно устанавливают в мельхиоровые ведра, водружают на крахмальную скатерть, сверкает хрусталь — модный «баккара», поблескивает столовое серебро, рассаживаются гости — у отца день ангела Петр, его справляют каждый год в четвертую неделю июня… Вот впервые за долгие годы — чуть было не забыл.

Купил две бутылки — зачем? Ни малейшего желания пить не было, нести неудобно, в кооперативе завернули кое-как, и бутылки все время норовили выскользнуть из рук. Грех, да и только… Когда остановился у порога, увидел Ханжонкова, тот осторожно поднимался по лестнице. «А я веду за вами наблюдение, думаю — когда заметит? А вы — ноль внимания. Что ж, я понимаю, обижать Сцепура умеет, обижать — не врагов ловить, факт. Помочь? — Не дожидаясь ответа, поднял бутылки, улыбнулся застенчиво: — Сроду не пробовал, вкусный, говорят?» — «Сейчас попробуем, — повеселел Сергей, пропуская Ханжонкова вперед. — Располагайся, а я пока все устрою…»

Ничего, кроме книг на простых деревянных стеллажах, в комнате не было, у окна стояла офицерская раскладушка времен русско-японской войны, некрашеный стол и две табуретки, детекторный приемник на тумбочке в углу. «Книг-то, книг… — покрутил головой Степан. — Я столько один раз и видел — в монастыре Трифоновском, у нас, в Вятке. А вы, Сергей Петрович, правда дворянин?» — «Правда, ты открывай, не стесняйся, закуски, извини, нет, но ведь это вино очень легкое, приятное, вот шоколадка нашлась…» Тут случился казус — Ханжонков скрутил проволоку и не придержал пробку, и она выстрелила в потолок, а шампанское вырвалось, как из брандспойта, обдав незадачливого Степана с ног до головы. «Эх, новый костюм из шевиота, теща убьет…» Сергей, давясь смехом, выговорил, перемежая слова глухим кашлем: «Оно сухое, следа не останется». — «Вы с меня смеетесь! — зашелся Степан. — Ничего себе — сухое. Я же наскрозь».

Дитя природы, конечно, и не в шампанском дело — плевать на него… Только как медленно, как лениво набирают они темпы, как не торопятся отвыкать от «мы академиев не кончали», гордятся сохой, деревней, город презирают, интеллигенцию, особенно старую, просто ненавидят… Ну, в этом еще хоть есть какой-то резон, не вся эта интеллигенция двинулась навстречу простому люду. В последние годы позабылась и революция, и гражданская, нэп вон только-только закончился, и снова деньги выползли на первый план — кто посытнее живет, поуютнее, тот и человек, тому и уважение, к тому и зависть, чаще болезненная, вон Маяковский как влепил: «Он был монтером Ваней, но в духе парижан себе присвоил званье «электротехник Жан». Лучше не скажешь… «Пей медленно, небольшими глотками, — посоветовал Сергей, — и цени революцию: до нее это вино вкушали только богатые, бедные рылом не вышли».

Конечно, о том, что нынешнее Абрау было не того качества, что дореволюционное, Сергей не сказал. Такую тонкость Степан вряд ли бы понял, а ведь цена за бутылку зависела именно от этого…

— А книжек зачем столько? Вы ведь не монах? И потом, я думаю, в каждой книжке — разное? Это ведь может идеологицки сбить?

— У человека, Степа, должно быть право выбора.

— Так ведь выбрали уже? Лучшее из лучших, разве нет?

— Да. Но ведь и за лучшим следует еще более лучшее. Жизнь неисчерпаема, Степа…