Собрание сочинений в 10 томах. Том 1 - Генри Райдер Хаггард

Симба вызвал нас из дому. Делать было нечего, мы вышли.

Видно было, что он обезумел от страха или ярости, или от того и другого вместе.

— Посмотрите на вашу работу, маги! — сказал он ужасным голосом, указывая на мертвого жреца и на раненного в ногу.

— Это не наша, а твоя работа, Симба, — ответил Марут, — ты украл магическое оружие белого господина, и оно отомстило за себя.

— Верно, — сказал Симба, — труба убила этого жреца и ранила другого. Но это вы, маги, приказали ей поступить так. Теперь слушайте! Вчера я обещал вам, что ни одно копье не пронзит вашего сердца и ни один нож не коснется вашего горла, и выпил с вами чашу мира. Но вы нарушили договор и его больше нет! Слушайте мое решение! Своим колдовством вы отняли жизнь у одного из моих слуг и ранили другого. Если в три дня вы не вернете жизнь убитому и не исцелите раненого (что вы можете сделать), вы последуете за убитым, но каким путем — я не скажу вам!

Когда я услышал это удивительное заявление, я содрогнулся в глубине души, но, находя по-прежнему, что лучше было притворяться непонимающим, я сдержался и предоставил отвечать Маруту.

— О царь! — с обычной улыбкой сказал Марут. — Кто может вернуть жизнь мертвому? Даже у самого Дитяти нет средств для этого.

— Тогда, пророк Дитяти, постарайся найти это средство, иначе последуешь за убитым! — закричал Симба, дико вращая глазами.

— А что мой брат, великий пророк, обещал тебе вчера, Симба, если ты причинишь нам вред? — спросил Марут. — Не три ли великих проклятия, которые падут на голову твоего народа? Помни, если хоть один из нас будет убит, проклятие скоро осуществится. Я, Марут, пророк Дитяти, повторяю это!

Теперь Симба, казалось, окончательно обезумел. Он бешено прыгал перед нами, размахивая своим копьем. Серебряные цепи звенели на его груди. Он изрыгал проклятия на Дитя и его последователей, причинивших столько зла черным кенда. Он взывал о мести к богу Джане и молил его «пронзить Дитя своими клыками, разорвать хоботом, истоптать ногами».

Во всем этом через свою ужасную маску вторил ему раненый жрец.

Мы стояли перед ними, я — прислонившись к стене дома и стараясь казаться как можно беспечнее, Марут — по обыкновению улыбаясь и внимательно поглядывая на небо.

Мы слишком озябли, слишком ослабли и слишком были полны тяжелых подозрений и опасений для того, чтобы действовать более энергично.

Вдруг Симба обернулся к своей свите и приказал вырыть яму в углу нашего двора и зарыть в нее мертвого, оставив его голову наверху, «чтобы он мог дышать».

Приказание было немедленно исполнено. Потом, отдав распоряжение кормить нас по-прежнему и прибавив, что через три дня мы снова услышим о нем, он удалился со всей своей свитой.

Убитый был зарыт по шею в землю в сидячем положении. Около него были поставлены сосуды с пищей и водой и над ним было устроено перекрытие, «чтобы защитить нашего брата от солнца», как сказал один из устраивавших могилу другому.

Вид мертвого, а также голов павших в бою белых кенда (я забыл упомянуть о них), выставленных на шестах у дворца Симбы, производил тяжелое впечатление.

Но прикрытие, сделанное над мертвым, было излишним, так как солнце вдруг перестало сиять; тяжелые тучи покрыли небо, и наступил сильный холод, необыкновенный, по словам Марута, для этого времени года.

С крыши дома, куда мы ушли, чтобы быть подальше от мертвеца, мы видели на площади города толпы черных кенда, смотревших с беспокойством на небо и обсуждавших между собой это необыкновенное изменение погоды.

День прошел; нам принесли еду, но у нас не было аппетита.

Благодаря низко нависшим тучам ночь наступила ранее обыкновенного. Мы улеглись спать.

С наступлением рассвета я увидел, что тучи стали еще темнее и плотнее, а холод еще больше, чем накануне. Дрожа от холода, мы отправились посетить наших белых кенда, которым стража не позволяла заходить в наш дом.

Войдя в их хижину, мы к своему ужасу увидели, что вместо трех их было теперь всего двое.

Я спросил, где третий. Они ответили, что ничего не знают о его судьбе. В полночь, рассказывали они, в их хижину явились люди, которые связали и куда-то утащили их товарища.

Мы вернулись в свой дом.

День прошел без особенных событий. В наш дворик приходили жрецы, осмотрели мертвеца, переменили сосуды с пищей и удалились.

Тучи становились все темнее, и воздух — все холоднее и холоднее.

Можно было ждать снега.

С крыши нашего дома мы видели население города Симбы, с увеличивающимся беспокойством обсуждавшее на улицах перемену погоды.

У шедших на полевые работы на плечи были накинуты циновки.

Эту ночь, несмотря на царивший холод, мы, закутавшись в ковры, проводили на крыше дома. Если бы нас решили схватить, здесь все-таки мы могли бы оказать некоторое сопротивление или, в крайнем случае, броситься вниз и разбиться насмерть.

Мы бодрствовали по очереди.

Около полуночи я услышал шум, доносившийся из хижины, стоявшей позади нашего дома, потом заглушённый крик, от которого у меня застыла кровь.

Через час на рыночной площади был зажжен огонь и вокруг него видны были двигающиеся фигуры. Больше ничего нельзя было рассмотреть.

На следующее утро в хижине остался всего один белый кенда, который почти обезумел от страха. Бедняга умолял нас взять его в наш дом, так как он боялся остаться один с «черными демонами».

Мы попробовали было исполнить его просьбу, но появившаяся откуда-то вооруженная стража воспрепятствовала нам сделать это.

Этот день был точной копией предыдущего.

Тот же осмотр жрецами мертвого и перемена у него запаса пищи, тот же холод и покрытое тучами небо, те же толки о перемене погоды на рыночной площади.

Ночь мы снова провели на крыше, но на этот раз не смыкали глаз.

Над городом как будто нависло грядущее несчастье.

Казалось, что небо опускается на землю. Луна была скрыта тучами. На горизонте то с одной, то с другой стороны вспыхивали яркие зарницы. Не было ни малейшего ветра.

Казалось, что приближался конец мира, по крайней мере что касалось нашей области. Никогда в жизни я не переживал таких ужасов, как в эту достопамятную ночь. Если бы мне сказали, что с наступлением утра я буду казнен, думаю, я перенес бы это с более легким сердцем. Но хуже всего было то, что я ничего не знал. Я был похож на человека, которому приказывали идти с завязанными глазами в пропасть; он не мог знать, где кончается это путешествие, где та пропасть, которая поглотит его, но он на каждом шагу переживал муки смерти, готовой поглотить его.