Волк среди волков - Ханс Фаллада

— И все же без шума не обошлось, — продолжала Армгард тихо, с ангельской кротостью.

Фрау фон Праквиц предпочла сделать вид, что не слышит. Вчера она вдоволь насладилась всякими шумами, теперь она слышать не хочет ни шума, ни о шуме.

— Муж не сказал, когда вернется? — спросила она.

— Господин ротмистр сказали, что не будут к обеду, — ответила Армгард и выжидательно посмотрела на барыню. Ясно, что и она уже проведала о ссоре с Ахимом, вероятно, вся деревня уже проведала о ней, включая ее родителей. Надо привыкать к тому, что в ближайшем будущем каждый будет считать ее не то вдовой, не то покинутой женщиной.

— Хорошо, Армгард, — сказала фрау Эва, невольно забавляясь этими пустяками. — Можете подать к обеду оставшееся с воскресенья филе, в холодном виде, с зелеными бобами. Для нас будет достаточно. — Она стала считать по пальцам: — Я, Лотта, вы — это трое, Губерт — четвертый, совершенно достаточно.

Маленькая пауза, кухарка Армгард молча смотрит на хозяйку. Фрау фон Праквиц отвечает на этот взгляд, что-то в нем тревожит ее. Она хочет улыбнуться, но отставляет чашку, отставляет ее порывисто — не желает она, чтобы на нее так глядели!

— В чем дело? Что вы на меня так смотрите, Армгард? — спрашивает она недовольно.

— О боже, барыня! — воскликнула, краснея, Армгард. — Губерта незачем считать, Губерта господин ротмистр сегодня утром уволили. Вот от этого и шум! Даже на кухне слышно было. Не захочешь и то услышишь…

— Где Губерт? — спросила фрау фон Праквиц и жестом приказала Армгард замолчать. — Уже уехал?

— Да нет же, барыня, он внизу, укладывается.

— Пошлите его ко мне. Скажите, что я хочу с ним поговорить.

— Барыня, но Губерт грозил господину ротмистру, что он…

— Не желаю я слушать ваши россказни, Армгард! Позовите Губерта.

— Слушаю, барыня!

Армгард, очень обиженная, удаляется, фрау Эва в ожидании Губерта шагает по комнате. Завтракать, конечно, уже не придется. Она тотчас же почувствовала, когда встала, что этот день добра не сулит.

Фрау Эва ходит взад и вперед, взад и вперед. Снова нахлынуло то же чувство, что и ночью, — все валится, рушится, можно только стоять и бессильно смотреть, но бороться нельзя. Дело, конечно, не в этом нелепом Губерте! Она никогда не была к нему расположена, она уже десять раз хотела выставить за дверь этого чудака! Кроме того, она питала к нему чисто физическое отвращение: и не только из-за болтовни горничных о «выродке», она, как здоровая женщина, всегда чувствовала в этом субъекте какую-то извращенность.

Ну ладно, его уволили, — вероятно, за какую-нибудь ужасную провинность, может быть, за слишком круто сваренные яйца или за то, что он уронил чайную ложечку. Ахим в его теперешнем настроении мог вспыхнуть от любого пустяка. Но то, что все произошло так внезапно, без подготовки, что ничего нового в жизни не прибавляется, а старое уходит, уходит…

Такое чувство, будто сидишь на льдине и от нее откалывается кусок за куском, скоро ничего не останется.

Были у нее родители, с которыми она не очень хорошо, но все же сносно жила, — теперь родителей нет. Были муж и дочь — их уже нет. Были соседи, когда они последний раз ездили в гости? Был уютный дом, — а теперь сидишь в одиночестве за завтраком, лакей уволен, дверь между спальнями ночью тщательно заперта — вот он каков, этот дом!

Отчаянным бессилием, безысходной и гнетущей тоской веет от всего этого — было ли время, когда так мало стоило жить! А ведь как рвешься что-нибудь сделать, выбраться из болота! Но все, что делаешь, какими-то таинственными путями тащит тебя еще глубже вниз. Каждое действие оборачивается против того, кто действует!

Кухарка Армгард снова стоит в дверях. Она докладывает не то смущенно, не то строптиво:

— Губерт говорит, что он уже не служит. Говорит, ему незачем приходить.

— Это мы еще посмотрим! — гневно выкрикивает фрау фон Праквиц. Несколько шагов, и она уже в сенях.

— Барыня! Пожалуйста, барыня! — умоляюще кричит ей вдогонку Армгард.

— Что еще такое? — спрашивает она с досадой. — Довольно болтать, Армгард!

— Но вы, барыня, должны знать! — зашептала Армгард, подходя ближе. Губерт так угрожал господину ротмистру! Говорилось о складе оружия. Господин ротмистр прямо побелел…

— И вы все это видели из кухни, из подвала, Армгард? — насмешливо спрашивает фрау Эва.

— Дверь в столовую была открыта, барыня! — Армгард жестоко оскорблена. — Я как раз пошла наверх, чтобы достать окорок, и дверь была открыта. Я не любопытна, барыня, я ведь всей душой…

— Хорошо, хорошо, Армгард, — говорит фрау фон Праквиц, снова собираясь идти.

— Но, барыня, вы еще не знаете! — снова заклинает ее Армгард. — Ведь Губерт упоминал еще о каком-то письме, о письме от барышни, в нем тоже о складе оружия…

— Чепуха! — говорит фрау фон Праквиц и решительно спускается вниз, в подвал, не обращая больше внимания на Армгард. — Все это ваше вечное подслушивание и подглядывание.

Губерт, конечно, вчера вечером подслушивал, когда она говорила с мужем о покупке машины и о путче, и теперь, когда его выставили, он хочет мстить. Но она ему вправит мозги! Чтобы Вайо писала письма о каком-то складе оружия — вздор, невероятный вздор, вот к чему приводит подслушивание!..

Лакей Редер стоит, согнувшись, над раскрытым на постели чемоданом, куда он с томительной аккуратностью, учитывая, так сказать, каждый миллиметр, укладывает тщательно сложенные брюки. С кровати, на которой стоит чемодан, уже снята постель. Сложенное по сгибам постельное белье висит на стуле, но все же под чемодан положен большой лист упаковочной бумаги, чтобы не испортить кровати. Педантичнейшая аккуратность до последней минуты — в этом весь Губерт Редер!

При виде этой картины и еще более при виде рыбьего, тусклого, неподвижного лица у фрау фон Праквиц проходит всякая охота браниться.

— Итак, вы покидаете нас, Губерт? — говорит она с оттенком юмора.

Губерт держит в руках жилетку, он рассматривает ее на свет, затем складывает сукном внутрь, подкладкой наружу, — как и полагается. Но то, что он вообще не отвечает ей, это уж совсем не полагается!

— Ну же, Губерт? — спрашивает фрау Эва, улыбаясь. — Что же вы не отвечаете? Вы и со мной в ссоре?

Губерт укладывает жилет в чемодан и принимается за пиджак. Сложить пиджак — нелегкое дело. Он низко склоняется над ним, не проронив ни слова.

— Губерт! — говорит фрау фон Праквиц настойчивей. — Что за глупости! Если вы обиделись на господина ротмистра, это не значит, что вы должны быть невежливы со мной!

— Барыня, — торжественно произносит Губерт, поднимая на нее мутные белесые глаза. — Господин ротмистр обошелся со мной, как с рабом…

— Ну, и вы, вероятно, бог знает как надерзили моему мужу! Вы, говорят, чуть ли не угрожали ему?

— Да, барыня, верно. Армгард вам насплетничала, но это верно. Я крайне сожалею. Будьте добры, барыня, скажите господину ротмистру, когда он вернется, что я крайне сожалею. Я погорячился. (Он способен горячиться не больше, чем какое-нибудь бревно.)

— Хорошо, Губерт, передам. А теперь скажите мне, наконец, что случилось.

— И опять же письмом барышни я не воспользуюсь, — непоколебимо продолжает Губерт, — обещаю. Хоть и не сожгу его, пока еще нет.

— Губерт! — говорит фрау фон Праквиц. — Будьте же, наконец, другом, вспомните, что я не только хозяйка дома, на которую вы, как водится, всегда за что-нибудь в обиде, но и мать, у которой порой бывает немало забот. Что это за история с письмом Виолеты, откуда оно у вас? Расскажите мне наконец все по порядку, оставьте ваши фокусы, Губерт…

— Извините, барыня, это не фокусы, — спокойно заявляет Губерт. — Такой уж я человек.

— Ну, прекрасно, скажите, как умеете, я пойму. Но, прошу вас, скажите мне, Губерт, что вы знаете!

Губерт внимательно смотрит на фрау Эву холодными мертвыми глазами. Должно быть, этот призрак испытывает некоторую радость при мысли, что хозяйка упрашивает его, но по его лицу ничего не видно.

Долго, безмолвно разглядывает он фрау фон Праквиц, затем отрицательно покачивает головой и говорит:

— Нет.

И опять берется за свой пиджак.

— Губерт, — снова просит фрау фон Праквиц, — но почему же нет? Вы же от нас уходите. Вреда вам не будет, если вы все мне расскажете. А ведь какую это может принести пользу!

Губерт Редер занят своим пиджаком, он как будто ничего и не слышал, но после долгой паузы все же решается снова изречь: «Нет».

— Но почему же нет? — шепчет она. — Не понимаю я! Что случилось? Губерт, будьте другом, я дам вам блестящую рекомендацию, я буду просить моих родственников устроить вас на службу…

— Я больше на место не поступлю, — отвечает призрак.

— Так как же, Губерт, вы сказали, что пока еще не намерены сжечь письмо, значит, вы собираетесь им воспользоваться, вы, может быть, хотите за него денег? Вайо, по-видимому, наглупила. Ну хорошо, Губерт, я куплю у вас письмо, я заплачу за него сколько хотите… Сто золотых марок… Пятьсот… Тысячу марок… Слушайте, Губерт, тысяча марок за глупое письмо девчонки!