Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Колдунья! — кричали братья и бросались в окно мелкими гладкими камушками от былых цветников.
— Простонародная шелуха, а не дети, — цедила бабушка. Её муж, то есть дедушка, давно умер, а сын, он же отец Олы, жил так, будто матери у него и нет.
— Бедняжка Айра, моя трепетная и воздушная девочка, за что тебе всё это? — обратилась старая и громоздкая женщина к девочке, когда та приблизилась к окну из чувства жалости к бабушке, не попали ли озорные мальчишки в неё камушком?
— Я не Айра. Я Ола, — пояснила девочка.
— Зачем мне знать твоё имя, если ты порождение особой девы? — пожилая женщина вглядывалась в неё с изумлением скорее, чем с неприязнью. — Ты сильно похожа на Ала, — добавила она задумчиво, — Но лучше бы тебе быть похожей на свою мать. Хочешь, я подарю тебе украшение на твою высокую шею? Очень хороша у тебя шея, как и у твоего отца. У меня кое-что и осталось. Айра не знает о том. Иначе бы точно притащилась со своей притворной родственной любовью.
— Не надо», — ответила Ола. — Украшения только мешают.
— Ты умна. Тоже в отца, — согласилась бабушка. — Хорошо бы ты выросла нежной и обворожительной в свою мать. Но не уверена в этом. В мире нет совершенства.
— Зачем ты назвала маму особой девой? Что это означает?
— Лучше бы тебе никогда не узнать того, — и бабушка закрыла скрипучее окно. Очень вовремя, поскольку в зелёное и потускневшее хрустальное стекло попал один из камушков, брошенный мальчишками…
Мама взяла браслет из руки дочери, и так случилось, что Финэля возникла рядом. Она готовила стол для вечернего лёгкого ужина в парковом павильоне и пришла позвать маму за накрытый стол. Выражение лица няни стало до того жалким, что Ола едва не заплакала,
— Отдай то, что не твоё! — потребовала она у мамы, чувствуя гнев и еле удерживая его в себе, — Это давний друг няни по имени Реги подарил. Она же передарила мне. А ты залезла в мою шкатулку! И ещё упрекаешь меня в том, что я посмела…, — Ола едва не задохнулась от возмущения.
И ведь мама не поленилась отдать вещь ювелиру для переделки! Зачем маме это понадобилось, если у неё имелись шкафы, набитые шкатулками и фермуарами с разноцветной и переливающейся всякой всячиной?
— В этом доме всё принадлежит мне! — сказала мама и исподлобья глянула на няню. — Ты же видишь, камушки на цветке другие, и надпись другая.
— Но внутри браслета та же самая, — твой Реги! А не твой Ал. Не имя папы. Это подарок няни мне! Зачем ты взяла?
— Ах! Не может быть. Браслет няни ты куда-то сунула по своему безразличию к украшениям, вот и не нашла потом, — тут мама оказалась права. Сунула и начисто забыла о ценном даре бедной няни. — А я всего лишь перепутала, кто и что мне дарил, — продолжала мама с неподражаемым лицедейским выражением растерянности на тончайшем лице. — Даров слишком много у меня. Моего отца звали Реги. Реги-Сент! И я была Айра-Сент до своего замужества. Это же мой отец мне и подарил. Это я осталась единственным цветком его души после пропажи моей сестры. Не так ли, Финэля? Или ты будешь утверждать, что мой отец Реги-Сент, влиятельный аристократ, был твоим… хм, хм… стеблем? А ты его цветком? И в каком же смысле так было? Это что же, интимный намёк… — тут мама опомнилась, поскольку дочь была пока что невинной девушкой, — Подтверди же, Финэля, что это другой браслет. Мой!
Та покорно закивала головой, пряча глаза. Это был жестокий наглядный урок для возвышенной и начитанной, молоденькой девушки-дочери, что есть такое — устроение роскошной жизни одних на человеческом рабстве других, и мерзостное чувство вызывала не только мать-госпожа, но и няня — рабская душа.
— Твой отец никогда не стал бы отмечать свой подарок тебе своим личным именем. И к чему бы ему делать столь двусмысленную надпись, явно любовную, на браслете для дочери? Ты слишком далеко зашла, мама, в своём двуличии. Не этим ли ты и отталкиваешь от себя папу?
— Тварь»! — зашипела мама, — Как же ты жестока. Вся в своего отца, — но не посмела ударить дочь, а лишь замахнулась, боялась, что эта история станет известной папе. Она безумно трепетала перед ним, стелилась, как и няня перед ней самой.
Уйди няня тогда прочь из их усадьбы, и Ола ушла бы с нею вместе, отринув такую мать. И вот теперь она сама стала рабою по собственной воле, вернее, утрате этой самой воли или её изначальному отсутствию в себе. Рабою своей чувственности, рабою обстоятельств, заведших её в нравственный тупик. А уж в этом тупике и любовь не всегда была в радость.
Теневая сторона любви
— Ты не уважаешь меня, — пробормотала она, обращаясь к отсутствующему Ар-Сену, без всякой уверенности в том, что заслужила это самое уважение. — Я решила. Я ухожу от тебя, я презираю это, пропахшее простолюдинами, место. Меня всё не устраивает!
Она не ушла, хотя и не устраивало. Правда, песен при этом, как няня, она не пела. Вскоре всё изменилось от не устраивающих её отношений к более плохим. Он практически перестал замечать Олу, ссылался на загруженность, когда она к нему льнула, отпихивал. Стремился поскорее ускользнуть от неё, едва заканчивал свои дела в холле. Не приглашал к себе в своё жилище уже давно. Когда это случилось? Тот случай с её походом на закрытый объект и стычку с красивым охранником, он никак не прокомментировал, а она не стала напоминать. Только именно после того случая и произошла непонятная перемена Ар-Сена. Может, тот с хвостиком и в неряшливой, хотя и дорогой одежде не по размеру, ему что-то наболтал такое, что она ему разом опротивела? Этого быть не могло. Потому что, она чувствовала, как Ар-Сен мечется в себе самом, что-то мучительно решая, а её
